Человек 42-го года. глава 1

Анатолий Половинкин
Аннотация к роману:

Действие книги происходит во время Второй Мировой Войны, в одном из сел, волею судьбы оказавшемся на самой линии фронта. Несмотря на объявленную эвакуацию, многие из жителей отказались эвакуироваться. Прошедшие через продразверстку, через раскулачивание, они утрачивают всякую надежду на спасение,им некуда уходить, у них нет другого дома, и они оказываются как бы между молотом и наковальней, где смерть ожидает как по ту, так и по другую сторону.      

Предлагаю вниманию читателей первые пять глав произведения, которые планирую выкладывать по одной из расчета один раз в неделю. 

На данный момент эта книга выкладывается полностью на  ресурсах платной подписки "Целлюлоза" и "Либстейшн".

Приглашаю всех желающих прочесть роман, зарегистрировавшись по ссылкам:

https://zelluloza.ru/register/24914/



https://libst.ru/?ref=3994


Подробную информацию об авторе и его произведениях можно найти на его страничке "В Контакте" по ссылке:

https://vk.com/id313146208


С уважением, Автор.




 АНАТОЛИЙ ПОЛОВИНКИН

«ЧЕЛОВЕК 42-го ГОДА»

РОМАН

Глава 1. РЫЖЕБОРОДЫЙ И В ЧЕРНОЙ ОДЕЖДЕ

   Отгремели недавние бои, стихла канонада, и над бескрайними просторами русской земли установилась непривычная тишина. Она казалась тем более гнетущей, что наступила внезапно, неожиданно, после долгих, упорных и бессмысленных боев. И вот эта-то внезапность и тревожила, не позволяла успокаиваться и расслабляться. Поверить в то, что затишье надолго – было нелегко. Оно, как и все на войне, могло быть обманчивым. Кроме того, тишина на войне не успокаивает, а напротив, всегда настораживает. Своим подсознанием, или каким-то шестым чувством, человек чувствует, что невидимый враг никуда не делся, он находится рядом, и выжидает подходящего момента для неожиданного выстрела или новой атаки.
   Густой, черный, чадящий пороховой дым низко стлался над полем, являя  собой неопровержимое доказательство тому, что совсем недавно здесь шло кровопролитное сражение. От него исходил резкий запах, от которого жгло в носу, и першило горло. Это был тот самый дым, про который любят говорить опытные бойцы новобранцам, что те еще пороха не нюхали. На самом же деле такого страшного опыта человек вообще не должен иметь. Это противоестественно всей его природе, заложенной в нем творцом, и извращенной извечным врагом Бога, и всего его творения, сатаной.
   Дым струился по земле, поднимался вверх, и растворялся в сером неприветливом небе. Он исходил от множества подбитых танков, превратившихся теперь в груду неподвижного железа, и разбросанных по всему обширному полю, на котором уже не росли ни хлеб, ни картофель, ни какие-либо иные злаки. Повсюду царила смерть. Сотни трупов в серых и зеленых мундирах беспорядочно валялись в неестественных позах на этой голой, и холодной земле. На лицах убитых солдат застыли выражения боли, ненависти и страха, который охватывал их в последние мгновения земной жизни, давая возможность им осознать весь ужас ожидающей их участи.
   Трупы никто не убирал, но вовсе не потому, что было некому это сделать, а просто по той причине, что всякий, кто попытается их убрать, рисковал присоединиться к тем, кто навсегда покинул этот мир живых.
   И, все же, несмотря на весь этот ужас, несмотря на такое обилие смертей, жизнь продолжалась. Из окопов, пересекающих все поле от леса и почти до самой реки, слышались голоса. Солдаты, державшие оборону, и уцелевшие после всех этих атак, подавали явные признаки активности. Многие из них лишь только сейчас начали осознавать, что они все еще живы, а это значит, что судьба подарила им еще несколько мгновений а, быть может, и даже несколько часов жизни. Само это уже было праздником, сама мысль о том, что сотни, и даже тысячи их однополчан и товарищей полегли в этих сражениях, а они остались в живых, радовала их и обнадеживала.
   В прокопченной, ветхой и покосившейся землянке сгрудилось около десятка бойцов, молодых и не очень. Все они о чем-то оживленно беседовали, ели тушенку из солдатских пайков, кипятили чай, и, обжигаясь, пили его из жестяных кружек. Сахара, правда, не было, да и кому было до него дело. Чай успокаивал нервы, поднимал жизненное настроение, и просто заставлял почувствовать себя живым. Воздух был наполнен табачным дымом, так что со стороны можно было подумать, что в землянке случился пожар. Курили, в основном махорку, сворачивая самокрутки, так как с настоящими сигаретами здесь был перебой.
   Один из солдат играл на гармошке, что-то тихо напевая, чтобы не мешать остальным. Да и что греха таить, его вокальные способности были куда ниже музыкальных. Но это нисколько не волновало ни его самого, ни всех остальных присутствующих. Музыка и его пение тоже благотворно воздействовали на жизненный тонус, и оказывали успокоительное действие на взвинченные нервы, и мятущуюся душу. 
