Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/06/19/530
Стойбище, расположенное в пойме реки и окруженное с трех сторон сопками, растянувшееся на полторы версты, напоминало хребет застывшего сказочного дракона, где маленькие и большие чумы, юрты, лабазы, изгороди для оленей, теснившись к артерии жизни – реке, образовывали причудливую ленту на краю лесотундры. На юго-запад простирались непроходимые леса, на северо-восток вплоть до Карского моря – безмолвная тундра.
Когда-то, при падении Булгарии, финно-югорские народы двинулись на восток, вытесняя здешних жителей. Не будучи воинственными, уходя от нашествия монголоидов, эти племена перемешались с местными народностями и, осев, обустроили свою жизнь, создав свою самобытную культуру и быт. Мужчины рыбачили и охотились, женщины управлялись по хозяйству.
Приход русских людей в лесотундру почти не изменил внутренний быт самоеди. Если раньше платили ясак сыну бухарского хана, Кучуму, то теперь платили русскому царю, который изредка присылал своих бояр для сбора податей. Обычно, отдав пять соболиных шкур, охотник до следующей зимы мог весь свой пушной запас расходовать на свое усмотрение.
Власть шаманов ослабла, так как на каждом стойбище появились новокрещены, то есть самоеды, принявшие православие.
Новоприведен освобождался от ясака, но платил оброк, что было послаблением. Впрочем, приняв христианство, самоед продолжать участвовать в шайтанстве. Перед рыбной путиной, молясь новому богу, он тайно просил у духов хорошего улова, бросая в омут серебряную монету с ликом очередного самодержца. Найденные в зобу убитого глухаря самородки золота и серебра он отдавал в жертву духам леса, прося у них хорошей охоты.
Таким был и Елейка-охотник, которому духи чудным образом послали жену, к тому же, хорошо разговаривающую на его родном языке. Слух о бабе, которая лечит женские болезни, заговаривает грыжи грудным младенцам, вправляет вывихи, быстро разлетелся по округе. И у Елейки появился достаток и прибыль.
Он был стар, чтоб просить от женщины большего, ему хватало вкусной еды и неугасающего огня в чувале.
Тихая и налаженная жизнь самоеди неожиданно была нарушена. Старый шаман пребывал в тревоге и смятении. Наспех надев свою ритуальную одежду, он растерянно топтался у входа в свой чум.
Московский боярин от самого белого государя изъявил желание лично посетить его стойбище.
Прибыв в сопровождении двенадцати стрельцов, Афанасий тяжело поднялся из саней.
– Ты пошто, бесово отродье, женку с парубком укрываш? Ведаешь, нехристь, что сыск на нее объявлен? Ведаешь, упырь, ведаешь, а всё одно супротив воли воевод идешь, колдун? – грозно прорычал Мезенцев, замахнувшись посохом и приговаривая: – Я те щас перья-то из шапки твоей бесовской выбью!
– Та-ка, это самое, в снегу нашлась, баба-то. Елейка нашел. Теперь это его баба, – увернувшись от посоха, промямлил испуганно шаман, расстроившись больше оттого, что придется вернуть старому охотнику обратно оленя, чем оттого, что приезжий боярин заберет женщину.
И, разведя руки, шаман все ж обманул боярина:
– А парубок, что с ней был, замерз, однако. Нету-ка мальца, совсем замерз.
Отдавать мальчика шаман не собирался, уж больно он оказался смышленый, в отличие от местных ребятишек. Чуял старый колдун, что было у этого парубка в крови что-то колдовское, незаурядное.
– Я сыск устроить направлен! – рявкнул боярин и, повернувшись к стрелецкому десятнику, приказал: – Взять подсторожи ворожею! Из стойбища никого не выпускать, пока я допрос чиню!
Но тут неожиданно заверещали ребятишки. Бросившись со всех ног к другому концу стойбища, они радостно приветствовали въезжающий с северной стороны обоз.
– Это ашо кого нелегкая принесла… – пробурчал Мезенцев, прищурившись, осматривая несколько упряжек и двух верховых на оленях.
