Маревое лето

Андрей Варшавский
Июнь две тысячи двадцатого года набросился на город N с жадностью голодного пса, дорвавшегося до кости. Вторую неделю к ряду, не зная устали, дневной маревый зной монотонно обгладывал улицы, доводя их до полного людского опустошения. Ни единая живая душа не выходила за порог дома до тех пор, пока солнце не касалось крон деревьев.

Поднимаясь по ступенькам, ведущим к центральной улице, я заметил, как в одном из окон девятиэтажки шевельнулась штора, и на секунду показалось заспанное лицо белобрысого мальчишки. Этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть, как надежда сменяется разочарованием – всё так же печёт, а значит, о прогулке с друзьями снова можно забыть. Чтобы хоть как-то развлечься, он берёт с кухонного стола бутылку с газировкой, допивает напиток и, приложив донышко к глазу, смотрит на ставшее зелёным солнце. Я спешу дальше, но знаю, что как только зрачок сузится и привыкнет к яркому, сорванец увидит реку из палящей шквары, изливающуюся с небес на Землю.

«Сколько живу на свете – не припомню, чтобы так долго стояла сушь», – слышу скрипучий голос деда в квартире напротив, который жалуется частной сиделке на небывалый природный катаклизм.

«Да-да», – кивает та рассеянно, вливая физраствор в систему и думая о том, что «ещё полгода, максимум год» и накопленных денег будет достаточно, чтобы продать квартиру и покинуть это место навсегда.

«Болгария или Черногория»? – улыбаясь, выбирает она страну, пробуя каждую из них на вкус.

Я тоже улыбаюсь и, развернувшись, направляюсь в сторону автобусной остановки. Она, по обыкновению, пуста. Люблю бродить в одиночестве и наблюдать за тем, как меняется город.

Пепельного цвета объявления с едва различимым текстом, предлагающие посетить развлекательный центр, ничем не отличаются от предложений сдать задорого волосы или купить квартиру «в вашем районе». Все они выглядят так, словно были созданы целую вечность тому назад – скрюченные обрывки серой бумаги, которые из последних сил обнимают фонарные столбы. А ведь не прошло и месяца с момента, когда они ещё ярко и цветасто парусили по свежему ветру… Испепеляющий всё живое и неживое ад, прочно утвердился на Земле и открыл своё головное отделение в маленьком сибирском городе.

Не торопясь, иду по брусчатому тротуару и смотрю по сторонам. Вот вывеска магазина санфаянса Бала.. бело..

«Баланс белого», – догадываюсь я. Недостающие буквы, подмявшие под себя жухлую траву, валяются недалеко от входа.

 А напротив магазина, через дорогу, огромный сук, отломившийся от тополя, лежит на крыше деревянного дома и до вечера его убирать точно никто не будет.

Лишь купола местного храма приветствуют раскалённое светило, отражая жар от ячей из сусального золота.

Не сбавляя шага, ступаю на главную улицу города. Оставляю позади себя светофоры, понапрасну испускающие свет; выцветшие квадраты, внутри которых белёсые пешеходы ступают на едва различимую зебру. Ни дуновения ветерка, ни малейшего движения воздуха. Ни крика птиц, ни намёка на жизнь. Стылое пространство, в котором я чувствую себя так же хорошо, как чувствует себя хариус в прозрачной горной реке.

И, кстати, о ней. Меня будто неведомая сила тянет к воде. Остановившись на мгновение, чтобы понять, какое направление выбрать, волоски на спине вдруг оживают. Я прямо-таки ощущаю, как позади меня растёт, увеличивается в размерах и вот-вот настигнет огромное нечто.

Я скрываюсь в тени киоска «Роспечать» и застываю в ожидании. Но, когда появляется ЭТО, нервно выдыхаю и корю себя за трусость. Меня вынудила спрятаться всего лишь груда металла, ползущая по дороге.

Я тюкаю легонько по стеклу ларька, отчего оно с весёлым звоном осыпается вниз, достаю с полки пачку Бонда, выуживаю сигарету и взглядом подпаливаю кончик. Глубоко затягиваюсь и наблюдаю за тем, как верхушка неровно крашеной консервной банки показывается на горизонте.

Жёлтый автобус с громкоговорителями на крыше медленно вползает на Тверскую. Он под завязку набит резервуарами с водой. Мягкий расплавленный асфальт податливо прогибается под ним. Если бы не влага, орошающая колёса машины, он повторил бы участь подмёток от обуви, резиновых остатков от шин и цепочек собачьих следов, которые, как мухи в янтаре, остались на веки вечные в толще благоухающего гудрона.

«Уважаемые горожане, – извергает он звуки, – настоятельно рекомендуем не покидать дома без вынужденной необходимости. Занавесьте шторами окна, заклейте газетами оконные проёмы. Поддерживайте влажность в своих жилищах. Об отмене режима ЧС вы будете оповещены дополнительно».

Подождав, пока несуразное чудо техники проедет мимо, показываюсь на Свет.

– На юг, на юг! – несут вперёд ноги.

Я иду через подворотни, дворы и краем глаза отмечаю знакомую для себя картину: автомобили с опорожнёнными бензобаками крепко посажены на цепь стояночных тормозов – надёжных, никогда не дремлющих сторожевых псов. Церберов, охраняющих раскалённые добела металлические остовы, навсегда потерявшие первоначальный цвет. Одинаковые днём, они лишь ночью будут обретать собственную идентичность – остывая, отправлять в небо звуки холодеющего под тусклым светом луны железа.

