Начало http://www.proza.ru/2015/09/24/1725
Я увидела, как у Высоцкого заходили желваки, но, когда он заговорил, голос его был спокоен:
-Товарищ, я прошу разрешить, - начал он, но договорить не успел.
- Товарищ! - передразнил его охранник, обнажив в усмешке ровные, как кукурузинки в початке, зубы. - лесной пенек тебе товарищ. Нет твоих товарищей, кончились. И на складе нет. Одни господа остались. И я для тебя — господин начальник охраны.
Мужик явно резвился. Прогонял без особой злости, больше для порядка. Наверное, не очень-то весело торчать в будке целыми днями. Но проверять градус его злости на своей шкуре я бы не рискнула.
- Пойдем отсюда, - я потянула Высоцкого за рукав. Но Высоцкий был ошарашен такой отповедью. Выдернув руку, он весь напружинился, словно приготовился драться, даже голос зазвенел, как натянутая струна:
- Слышь, господин холуй, чем тебе слово «товарищ» не нравится? Ты мне это слово не похабь, я за это слово могу и в морду дать.
Не ожидавший отпора охранник оторопел. На гладкой физиономии прорезалось удивление, сменившееся недоумением.
- Вот замочу тебя сейчас такого речистого и даже отвечать не буду, потому как при исполнении. Проваливайте, покуда целы.
Он выразительно похлопал по кобуре и лениво сплюнул.
Высоцкий усмехнулся:
- Да что ты можешь, пес цепной, без команды? Пока тебе хозяин «фас» не скомандует, ты только гавкать и способен.
- Володя, не надо! Не трогай его! Пойдем! Пожалуйста!
Но охранник обозлился:
- Что!? - рявкнул он, дергая кобуру, которая никак не хотела расстегиваться. Надо было срочно спасать ситуацию, того и гляди этот ретивый страж стрельбу затеет.
- Господин охранник! Господин охранник! - я умоляюще сложила руки. - успокойтесь, пожалуйста! Вы не узнаёте? Ну, посмотрите, посмотрите внимательней!
На лице обозленного охранника отразилась напряженная работа мысли. Он перестал дергать кобуру и уставился на Высоцкого, пытаясь просканировать его личность. Уже успех, теперь его надо закреплять. Судя по всему, свободное от работы время парень проводит не в филармонии, поэтому я, положившись на удачу, ляпнула первое, что пришло в голову:
- Он у Семенович на подпевке. Аня Семенович на гастроли приехала.
Имя Семенович неожиданно сработало, лицо охранника смягчается, но он по-прежнему пристально разглядывает Высоцкого. Усмехается и говорит уже совершенно спокойно:
- У Аньки поешь? Я бы сам у нее пел, если б умел, она девушка с большими достоинствами, - охранник выразительно изображает вышеназванные достоинства и смеется. Но вдруг замолкает и, прищурившись, смотрит на Высоцкого.
- Значит, у Семенович поешь. Бывает. А так — один к одному — вылитый Высоцкий. Ну, просто одно лицо! Случайно, не родственник?
Вот это номер! Такого поворота событий я не ожидала и даже растерялась. Мы с Высоцким переглядываемся и вдруг начинаем хохотать. Ничего не понимающий охранник снова хмурится. А Высоцкий, отсмеявшись, говорит:
- Жаль гитары нет. Я бы тебе спел что-нибудь из Высоцкого.
Теперь уже смеется охранник:
- Да как же нет, когда есть. Сменщика моего гитара, у него днюха была, так он до дома все никак не донесет свой инструмент. Вон в будке стоит. Правда, на посту не положено, но проверки сегодня не ожидается, начальство дочку замуж выдает.
Он заводит нас в будку, достает из холодильника минералку. Надо же, как все моментально переменилось. Еще пару минут назад он готов был нас перестрелять, а сейчас — милейший парень. Минералкой угостил. Мы усаживаемся на диван, я с удовольствием пью холодную воду, Высоцкий отказывается. Он настраивает гитару и задумчиво произносит:
- Что ж вам спеть? Пожалуй, вот эту. Я посвятил ее женщине...
- Ты посвятил? - торопливо перебиваю я, и фальшиво хихикаю. - Шутник!
Все-таки актриса из меня, как из пулемета бантик. Но надо же было как-то намекнуть Высоцкому, чтобы не афишировал себя. Мало ли, куда нас занесло... Высоцкий тут же спохватился:
- А-а, ну да. Словом, Высоцкий посвятил эту песню женщине, которая долго ждала. Он хотел назвать ее «Жди меня», но так уже было. Поэтому песня осталась без названия.