– Здравь будь, боярин, – отряхнув от снега полы малицы малахаем, поздоровался Иван.
– Кто такие? – не ответив на приветствие, поинтересовался Афанасий.
– Посол хана Есима, аркар Ваулихан к государю всея Руси со свитой, то бишь, со мной, в числе едином, – улыбнулся Ваня.
– Ты мне поскалься ашо. Ну-ка отвечай ладом, коли тобя боярин спрашивает! – из-за спины Мезенцева подал голос десятник.
– Я Иван Сотников, сын боярский, Тобольского разряду, сопровождаю посла по наказу младшего воеводы Кольцова Лексея Семеныча, – ответил Ваня и, обращаясь к десятнику, во всеуслышание объявил: – А кто рявкнет в мою сторону, тому кнут мой меж лопаток, и не посмотрю кому сей хам служит.
– Так суть… – начал было оправдываться стрелецкий начальник, но Иван его перебил:
– Суть не в том, как стегнуть кнутом, а как прицелиться!
– Не кипятись, Иван Архипыч. А что не признали тобя люди государевы, в этом ты сам виноват. На себя-то глянь. Одет ты как самоед, вот и принял тобя десятник за безродного, – похлопав ладонями по плечам и обнимая Ивана, рассмеялся боярин, – слыхивал я о тобе много лестного от государя нашего. А вот теперича и сам тобя лицезрю.
– Неужто и государь обо мне ведает? – удивился Ваня.
– Конечно, ведает. Да и князь Пожарский кланяться велел, а он ныне в большом почете, ведьм недаром на грамоте Земского Собора его подпись десятой числится.
Афанасий взял за рукав Ивана и, отведя чуть в сторону, продолжил:
– Пред отъездом моим Дмитрий Михайлович про пушки мне сказывал, как под Москву были с твоей помощью они доставлены. На словах передал, коли разыщу я тобя, мне список помочь составить путей да земель Сибирских. Хвалил князь, что ако свою хату знаешь ты Сибирь.
– Чем могу, помогу. Но и я всю Сибирь не знаю. Шибко большая, – смутился от похвал сын Архипа.
В сопровождении Гаджи подошел Ваулихан. Надменно, как и полагает послу великого хана, он на родном языке произнес длинную речь.
Иван кратко перевел: к государю в Москву посол путь доржит. И требует сопровождения да охраны с кормлением. Далее вы должны сопровождать его. А мы на Тобольск пойдем.
– Переведи послу, – почесав бороду, недовольно буркнул Мезенцев, – што супроводим мы его, куды надобно. Токмо ведьму допросим – и сопроводим. Пущай с дороги отдохнет посол, а я пока делом займусь.
Афанасий в сопровождении стрельцов пошел в юрт шамана. Вскоре два стрельца под руки проволокли туда сопротивляющуюся женщину, на голову которой был надет мешок.
Ваулихан, Никитий, Гаджи и Иван легли отдыхать в чуме, который предоставили гостям самоеды. Паршук с Мамаром занялись оленями и нартами.
Антип, которому не спалось, бесцельно бродил по берегу, вдоль которого вытянулось стойбище. Какое-то чувство тревоги обуяло казака. Сон не шел. Будто ветерок прошлого шевельнул его седые кудри. Вроде и голос знакомым показался, когда стрельцы волокли на допрос к боярину женщину. Лица-то не видать.
На коряге, заметенной снегом, сидел спиной к нему подросток. Он мурлыкал песенку, и до боли знакомый мотив, словно кипятком, окатил душу Антипу.
– К Белоозеру шли нестяжатели,
По околице путь проходил,
И венок из цветов мать-и-мачехи,
Мне чернец молодой подарил.
А несу я свой крест в глушь далекую,
Вот такой мне сужден приговор,
А любить тобя, черноокую,
Воспрещает Стоглавый Собор…
Десятник кинулся к парубку и, схватив его за плечи, затряс:
– Откель знаш этот песен? У кого слышал?
– У ма, ма, мамки, – вырываясь, взвизгнул Емелька, – не тряси, голову оторвешь!
– Иде твоя мамка? Тута? Яной ее кличут?
