«Не дай Бог никому в палачах быть - а нельзя без него!» - Даль.
Затянувшаяся было зима, припугнула ночью морозом, но утро еще и холодное, однако солнечное и веселое разноголосицей воробьев, предвещало дружную весну. На железнодорожной насыпи с ее северной стороны еще громоздились сугробы, а на южной, синие проталины плели паутину ручейков. Вокзал жил по-весеннему: дворники поменяли шапки на картузы; извозчики торговались с цыганами за тулупы; да, разгоряченные в давке у касс бабенки с трудом выберутся из плотных очередей, и бегут на перрон поближе к вещам, вокруг которых стаями молодых волчат шныряют, повылезавшие из пакгаузов чумазые беспризорники.
Паровоз свистнул и с шумом выдохнул пар, окутав пассажиров первого вагона непроницаемым белым покрывалом. По второму пути шел маневровый, ответивший на приветствие гудком. Красноармеец Кузьмичев почувствовал болезненный удар по ноге чем-то тяжелым, и тот час услышал истошный вопль: «Вещи, мои вещи, караул!». Кузьмичев на миг замешкался, но было уже поздно. Спрыгнув с платформы, он увидел, как крупный мужик одной рукой легко вбросил чемодан в открытую дверь маневрового, а другой, выхватив наган, навел в сторону красноармейца и заорал, что есть мочи: «Не дури, сука - пальну!» Подняв руки, Кузьмичев попятился и, прыгнув в сторону, в падении выстрелил. Пуля попала грабителю в лоб. По перрону бежала милиция, расталкивая пассажиров, за ними семенил грузный дежурный в форме железнодорожного служащего, походя, натыкаясь на тюки, саквояж, мешки и прочую багажную утварь.
В кабинете, бывшего купеческого особняка, под портретом героя революции - председателя ВЧК восседал за огромным столом наголо бритый, маленький и щуплый начальник местного ОГПУ. Он внимательно изучал предъявленные документы и бурчал довольно себе в роскошные усы: «Так значится, товарищ Кузьмичев, в наше распоряжение и сразу в бой!» - Молодец, лихо! Надо же, аккурат в переносицу! - Затем уставился буравчиком колючих глаз в сидящего напротив молодого парня и процедил: «Кто мог рекомендовать в партию поповское отродье, ну! - И силой вдавил окурок в раскрытый рот бронзовой жабы. Кузьмичев не шелохнулся, лишь улыбнулся, от чего шрам сабельного удара сделал улыбку безобразной. «Ошибочка, товарищ начальник управления. Я с малолетства в людях, а батюшка Кузьмичев из Коларовского уезда - однофамилец».
- Да я вижу, ты не из пугливых. Это хорошо. Очень даже хорошо. Ну, фамилию мою на табличке прочитал и должность тоже, поэтому сразу без прикрас, так сказать. По физиономии, прости, разукрасила тебя на славу "контра", о чем свидетельствует еще и наградной наган, который ты давеча ловко применил. А может, это случайно, Кузьмичев?! - Хозяин кабинета поднялся, подошел к открытому окну и крикнул: «Иван, шляпу того, последнего, в карцере возьми и подь сюды!»
- В кабинет, Степан Никонорыч?!
- Да нет, к окну! Боец, давай поближе ко мне! Сейчас Вано, мой ординарец, шляпу врага народа подкинет, а ты смотри, не промахнись, а то нонче у меня план по врагам плохо выполняется, быстро в поповцы запишу, вот тогда Иван точно не промахнется. – Начальник радостно потер руки и приоткрыл створку окна. - Холодновато, весна поздняя нынче в Сибири. Да и Томь пошла, девочек своих на ледоход сводить хочу. Вот где силища прет, а Кузьмичев?! Все крушит, во имя новой жизни. Мы тоже для новой жизни служим - красный террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство! - Председатель сжал маленькие кулачки, и неожиданно спросил: «Женат? Детишки?! Это хорошо, у меня тоже двое».
