Нинка была самой красивой девчонкой в нашем классе. Несмотря на рыжие волосы и крупные веснушки, несмотря на штопаные платья и стоптанные туфли, лишь только она появлялась, как четырнадцать пар мальчишеских глаз устремлялись на нее. Но она или не знала о своей красоте, или просто не придавала этому значения.
С Нинкиным появлением в классе все приходило в движение. Ее необузданная фантазия придумывала массу далеко не безобидных проказ, осуществлялись которые мальчишками непосредственно под ее руководством. Ее часто выгоняли из класса, вызывали родителей, но это мало что меняло. Училась Нинка далеко не блестяще, с ее характером, да еще в тот трудный переходный возраст, когда все хочется делать назло. Неважно кому, но назло. Это был принцип всех, кто попал под ее влияние.
Жила Нинка в нашем доме в большой семье, которая стала таять прямо на глазах. Сначала умер от рака отец Нинки, потом посадили в тюрьму ее старшего брата, вскоре бросилась под поезд, из-за несчастной любви, старшая сестра, а ее парень уже через месяц женился на другой девушке, которую потом часто можно было видеть с синяками.
Осталась Нинка с матерью и младшими братом и сестрой. Мать ее работала дворником: маленькая, слабая, она сильно уставала, и Нинка помогала ей по хозяйству, у них была корова и свиньи. Городок наш небольшой, и поэтому у многих имелось подсобное хозяйство. Но мы никогда не видели Нинку усталой, грустной. У нее хватало сил, чтобы, пригнав и подоив корову, покормив свиней, мчаться во двор для своих новых затей. И здесь, в нашей компании, в которую входили Павлик, Вовка, Рита, Надя и я, быть заводилой.
Мы носились до поздней ночи: забирались в чужие сады, устраивали засады нашим врагам с соседней улицы, искали зарытые в земле сокровища, катались во время ледохода по реке на льдинах. А еще мы любили ходить на дамбу, где, усевшись на подвешенную у дороги декоративную цепь, раскачивались и смотрели на гаснущие в небе облака, на загорающиеся звезды и мечтали. Здесь, вдали от города, куда не доносился ни лай собак, ни протяжное мычание коров, ни знакомые крики: «Вова!», «Надя!», «Павлик!» - наших родителей, мы были предоставлены сами себе. Это был островок нашей свободы. Лес, река, стелющийся в низине туман, в котором мы часто любили купаться, огромное звездное небо - все это принадлежало только нам, и расходиться отсюда обратно по домам, где нас ожидала родительская взбучка, очень не хотелось.
О чем мы там только не мечтали: и о дальних странах, и о внеземных цивилизациях, и о том, какой будет наша планета через тысячу лет.
В один из таких вечеров, вдоволь набегавшись и наигравшись, мы пришли на наше старое место и, рассевшись на цепи, стали рассматривать причудливо раскрашенные облака.
- Я когда вырасту - летчиком стану, - вдруг сказал Вовка, - красиво все-таки там, над землей, лететь.
- А я хочу быть шофером такси, - сказал Павлик.
- Кем? - засмеялась Рита.
- Шофером. А чего, они много получают. А ты, наверное, пианисткой, - повернулся он к Наде.
- Не угадал, - Надя тряхнула головой, - меня, между прочим, в музыкалку заставляют родители ходить, чтобы пианино зря не стояло. А я хочу быть, - она мечтательно закинула голову, - кондитером или артисткой.
- Никаких или, - возразил я, - или кондитером, или артисткой. Я вот тоже хочу быть только летчиком, и не потому, что там красиво, а потому...
Но Рита не дала мне договорить.
- А я буду учительницей, - сказала она. Вовка засмеялся.
- Ты чего? - обиделась Рита.
- Сама с уроков сбегаешь, зоологичку до слез довела, а хочешь учительницей, чтобы потом с твоих уроков сбегали.
- А я буду учить так, что никто не станет сбегать.
- Привязывать что ли будешь? - спросил Павлик.
- А ты чего молчишь? - обратилась Надя к Нинке.