– Ага, Яной зовут. Боярин ее допрашивает, а я под шкурами укрылся, когды стрельцы за ней пришли. Спрашивали и про меня, а матушка им солгала, будто замерз я в урмане, покудась к самоеди выходили.
Антип, ойкнув и присев в снег рядом с подростком, прошептал:
– Нашел я тобя, красавна. Сколь лет искал, а все ж сошлись наши пути-дорожки, впрочем, как и нагадала ты мне когда-то, что к старости всё одно свидимся.
– Надобно мамку выручать. А не то повезут ее в Холмогоры, а там и плаха ей, – тронув за рукав казака, напомнил о себе Емелька.
– Надобно. Но ты сам ничего не ладь. Побудь тут, а я до Ивана пойду, покумекаем, как матушку твою вызволить из лап боярских.
***
А в чуме шамана, куда приволокли недавно Яну, боярин уже чинил допрос.
– Сказывай, ведьма, какие козни строила государевым делам под началом Севастьяна?
– Никакие я козни не строила, боярин. Грыжи заговаривала да воском отливала. А дьяк при собе доржал, как ведунью, – ответила Яна и взмолилась: – Снял бы ты меня с бердыша, негоже бабу пытать, как мужика. Бог не простит. А я тобе, боярин, список землицы Сибирской покажу, коль ласков буш со мною.
– Бога помянула, ведьма? Ты же отлучница! Нужна ты, безбожница, Господу нашему, как телеге пятое колесо, – усмехнулся Афанасий, но все-таки кивнул головой десятнику, чтоб вставленное древко бердыша, на котором, как на дыбе, висела Яна, вынули из рукавов одежды колдуньи.
Ведунья бессильно опустилась наземь.
– На платке я, батюшка, вышила все реки и озера, а также юрты и стойбища. Прикажи, пущай принесут платок-то, он в пайве лежит.
***
Антип ввалился в чум и, не обращая внимания на недовольные возгласы Мамара и Ваулихана, пополз напрямик по спящим путникам к Ивану.
– Вставай, Иван! Да пробудись ты, соня!
Ваня, открыв глаза, попытался отшутиться:
– Уймись Антип, дай соснуть. Вдруг завтра война, а я уставший.
– Сегодня война затеется, коли не проснешься. Я ж их в капусту порублю!
– Кого, Антип? – окончательно прогнав сон, присев, поинтересовался Иван.
– Боярина московского со стрельцами и писарем!
– На кой ляд они тобе сдались! Ложись, Антипушка, поспи с дороги!
– Свою паночку я разыскал, про которую на волоке тобе сказывал. Радость-то кака! Ее ныне боярин пытает.
– То, что пытает, радость, штоль? – улыбнулся Ваня.
– То, что разыскал я ее. А то, что пытают, то скверно дюже. Замучают ведьм напрочь бабу-то. Выручать ее надобно. Слышь, сын боярский, выручать сердечную нужно, – опять взяв за ворот Ивана, завопил Антип.
– Ты, Антип, не голоси. Я схожу опосля, гляну, что там. А пока давай-ка помыслим, как твою потерю лучезарную вызволить.
Ванюшка поднялся на четвереньки и прополз по спящим путникам к выходу. Следом таким же способом сиганул и Антип. Никита взмолился:
– Да угомонитесь ли вы наконец-то, непоседы, или нет! Топчете нас, будто глину для самана!
– Прости, дядька Никитий, тут дело шибко сурьезное, – крикнул Антип, вылезая за Ваней из юрты.
Иван, прищурившись, стараясь привыкнуть к яркому свету, огляделся. Рядом с юртой топтался подросток, то и дело шмыгая носом, он с надеждой глядел на Антипа.
– А что? Похож вроде, – шутливо толкнул Иван в плечо десятника, показывая на парубка. – Тоже вон сопля до колена.
И уже серьезно наказал Антипу и Емельке:
– Стойте тута. Пойду к боярину, гляну, что там деется.
За спиной раздался голос Никития:
– Погодь-ка. С тобой я схожу, Ванюша.