"Степан Никонорыч, готов!" - Донеслось со двора.
- Ну, не бзди, про план это я так к слову. Головная боль такая, скоро врубишься. А вот попадешь, можешь за семьей в Новониколаевск ехать - сразу хату дам, буржуйскую, с ванной. На счет три - Ваня кидает, а ты палишь. Только учти, наган с кармана рвешь, как на вокзале. Договорились?!
Весеннее, полуденное солнце ярко ударило по глазам, но стоило его лучам на мгновение споткнуться о темный фетр шляпы, Кузьмичев выстрелил от бедра и зажмурил глаза. Хитроватый Иван выбросил шляпу прямо против солнца, от чего светлячки теперь бегали, казалось по всей голове.
" Ишь ты, попал!Сейчас покажу, Степан Никонорыч!» - В кабинет влетел радостный крик ординарца.
Кузьмичев заворочался на перине: «Эх, сколько годков пролетело, с того весеннего утра, сколько душ загублено, сколько раз органы перетрясали. Название меняли только пять раз". - Кузьмичев вспомнил заместителя начальника отдела УНКВД по Новосибирской области Павла Коломийца, который в свое время давал ему рекомендацию в партию. Капитан написал лично наркому внутренних дел Ежову Н.И. о фактах фабрикации уголовных дел и необоснованных репрессиях. Реакция была незамедлительной. Через 30 дней Коломийц был арестован и приговорен к 20 годам лишения свободы.
Кровать скрипнула, супруга повернулась на бок, обнажая крупное бедро. «Ишь, как раздобрела на гэбэшных харчах». - А делать то что! Как партийный крестник Коломиец, борец за правду, мать его, писульки в Москву направлять или бросить наган и уйти?! Куда? А квартира! Давно сопли морозил по гнилушкам, да землянкам? Сам, да и хрен бы с ним, но ведь семья. - Чем больше размышлял Кузьмичев о роли своей профессии палача, или «Чистильщика», как его звали в конторе, тем горше становилось на душе. В воспаленной от бессонницы голове бродили мысли и расползались. Вспомнились слова секретаря райкома партии, когда после расстрела, как обычно выпивали, и он рассказывал про французскую революции. «У Робеспьера мы находим узкий, но честный взгляд на насилие, свойственный и Владимиру Ильичу. А далее, секретарь цитировал вождя, и наливал из четверти в граненые стаканы самогон рядом сидящим товарищам: «Без жесточайшего революционного террора быть победителем невозможно». Всех руководителей, которым предоставлялось «право» штамповать зловещие приговоры Кузьмичев знал лично. Они же всегда были и гостями щедрого секретаря. Это были начальник управления НКВД и прокурор. Слова про Робеспьера и его соратников зацепили настолько, что Кузьмичев просил дочь принести с библиотеки книжку про якобинцев, которые свою революцию тоже красным террором защищали, но оказывается всю иностранную литературу по распоряжению Степана Никонорыча изъяли из библиотечных фондов школ, а до университета семиклассница не доросла. Приказ министра просвещения товарища Бубнова пришел с резолюцией самого Наркома НКВД товарища Ягоды «Университеты не трогать», но туда Кузьмичев и сам не ходок. Арестовывали одного профессора прямо на кафедре, так там столько книжищ, что голова кругом. А как спросить у образованного человека, что надо, если и сам толком не знаешь.