- Да, Нин, - поддержали мы, - давай выкладывай.
- А я хочу выйти замуж и иметь детей, - сказала Нинка. Воцарилась тишина.
- Ты чего? - нарушил молчание Павлик. - Мы же не это спрашивали.
Действительно, Нинкин ответ был, как говорится, не из той оперы. То, что, когда вырастем, мы женимся или выйдем замуж, было само собой разумеющимся. Об этом даже нечего было и говорить. Но Нинка, сильно оттолкнувшись, так, что цепь под нами заходила ходуном, с какой-то упрямой злостью повторила:
- Да, а я хочу выйти замуж и иметь детей.
То ли от ее сильного толчка, то ли еще от чего, но цепь под нами не выдержала, и мы кубарем, со смехом полетели на холодную землю.
На следующий день мы не узнавали Нинку. Войдя в класс, она тихо села за парту и в течение всего дня не выходила из-за нее. После последнего звонка, когда уже никого не было в классе, она медленно вышла из-за парты и, прижимаясь обеими руками к стене, направилась в раздевалку.
- Что с тобой? - спросила ее проходящая по коридору учительница.
- Ничего, голова немного кружится, - сказала Нинка, - сейчас пройдет, - но ноги у нее подкосились, и она упала.
Нинку увезли в больницу, а через месяц привезли обратно. То ли неудачно сделанная операция, то ли прогрессирующая болезнь превратили ее из школьной заводилы в парализованную калеку. Нинка, которая ни минуты не могла сидеть без движения, была навечно прикована к постели.
- Надо же, чтобы столько горя на одну семью, - говорили соседи.
Все вокруг жалели девушку и ее мать, но жалели только за глаза, потому что, глядя на спокойное, уверенное лицо Нинки, которая знала, что все это временно, что она немного полежит и снова, как прежде, станет носиться по школьным коридорам, жалеть было нельзя. Она не нуждалась ни в чьей жалости даже тогда, когда не могла пошевелить непослушными пальцами.
Наблюдая, с каким упорством изо дня в день, сцепив зубы, она пытается непослушной рукой взять ложку, стакан, как заставляет сгибать одеревеневшие пальцы, соседи начинали думать: «А может, ошибаются врачи? Может, ее молодой организм победит болезнь? Кто знает?» Тем более что через месяц Нинка уже сама могла есть: руки и голова стали подчиняться ее воле, но ноги... Ноги по-прежнему оставались непослушными.
Да, все хорошо знали заключение врачей, знали, что двигательные способности рук и головы должны были со временем вернуться, что парализованными останутся только ноги. Но теплилась надежда: а вдруг... А вдруг сумеет Нинка вырваться из сковавшей ее болезни?
С ее болезнью как-то незаметно распалась наша компания. Казалось, ничего не изменилось, мы по-прежнему считали себя друзьями, но встречались все реже, а потом стали только здороваться. Мы не знали, о чем говорить, что делать. Возможно, мы становились взрослее. А может, нам просто не хватало Нинки.
Я по-прежнему навещал ее, приносил книги, рассказывал о школе. Я научил ее играть в шахматы, и уже через две недели она одержала свою первую победу.
«Как ей, наверное, больно, - думал я, - от того, что ни Надя, ни Павлик ни разу не зашли к ней, не поинтересовались, как она живет».
На мой вопрос «Почему ты забыла свою подругу?» Надя ответила:
« Некогда, экзамены в музыкалке, в школе завал...»
Когда Нинка сидела в своем кресле во дворе, Надя старалась пробежать так стремительно, что даже невозможно было понять: поздоровалась она с ней или нет.
Надя уже давно раздумала стать кондитером или артисткой, а готовилась поступать в музучилище, и из-за этого даже оборвала свой роман с Вовкой, потому что должна была уехать в другой город, где у нее будут новые знакомые и, конечно же, новая любовь. Она так ему и сказала:
- Надо нам забыть друг друга, так будет лучше.