Пока я перебираю в памяти, какая из его песен подходит под эту «визитку», Высоцкий склонился над гитарой и как-то очень буднично, без надрыва, не столько запел, сколько заговорил:
- Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем...
Бог мой! Так это же «Райские яблоки», одна из моих любимых песен! Ну, конечно, он должен был выбрать именно ее, теперь, когда он все знает, песня вполне себе в тему. Ну, вот, уже и ерничаю. Быстро же однако опылилаcь. Еще вчера шутки о смерти я бы сочла неприличными. Все-таки бабулино воспитание. Но это удивительное путешествие во времени совершенно перекособочило мне мозги. Все, что считала незыблемым, все, на чем держался мой мир, рассыпалось, как рассыпается от легкого дуновения карточный домик. Что я чувствовала? А что чувствует человек, вырвавшись из темницы, в которой он провел всю жизнь? Оковы сброшены, стены рухнули, перед тобой неведомый, сияющий мир. Иди и смотри! Почему же так тревожно? Да чего там! Внутри у меня полный разброд и шатание, страшно до дрожи в коленках, словно перед прыжком в пропасть. Странно, но именно сейчас, в этой охранной будке, мне припомнилась одна любопытная информация, вычитанная в Интернете. Неугомонные ученые проводили эксперимент. С блохами! Их поместили в банку на длительное время. Жили они там жили, плодились. А потом банку убрали. Скачите, блохи, куда глаза глядят. Свобода! Но не тут-то было. Блохи так и не перешли границу, отведенную для них банкой. Ничто их не держало, но они продолжали жить в виртуальной банке. Страшный опыт, если вдуматься. Неужели я, подобно тем выдрессированным блохам, так и осталась в банке своих заблуждений, навязанных традиций и мифов? Стоп, Санька, тормози! Теперь, после встречи с дедушкой Тишей я знаю точно: мы в этом мире не узники и не рабы. Как там говорил дедушка? Мы - Боги, которые забыли свое предназначение. И если каждый — воплощение Бога, значит, и я тоже — воплощение Бога, его дитя. Может, не самое удачное, но дитя. Его продолжение. И значит, ничего невозможного для меня нет. Надо только помнить об этом. Ничего невозможного нет. И смерти нет. Уж в этом-то я убедилась воочию. Вот он - мой кумир Владимир Высоцкий - склонился над гитарой. А по земным меркам его уже без малого сорок лет, как нет в живых. Свихнуться можно! А он - вот он, поет. и я даже могу дотронуться до него.
Я протягиваю руку и касаюсь его плеча. Высоцкий удивленно посмотрел на меня и спросил:
- Ты чего?
- Извини! Просто хотела убедиться, что ты настоящий.
Он усмехнулся и снова запел:
- Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем
Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем,-
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
Я покосилась на охранника, с которым мы так неожиданно сдружились, он , подавшись вперед, жадно слушал. И с чего я решила, что парень простоват и песни Семенович — вершина его культурных запросов? Вон, какое у него хорошее задумчивое лицо.
- В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок, - пел Высоцкий, протяжно выпевая согласные. Как раскатисто звучали его энергичные «ммм», «ллл», «ррр», и даже глухие звуки «к» и «х» у него пелись! Да еще как пелись! Фантастика! С каждым аккордом я физически ощущала нарастающее напряжение, какое возникает, наверное, перед грозой или перед боем, когда душа томится предчувствием пропасти, а может, и гибели и в то же время торопит эту гибель. За окном плавилось в закатном огне солнце, а здесь, в этой душной комнатушке, бились, как птицы в силках, пронзительные слова, обжигал раздерганные нервы четкий, завораживающий ритм песни, рокочущий голос Высоцкого будоражил, заводил, захватывал.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок,
И ударит душа на ворованных клячах в галоп.
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок.
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?
Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб,-
Ну а я уж для них наворую бессемечных яблок.
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,
А тем временем я снова поднял лошадок в галоп,
Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок,
И за это меня застрелили без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,-
Кони головы вверх, но и я закусил удила,
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу: ты меня и из рая ждала!
Последний удар по струнам — и тишина. Если бы сейчас в этой тесной комнатушке шарахнула молния, я бы не удивилась. Я поймала себя на том, что не могу вздохнуть. Показалось — сейчас разорвется сердце, так оно колотилось. Я сидела и молчала. Понимала, что надо что-то сказать, но боялась, что разревусь. Охранник - тоже молча - сорвался с места, залез в холодильник, вытащил шуршащий пакет и сыпанул на стол яблоки. Они со стуком раскатились по столешнице. Я онемела. Бледно-розовые, словно те самые, из песни. Я взяла одно, и ладонь ощутила ледяную твердость замерзшего яблока.