Кузьмичев пошарил рукой под кроватью. Бутылка водки стояла прямо у металлической ножки. Сел, тихо приложился к горлышку. Водка обдала нутро, и ее Величество Совесть взмахнула дирижерской палочкой, вызывая какофонию звуков в больной голове. Это были истошные, звериные крики уже нелюдей, приговоренных тройкой к «вышей мере». Кузьмичев вспомнил, как выволакивали в коридор одного крестьянина: «Вроде сухенький старик, но словно клещами уцепился в сапог, чуть ногу не оторвал, вся опосля в синяках была. Пришлось прямо в камере стрелять, а потом уж мертвого в «смертную» тащить. Остальные арестанты, гвал и подняли. Правда, Степан Никонорыч каждого потом выслушал, пообещал разобраться. Разобрался, вывели строем к яру на Томь, будто бы для погрузки на баржу, и из «максима» всех и выкосили. - Он хорошо помнил, как задним числом подписывал рапорт об исполнении приговоров тридцати заклятым врагам Советской власти - правым эсерам. Вот только так ли это, уже больно не походили на политических эти заскорузлые деревенские рожи?! Кузьмичев обхватил рано поседевшую голову руками и наклонился к коленям. За окном взошла круглая луна, озарив в большом зеркале оскаленное от шрама лицо. Он повернул голову к зеркалу. Душу наполнял ужас, сама смерть смотрела на него из зазеркалья. Кузьмичев бросился на кухню, громко хлопая дверцами буфета в поисках спирта. Он знал, водка уже не берет. Спирт и только спирт, много и сразу, убьет наповал дирижера. Оркестр расстроится, лишь смычковые еще некоторое время будут нудить, пока забытье не накинет свое одеяло на его измученное тело.
Прикрываясь портфельчиком, стою под проливным дождем. Водные массы под порывами ветра бьют наотмашь, неуютно, но необходимо. Дело, наверное, уже к полуночи, но Изи до сих пор нет. Старый еврей либо заблудился, либо, о втором лучше не думать. На той стороне грязной улицы в дверном проеме винного магазинчика топчутся трое черных подростков. Вызывающе прикладываюсь к бутылке, купленной в дьти-фри. Эх, если бы молокососы знали сколько в этом невзрачном портфеле «зелени», то быстро бы сколотили стаю. Сглатывая струйки воды, падающие с портфеля, запиваю виски и матерю по-русски старого еврея. Накаркал. Их уже пятеро, последний демонстративно поправляет на пальцах кастет. Кручу головой по сторонам, соображая: «Страх невероятно отважен, он покажет этим соплякам, где раки зимуют, но по одному и в том узком проеме промзоны Ди-Ар-драйв. Страх способен увлечься, тогда уже совсем плохо; необходимо взять себя в руки и собраться для драки. Если до нее доходит, я храбр, как Брюс или безразличен, а иногда просто несправедлив. Надеюсь, что они дети, и я слишком крупная дичь для них, но разница в том, что они наверняка накачаны наркотой, а это уже черные монстры»…….
Бросая в мою сторону косые взгляды, оценивают шансы, и один скрывается в двери, видимо за подмогой. Мысли скакунами несутся в голове: «Страх хорош в драке, но сейчас он рассудителен. Все под контролем». - На первом месте дело, ради которого торчу в потоке света и дождя на этой Первой, почти в трущобах. Осознанная необходимость бросает мое рослое тело в яркий свет фар. Визг тормозов, профессионально ухожу от столкновения и, перекатываясь по крыше, приземляюсь на пятую точку. Автомобиль стоит уже передо мною, как вкопанный, только слегка развернутый от бордюра. Судя по красным габаритам впереди меня «Форд – Таурас». Его тормозная система безупречна, как и мои каскадерские трюки в фирме, одной голивудской звезды компании «Продакшен», где служу искусству кино. Не поднимаясь из лужи, достаю из куртки мокрый носовой платок и протираю глаза. Сеть морщинок у сосков, жировая складка над бикини – все это в распахнутом настежь кожаном плаще, а сверху приличный английский и извечное от души «Епо-мать», но уже на русском. Надо же, соотечественница. Я улыбаюсь. Она пытается помочь мне подняться, извиняясь и быстро лопоча, про то, что из-за дождя не увидела, как я шагнул с тротуара, а ее к тому же еще и подрезали на «Шевроле». Благодарю и смотрю в сторону винного магазина. Пацанов смыло – понимают, что скоро должна появиться полиция. Моя новая знакомая тоже крутит головой по сторонам, судя по ее внешнему виду у нее тоже нет резона встречаться с полисменом и, поддерживая меня, увлекает в машину, предлагая пять сотен сразу, если конечно я не пострадал. На приличной скорости срываемся с места. Прикрыв глаза от разноцветного мерцания неона ночного Нью-Йорка, размышляю, где искать Изю: - «Завтра в полдень надо быть на студии, иначе звезда закатит истерику, может и выгнать. Поросль молодых каскадеров в очереди, а то, как же Голивуд, мать его! Боже, как хочется домой « Где березы шумят» - Миша Андреев, земляк». Однако из динамиков льется классика Самюэля Барбера. Мне нравится его музыка, жаль, вот только ушел из жизни недавно.