Она могла себе позволить такую роскошь, как забыть
одного человека ради того, чтобы полюбить другого. И ей некогда было думать о Нинке, для которой такое простое дело, как выйти замуж и иметь детей, стало невозможным. Но Нинка не унывала. Она верила, что научится ходить. Каждый день, надев специальные ботинки, она брала костыли и пыталась сделать хоть несколько шагов. Из-за чего ее опасно было оставлять одну. Стоило кому-нибудь отлучиться, как, вернувшись, они находили Нинку лежащей на полу, с разбитым носом или лбом, пытающуюся подняться или хотя бы доползти до своего кресла. Тяжело было на все это смотреть. Нинка не сдавалась, но и болезнь не желала уступать тоже.
- Бьется как рыба об лед, - вздыхали соседки. Никто уже из них не верил в Нинкино исцеление.
- Медицина бессильна, - говорили они.
- Видно, уж такая судьба...
А Нинка, сцепив зубы и повиснув на костылях, пыталась заставить передвигаться онемевшие ноги.
Я окончил восьмой класс, девятый, готовился к выпускным экзаменам, а Нинка по-прежнему училась одному и тому же предмету - ходьбе. Ни одну из школьных дисциплин она не штудировала с таким старанием. Но все ее усилия были напрасны...
- Видно, уж такая судьба.
II
Мечты, мечты... Где ваша сладость? Вы остаетесь в детстве, милые, смешные и наивные.
Я не стал летчиком - не прошел в училище по здоровью, хотя никогда не болел и сейчас не болею, окончил институт, женился и работаю на заводе радиооператором. Очень редко встречаюсь с друзьями, хотя их не так уж много, и воспитываю сына Димку, который, когда вырастет, обязательно будет летчиком.
Однажды, возвращаясь домой, в почтовом ящике я обнаружил открытку, в которой было написано, что Н-ская средняя школа приглашает выпускников шестьдесят девятого года на вечер-встречу, посвященную десятилетию ее окончания.
- Неужели уже десять лет прошло? - подумал я. – Как быстро. Ведь все еще так свежо в памяти.
Я не решил - ехать или нет. Вечера подобных встреч в институте показали, что уже через два года не знаешь, о чем говорить со своими бывшими однокашниками. Но желание увидеть наш старый двор, школу, пройтись по знакомым улочкам к дамбе, где мы пропадали вечерами, любуясь принадлежащей нам вселенной, заставило меня пойти на вокзал и купить билет.
Гуляя по городу, узнавая и не узнавая его, я начал сознавать, что включают в себя два маленьких слова: «десять лет». Я учился, работал, и годы бежали незаметно, но сейчас, когда я увидел, как изменился за это время город, я ощутил всю величину бегущего времени. Школы нашей уже не было, вернее, она была, но в ней находилось какое-то административное учреждение, а новое здание школы белело на фоне тоже нового стадиона. Горели названия неизвестных мне магазинов, кондитерских, кафе.
- Чего не здороваешься, не узнаешь? - сказала женщина. Я взглянул на улыбающееся веснушчатое лицо с копной огненно-рыжих волос.
- Нинка?
Она держала за руку карапуза.
- Твой? - спросил я.
Вопрос был абсолютно неуместен, глядя на рыжие локоны и знакомые веснушки, облепившие личико малыша, не могло быть никакого сомнения в том, кто его мама.
- А чей же, - сказала Нинка так, будто рожать было ее основной профессией.
- Вот, а вы не верили, - сказала она. Но мне почему-то показалось, что она сказала не «вы не верили», а «ты не верил».
Я взглянул на Нинку. Ее серые глаза смеялись, как и много лет назад, озорно и дерзко.
- Ну что, рыжий, как дела? - потрепал я по головке малыша.
- Я не лызый, а золотой, - сказал малыш.
- Ах ты мой золотой! - Нинка нагнулась и взяла малыша на руки, которые раньше не хотели ее слушаться, которые роняли даже вилку и повисали, как плети, после каждого усилия.
Выходит, и в жизни случаются сказки... Надо только верить, очень верить. Назло всем. Как Нинка.