- Это хорошие яблоки, не из рая, конечно, из моего сада, зато без отравы., ешьте на здоровье. Ты, браток, душу мне согрел. Ты прости, что я тут вам наговорил. Давай заново знакомиться! Меня Виктором зовут.
Высоцкий отложил гитару, пожал охраннику руку и, улыбаясь, сказал:
- Ну, а я тезка Высоцкого. Так вот случилось. И мне б лучше сигарету, а яблоки - девушке, девушкам яблоки очень к лицу.
Пока Высоцкий закуривал, Виктор уселся верхом на расшатанный стул, я видела, что он волнуется, словно раздумывает, сказать или нет. Что-то томило его душу. Это было очень заметно, и я напряглась в ожидании. И он наконец решился:
- Я эту песню Владимира Семеновича про яблоки слышал в день его похорон. На кладбище. Жуткая, скажу вам, история.
Здрасте вам через окно! Да что ж за день сегодня такой! Я испуганно покосилась на Высоцкого. Он неспешно затянулся, выпуская дым колечками, я зачарованно смотрела, как в приоткрытую дверь уплывают дымные круги, теряя очертания, а Высоцкий спокойно переспросил:
- Вот как? Расскажи!
Ой, не верилось мне в его нарочитое спокойствие, но я чего- то подрастерялась, не смогла сообразить, как остановить нашего нового знакомца с его не ко времени нахлынувшими воспоминаниями.
- Мне тогда десять лет было, - начал Виктор, - мы с отцом приехали в Москву на Олимпиаду. Тетушка, отцова сестра, достала билет на соревнования по теннису. Помню непривычно пустую Москву. Мы с отцом частенько туда наезжали, было с чем сравнить. Помню, пили на кухне чай с сушками, тетушке кто-то позвонил, она взяла трубку, и лицо ее вдруг побелело. Отец испугался: «Что случилось, Нюта, что?» А она осторожно так положила трубку и говорит: «Высоцкий умер» - и заплакала. То, что тетушка заплакала, меня тогда не очень удивило. Она тонкослезая была, над фильмами плакала, над книгами. Но отец! Он у меня кремень. Слезы на глазах отца меня просто ошеломили. Ни разу до этого дня я не видел его плачущим. Ни разу! Ну, а 28 июля рано утром тетушка повела нас в театр. Еще издали, на подходе к парадному подъезду я увидел в окне второго этажа огромный, на все окно портрет Высоцкого. И народа уже в эту рань собралось невидимо, - Виктор покачал головой, - как на демонстрацию. Милиция стояла, но тетушка завела нас в театр через служебный вход...
Я увидела, как удивленно вздернул брови Высоцкий.
- Подожди, она что? Работала в театре?
- Да, капельдинером. Много лет. До самой пенсии.
- Нюта... Нюта, - задумчиво повторил Высоцкий.
- Анна Васильевна.
- Точно! - улыбнулся Высоцкий. Лицо его расслабилось, исчезла напряженная складка на лбу.
- Я что-то не понял. Ты что знал мою тетушку? - изумился Виктор.
- Да нет, я в смысле, Нюта — это Анна, - выкрутился из опасной ситуации Высоцкий, продолжая улыбаться.
Виктор кивнул и вытащил из пачки сигарету. Закурил.
- Знаете, ребята, я ведь пацаном был, ни черта я тогда не понимал. Это уж потом отец подсадил меня на песни Высоцкого. Он у меня бодрый старикан, до сих пор фанатеет. Комп освоил, вечерами зависает в сети, у них там сообщество фанатов Высоцкого образовалось. Песнями обмениваются, фотками. И все уже ветераны, но Владимир Семенович для них — это святое.
Виктор помолчал. Высоцкий надсадно закашлял, прикрыл лицо рукой, каким-то отчаянным движением вытер глаза и засмеялся:
- Не в то горло попало.