Старец повернулся к Антипу и распорядился:
– Готовьте упряжки. Чует мое сердце, миром не разойдемся. Пороха подсыпьте сухого. Скарб упакуйте да увяжите ладом на нарты. На лошадях стрельцам нас не догнать, а вот ежели им шаман упряжки даст, то побегать нам придется.
– А ему-то какая польза боярину помогать? – удивился Антип.
– Не скажи, казак, ему польза угодить, да так, чтоб с выгодой. Баба-то чужая женка. Он самоедов и поднимет в погоню. А те, чай, не стрельцы, следы и на воде читать умеют, так что по снегу запутать их не удастся. Потому и говорю вам, упакуйтесь, запрягите оленей и ждите нас с Ваней.
– А как с Ваулиханом быть? Он посол все ж. Ему бегать не к лицу, – почесав затылок, задумчиво напомнил о друге Иван.
– Посол, наоборот, свяжет погоню. Не бросит же его боярин. Побоится гнева государева, – успокоил Никитий своего ученика, – за него не бойся. Буди Мамара и Паршука, пущай оленей запрягают. И пошевеливаются пущай, темнеет ужо.
Антип тронул за плечо спящего Ваулихана:
– Доржи грамоту, посол Ваулихан, лично в руки государю отдай. Не поминай лихом. Расходятся у нас с тобой пути-дорожки.
Но все планы нарушил Елейка, который, вернувшись с охоты и не найдя своей жены у чувала, поплелся к шаману.
– Ушел баба! Давай назад оленя!
– Боярин-урус ее забрал. У него оленя и спрашивай, – отмахнулся от него шаман, показывая на гостевую юрту, у которой при входе стояли караульные стрельцы.
– Мой баба! – взревел охотник и бросился к чуму, где чинил дознание Афанасий, по дороге сбирая и сплачивая вокруг себя сородичей.
Вскоре нарастающая как снежный ком толпа, покрикивая и пританцовывая, уже окружила место допроса. У многих в руках были гарпуны и копья.
– Выходи, боялина! Не могёшь чужой баба забрать! Он новоприведен, вольный мужа он!
– Бунт боярин! – ворвался в чум десятник, – стрельцов вот-вот сомнут. Вышел бы ты к самоедам, угомонил бы их своей боярской волей. Не ровен час, побьют.
– Разгоните их! Пальните для острастки в воздух из пищалей.
– Куды палить-то? Темень на улице. Только по луне разве что залп дать, – махнув рукой, буркнул десятник, выходя из чума.
Вскоре грянул залп из шести-семи стволов. Видать, стрельцы приберегли несколько зарядов.
Но грохот ружейного залпа не только не остановил толпу, а и разозлил самоедов еще пуще.
В чум ворвался снежный вихрь, задув лучины, а с ним ввалились стрельцы, сдерживающие наплыв людской массы.
В этой толкотне и суете, при отблесках огня из чувала, Яна вдруг ощутила, что огромные и сильные руки схватили ее подмышки и потащили под шкуры на улицу. Чуть живую ворожею, завернув в шкуры, бросили на нарты, и олени, фыркнув, помчались по лунной дорожке.
Буза прекратилась неожиданно. Один из стрельцов разжег факел от огня чувала, при этом осветив помещение.
– А бабы-то нету-ка! – раздался похожий на вой болотной выпи крик Елейки, который, держа за бороду московского боярина, другой рукой показывал на макадан. – Дух огня забрал бабу! Я видел босые ноги!
Боярин заломил руку самоеду и крикнул стрельцам:
– Вяжи смутьяна!
***
По лунной дорожке неслась пара оленей. Яна, приходя в себя, ощутила, как в уста ее целовали до боли знакомые губы.
– Эй! Эй! – погонял упряжку стоящий сзади на полозьях Емелька.
– Ой, казачек. Нашелси-таки, – истомно потянулась женщина и, прижавшись к Антипу, крикнула сыну: – Гони, Емелюшка!
Следом шли еще две упряжки. То Иван с Мамаром, Никита и Паршук прикрывали отход простому человеческому счастью…
*-Макодан – дымовое отверстие под сводом чума.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/08/17/525