– Ноты у каждого из вас разные, вот только песнь одна. Жалобщики, – бросаю им напоследок, и сгрудившиеся за спиной машины посылают в мою сторону испепеляющие взгляды. Но я уже далеко – отсалютовав на прощание гипсовому Кирову, выхожу на финишную прямую.

Ещё рывок, и вот, я уже достиг верхней террасы Лагерного сада. Поджав под себя ноги и почесав козлиную бородку, сажусь на бордюр и смотрю вдаль. Туда, где солнце лакричной тянучкой неохотно отцепляется от неба и заваливается за горизонт. Некогда полноводная река, текущая подо мной, измельчала вплоть до того, что часть бакенов, словно пьянчужки, наколобродившиеся в пятничный вечер, прислонились к гравийному дну. Уверен, что скоро от реки останется лишь глубокая пыльная канава.

Вроде бы, я совсем недавно в городе, но он стал для меня таким родным, таким уютным и гостеприимным, что чувствую – задержусь здесь надолго, если не навсегда. Я смотрю вниз, а губы сами шепчут слова благодарности тому, кто направил меня сюда.

Не знаю, сколько просидел бы в задумчивости, как вдруг детский возглас прервал течение мыслей.

– Мама, купи мороженое!

Обернувшись назад, увидел, как девочка лет шести указывала пальцем в сторону киоска, на крыше которого розовым вспыхивала надпись «Обитель сладкоежек». Наступившая ночь делала этот павильон похожим на космический корабль, приземлившийся на чужую планету и испускающий сигналы безопасности. Кондиционер, закреплённый на стене, как двигатель межпланетного судна, надрывно всхлипывал, пытаясь отыскать снаружи глоток свежего воздуха.

– Девушка, ребёнок просит, уважьте подрастающее поколение, купите мороженое.

В окошке ларька сначала показались очки, а затем седая голова киоскёрши.

– Господь, – вдруг перекрестилась продавщица, – что это с вами?

У меня на устах застыл тот же вопрос. Подойдя ближе, прячусь в тени.

Невысокая блондинка и её дочь походили на людей, которые трудились на фабрике по производству акварельных красок, и на которой в конце рабочей смены произошёл взрыв. Засохшие сине-жёлто-зелёные брызги с ног до головы превратили их в подобие инопланетных существ.

– Как тебя зовут, детка?

– Гертруда.

Не знаю почему, но мне это имя совсем не понравилось.

– Кто ж вас так разуделал? И за что?

– Мамочка. Она сказала – пора перестать хан-ду-рить.

Мама дёрнула дочку за руку, сделала несколько движений пальцами рук и протянула в окошко смятую сторублёвку.

– Хан-дрить, – поправилась девочка.

«Правильно» – беззвучно произнесла мать и довольно улыбнулась.

– Цветочек мой, скажи, чего желаешь? – бабушка положила купюру в кассу и посмотрела на девочку. – И вам? – кивнула мамочке.

Та закатила глаза и дёрнула плечами – мол, неважно.

А вот дочка с интересом разглядывала витрину и пальчиком попеременно тыкала в картинки, по слогам читая названия мороженного.

– Мне «Льдинку» с кокосом, а маме «Вишнёвый пломбир», – сделала она свой выбор.
Продавщица полезла в холодильный ларь и достала оттуда два брикета.

– Только просто так я вкусняшки не отдам.

Мама с дочкой, недоумевая, посмотрели в окошко.

– Сначала наколдуй дождичек, подружка. После – получишь мороженое, и, – она вновь запустила руку в холодильник, – от меня рожок «Клубничного».

– Я не колдунья, бабушка. Я – волшебница. И, если вы так хотите, – протянула она и с хитрецой посмотрела на старушку, – пусть с завтрашнего дня пойдёт дождь.

И махнула воображаемой волшебной палочкой.

– Значит, поживём ещё, деточка. Значит, поживём, – расцвела она и протянула пакет.

Одновременно с тем, как бабушка закрыла дверцу киоска, а мама с дочкой зашагали прочь, я почувствовал  – что-то произошло. Мой нос учуял изменения в воздухе. Завтра точно будет гроза. Жара отступит и больше уже не вернётся.

«Не верю! – потрясённый грядущими переменами, запаниковал я. – Как обычная маленькая девочка смогла так просто сменить погоду и вызвать дождь»?!!

Не замечая ступенек, я кубарем скатился с террасы, и принялся отыскивать в ночи чёрную овальную плешь на газоне. Я понятия не имел о том, для чего она нужна, но как только в поле зрения попал колодец, не медля, подскочил к нему. Суетясь и нервничая, подцепил край крышки с оттиском «ГТС» и сдвинул в сторону. Ни секунды не раздумывая, юркнул в щель и закрыл за собой тяжёлую чугуняку.

Полная и абсолютная тьма выпустила наружу гнев. Глаза налились красным. Зубы яростно вгрызались в кабели, кромсали, рвали их на части. Голова молотила воздух в попытке вытрясти воспоминание о том, как легко мои старания в ставшем уже родным городе, пошли прахом. Пали под словами ребёнка. На краю сознания, я понимал, насколько жалко и ничтожно выгляжу со стороны. И всё же – ничего не мог с собой поделать. Лишь когда схлынула волна исступления, пришёл страх. И тошнота.Мне был отвратителен смрад, исходивший от собственной шерсти.

Я встал на колени, упёршись копытами и рогами в бетонные стены колодца, поджал хвост, и взвыл, обращаясь за помощью к отцу:
– Люциферррр…