Острой жалостью полоснуло сердце. В этой не очень удачной попытке скрыть слезы Высоцкий открылся вдруг совсем с другой стороны. Я привыкла видеть в нем этакого советского Робин Гуда, насмешливого, отчаянного, лихого, будто и не он написал: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа и ранят в кровь свои босые души». И вот сейчас мне удалось увидеть то, что он никому не показывал и так ловко прятал за бесшабашностью, разудалым весельем напоказ. Чувство вины накрыло меня. Занесло же нас в эту будку. Каково ему сейчас сидеть и слушать про свою смерть! В носу защекотало, глаза набухли слезами, впору и мне кашлять и прятать свою слабость. Пожалуй я составила бы неплохую компанию тетушке этого памятливого охранника по части тонкослезости. Я с силой ущипнула себя за руку, от резкой боли слезы мгновенно высохли, в голове прояснилось. Яблоко в ладонях давно согрелось, я прижала его к пылавшей щеке и уловила еле слышимый, тонкий летний аромат. «Все будет хорошо, - неожиданно подумалось мне, - все непременно будет хорошо». Откуда взялась эта уверенность, ведь еще минуту назад я готова была разрыдаться? Неужели все дело в яблоке? Я задумчиво провела яблоком по губам, ощутив его прохладную твердость и поймала на себе странный взгляд Высоцкого. Меня словно обожгло, я быстро отвела глаза и тут же обругала себя за трусость.
- Знаете, - прервал молчание Виктор, - я помню, как очень красивая женщина, склонившись над гробом, гладила его лицо. Помню ее руки. Как они касались лица. Глаза закрываю — и вижу эти ее руки, тонкие очень красивые. Они мелко так дрожали. А он лежал, как живой. Как будто уснул. Я тогда подумал: сейчас он откроет глаза, поднимется и скажет: «А я вернулся!» Помню, как ехали на кладбище. Нам удалось сесть в последний автобус. Мы с отцом стояли на задней площадке. Как только автобусы тронулись, все эти люди, что стояли у театра, побежали следом. Я помню их лица. Никогда не забуду, как они бежали. Мужчины, женщины с цветами. И многие почему-то с гладиолусами. Красными. Не люблю с тех пор гладиолусы.
Виктор помолчал и сказал:
- Помню, у многих были с собой магнитофоны с песнями Высоцкого. И все время звучал его голос. Живой голос. Это было так красиво и правильно. Когда близкие, друзья стали подходить к могиле и бросать, как это принято, горсть земли на гроб, кто-то бросил в яму поющий магнитофон. С этой самой песней про яблоки.
Виктор тряхнул головой, словно прогонял это печальное воспоминание. Я представила, как из-под земли, куда только что опустили гроб с мертвым Высоцким, звучит его живой голос: « Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем», - и потрясенная этой мистической картиной, очарованная ее мрачной красотой, оцепенела.
За окном засигналила машина. Виктор вышел из будки. Высоцкий молчал, уставившись в пол. Нетронутые розовые яблоки на столе, подсвеченные заходящим солнцем, казалось светились изнутри, внося умиротворение в эту нереальную картину. Я глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и решительно заговорила:
- Володя, ты прости меня, - я заторопилась, мне надо было успеть попросить прощения до возвращения Виктора, - прости за то, что втянула тебя в эту историю, прости, что ты все это услышал, узнал до срока. Поверь, я не хотела. Так получилось.
Высоцкий усмехнулся:
- Ну, не каждому так повезет: посмотреть свои собственные похороны. Помнишь, ты спросила, что я вижу там, в небе? Собственно, все, что рассказал Виктор, я и видел. Как в кино. Севка плакал. И любимая женщина — тоже. Словом, все, как спел, так и получилось. Обижаться не на кого.
Он взял гитару и тихонько тронул струны.
- Ну, что ж! Все предельно ясно. Точки расставлены над всеми буквами. Но ведь мы живы? Санечка? Мы ведь живы!
Я с энтузиазмом закивала.
- Во-о-т! И если я все правильно понимаю, а я, черт побери, все правильно понимаю, смерть — это всего лишь пересадка в другой поезд. А мы — мы вроде транзитных пассажиров на вокзале с билетами до станции, название которой нам, увы, неизвестно. Но это ведь не повод для грусти, верно? А повод для песни. Споем, Санечка!
Кто хочет жить, кто весел, кто не тля, -
Готовьте ваши руки к рукопашной!
А крысы - пусть уходят с корабля, -
Они мешают схватке бесшабашной.
И крысы думали: а чем не шутит черт, -
И тупо прыгали, спасаясь от картечи.
А мы с фрегатом становились к борту борт, -
Еще не вечер, еще не вечер!
Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза, -
Чтоб не достаться спрутам или крабам …
Высоцкий подмигнул мне, но тут в будку вошел Виктор, а за ним - я просто поверить не могла! - втиснулся мрачный, как грозовая туча, Мишель.
Продолжение http://www.proza.ru/2017/08/12/1725