   - Вы слышали, здесь, в деревне, неподалеку, поп объявился, - сказал совсем молоденький солдат, лет восемнадцати, разливавший дымящийся ароматный чай по кружкам. 
   - Какой поп? – Еще больше оживились солдаты, устремляя на своего однополчанина удивленные взгляды.
   Слово «поп» внушало им какой-то трепет, неприязнь, и даже легкий страх. Ведь духовенство уже давно считалось чуждым и даже враждебным классовым элементом, подлежащим уничтожению.
   - Самый настоящий поп, -  твердо повторил солдат. – В черной рясе до пят, и с рыжей бородой.
   Он отхлебнул из кружки кипятка, и загадочно замолчал. Все с любопытством смотрели на него, ожидая продолжения. 
   - Брось, - неуверенно произнес один из бойцов. – Не свисти! И кто его видел?
   - Володька Самойлов видел. Да и я сам тоже.
   - Это когда же?
   - Еще вчера, когда в деревню за водой ходил.
   Гармонист кончил играть и петь, и, сложив руки поверх инструмента, глядел теперь на рассказчика.
   - Погоди, это вот в этой-то деревне, что в десяти минутах ходьбы отсюда? В той, где жители не хотят уходить с насиженных мест?
   - Вот-вот, - подтвердил солдат. – В той самой.
   Сидевший в углу землянки, за расшатанным столом, майор оторвал взгляд от бумаг, которые внимательно изучал, и искоса посмотрел на говорившего: о каком попе толкует этот  пацан?
   Примостившийся почти у самой двери молоденький сержант принялся сворачивать самокрутку. Делал он это весьма неумело, так что драгоценный табак сыпался с обоих концов бумаги. Было видно, что это один из новобранцев, только что попавший на фронт, а потому не привыкший иметь дело с самокрутками. Получившаяся папироса была слишком широкой и ломанной, но сержант решил не пытаться скрутить ее заново, боясь, что при этом просыплет табака еще больше.
   - А ты ничего не путаешь? – спросил он у рассказчика.
   - То есть, как это путаю? – не понял тот.
   - Да вот так. Может это и не поп вовсе.
   - А кто же?
   - Да кто угодно. Может, просто человек в черной одежде.
   - Верно, - подхватил еще кто-то. – Мало ли людей ходят в длинных черных одеждах. И совсем не обязательно все они должны быть попами. Ты на нем крест видел? Попы всегда на пузе кресты золотые носят.
   Рассказчик слегка стушевался, припоминая.
   - Нет, креста я не видел, - признался он.
   - Ну, вот видишь, - восторжествовал сержант.
   - Да уж очень он похож на попа.
   - Мало ли кто на кого похож. Вон, наш полковник, вообще на Наполеона похож. Так что же, он и есть Наполеон?
   Это сравнение вызвало взрыв смеха.
   - Попы – это социально чуждый элемент, - наставительно продолжал сержант. – Их уже давно в расход пустили.
   - Не скажи, - отозвался гармонист. – Еще кое-где их можно встретить.
   - Это потому, что война началась. Вот они и повылезали. Ну, ничего, война кончится, и тогда ими всерьез займутся.
   - Ты так не любишь попов? – спросил рассказчик, и в его голосе послышалось сожаление.
   - А за что мне их любить? Что я от них хорошего видел, да и на что они мне нужны, кресты им, что ли, целовать?
   Снова послышался смех. Некоторое время со всех сторон сыпались шуточки, и никто не обратил внимания на то, что сидящий в углу, и молчащий все это время майор, хмурился, и прислушивался к разговору. Майору было уже далеко за сорок, и духовенство он не любил с самого детства. Эту враждебность в него заложил его отец, убежденный революционер и безбожник, прославившийся тем, что собственноручно убил нескольких священников, и участвовал в казни одного настоятеля, распятого на воротах его собственного храма. Само слово «поп» уже вызывало у майора чувство ненависти. И если здесь, в этих краях, в самом деле завелся поп…
   Рассказчик закончил пить чай, и выбрался из землянки на воздух. В нос ему тотчас же ударил пороховой запах, смешанный с запахом горящих танков. Солдат согнулся почти пополам, и теперь пробирался по окопу. Выпрямляться он боялся, так как в любой момент мог ударить вражеский пулемет или выстрелить снайпер. Такое происходило сплошь и рядом, и солдата не обольщала установившаяся на время тишина. Она вполне могла оказаться обманчивой. Не распрямляясь, он повернул голову и посмотрел вверх, на серое, недружественное небо. Но, несмотря на эту мрачность, желание жить, во что бы то ни стало, охватило его с непреодолимой силой. Отсюда, из окопа, ему видны были верхушки деревьев, на которых только-только начали распускаться листочки. Где-то в их ветвях, невидимые, звонко пели птички. Странно, подумал солдат, будто бы и нет никакой войны вокруг. Как будто бы стоял обыкновенный весенний день, и никто ни в кого не стрелял, и кругом были мир и спокойствие. Но достаточно было высунуть голову из окопа, и бросить взгляд по сторонам, чтобы убедиться в обратном. Бесчисленные человеческие трупы усеивали просторы, насколько хватало глаз. Как же бессмысленно все это, подумал солдат. Бессмысленно и безумно, когда люди вот так вот убивают друг друга. И возможно ли вообще такое время, когда войны на земле прекратятся?

   Рыжебородый человек в черной одежде действительно существовал. Он не привиделся, не был галлюцинацией или игрой фантазии. Но он не был ни попом, ни монахом, ни вообще никаким церковнослужителем. Правда, с церковью его объединяло многое, хотя бы то, что его отец и в самом деле был священником, настоятелем одного из приходских храмов. В тридцатые годы его зверски замучили и убили большевики.
   Человека в черном звали Иваном Евдокимовым. Простое русское имя. И черная долгополая одежда, которую он постоянно носил, вовсе не была рясой, хотя и выглядело очень похоже.
   Ивану было тридцать девять лет. Его кудрявые огненные волосы, и такая же огненная бородка, невольно привлекали к себе людские взгляды. А любоваться действительно было на что. Лицо Ивана, которое хоть и не обладало правильными чертами, все же вполне можно было назвать красивым, а его большие голубые глаза излучали доброту, вызывая у людей невольную симпатию к их носителю.
    Иван не был местным уроженцем, но в деревне жил уже давно. Впрочем, оказался он в ней случайно, странствуя по родной земле, в поисках места, где можно было осесть.
   Деревня эта, можно сказать, не имела даже своего названия. До революции она именовалось село «Боярское», то ли от того, что здесь когда-то были богатые поместья, в которых жили эти самые бояре, то ли по какой иной причине. Во всяком случае, ни от каких таких поместий к моменту революции, не осталось и следа. Неизвестно даже были ли они на самом деле или же все это всего-навсего обыкновенная легенда.
   После революции село стало носить название «Октябрьское» и сильно пострадало от этих самых октябристов. Волна раскулачиваний прошла по селу, уничтожив местное духовенство и добрую половину всех проживающих здесь крестьян.
   День уже перевалил за полдень, но долгожданное тепло не наступало. Сжимая в руках топор, Иван направился к дровяной кладке, грубо и неаккуратно сложенной возле ветхой избы, в которой проживали Надежда Федоровна Борщова, уже старая и больная женщина, со своей дочерью Полиной, вдовой сорока лет. Ее муж был убит лет десять тому назад, когда вез из деревни мешки с зерном, в надежде продать его в городе. Не доехал. На лесной дороге его подкараулили двое, и хватили топором, раскроив ему череп. Муж Полины умер сразу, а мешки с зерном, вместе с конем и телегой, стали добычей убийц.
   С тех пор Полина осталась одна с матерью. Отец ее умер от голода, который устроили большевики в двадцатом году. Отдавая последние куски еды своей жене и дочери, он сумел выкормить их, но сам не выдержал этого испытания. Его организм, надорванный тяжелым трудом и болезнями, оказался не в состоянии противостоять голоду. Так умер кормилец семьи.
   У Надежды Федоровны было четверо детей – две  дочери и два сына. Один из сыновей умер, не достигнув и годовалого возраста. Второго застрелил комиссар, приехавший в деревню проводить продразверстку, а проще говоря, грабить и отнимать у людей хлеб. Сын Надежды попытался помешать грабителям, и комиссар хладнокровно расстрелял его в упор. Сестра Полины, Марья, отправилась семь лет назад в город, и с тех пор о ней не было ни слуха, ни духа. Скорее всего, ее постигла та же участь, что и всех остальных членов семьи Борщовых.
   Да, смерть не мешкала в советской Руси, и семья Надежды Федоровны не стала исключением. В деревне не было практически ни одного дома, в который бы новый режим не принес трагедию.