- Бонита Онер, пожалуйста!
- А может лучше не в отель, а ко мне - осмотрю вас. В СССР работала врачом, - поглядывает на меня в зеркало заднего вида, уверенно лавируя между машинами на Девяносто девятой.
- Почему бы и нет, только вы не переживайте - я каскадер. Бросаться под машины - суть профессии.
- А я натурщица по совместительству прислуга, но этот подлец нажрался и предложил секс втроем. Все бы ничего, не ханжа, но третий, оказывается гей, с которого он пишет картины для Бродвея. «Козел, х----», - далее на русском. Чуть не задохнулся от счастья, услышав родной язык. Жаль, что мало, а далее снова на языке, который слышу изо дня в день на протяжении стольких лет: "Has given on a physiognomy and in what mum has brought into the world has left." (Дала по роже и, в чем мама произвела на свет уехала - перевод автора). Кстати, на его машине, поэтому и не хотела встречаться с полицией. Давайте, лучше все же ко мне, как вас?! Меня зовут Анна.
- Прыжки под колеса, не повод для знакомства, но, учитывая, что сделано специально, будем считать таковым. - Джон Вуперт, можно Джони. - Безупречный английский видимо произвел впечатление. Анна, а лучше бы по-русски "Нюся", дольше обычного задержала взгляд в зеркале заднего вида. Развалившись в кожаном сидении, я видел, как она косит накрашенными глазами в мою сторону. За окном уже Таймс - Сквер. Машина поворачивает на Сорок вторую, самую оживленную на Манхэттене. Дождь лупит вертикально и с неистовой силой. Накрыв курткой неожиданную спасительницу, а сам прикрывшись долларовым кейсом, спешу за ней следом к высотке. Лифт нас увлекает на двацатый этаж. Она стряхивает капли дождя с роскошных длинных волос прямо мне под ноги со словами: «Не обращайте внимание на моего деда, он психически нездоров. Мы к нему поднимаемся».
- Тяжелая жизнь в империи зла? Понимаю...
- Да. - Она серьезна и зажата, понимаю - лучше не балагурить. Дальше поднимаемся молча.
- Я осмотрю вас, напою кофе и вызову такси, договорились, Джонни. Если мало вам отстегнула за ущерб, назовите номер счета и тот час переброшу недостающую сумму?
- Достаточно, именно пятьсот мне платят за подобный трюк.
Яркий свет просторной прихожей вырывает из темноты инвалидное кресло. В кресле, укрытое пледом по самый подбородок, изуродованный шрамом, лицо с безумными на выкате глазами. Старик, смотрит на меня сначала очень внимательно, бормоча чего то себе под нос, потом начинает креститься и вопить на русском: «Лоскутов, Сашка Лоскутов, я узнал тебя, узнал!»
Извинившись, Анна вкатывает коляску в спальню. Старик продолжает кричать на весь дом: « У нас всегда под рукой было ведро водки и ведро одеколона. Водку, само собой, пили до потери сознания. А одеколоном мылись. До пояса. Иначе не избавиться от запаха пороха и крови. Даже собаки от нас шарахались, а если и лаяли, то издалека…..». Я прислушался - видимо моя новая знакомая возилась с уколом над стариком. Сначала он выкрикивал отдельные фразы про террор 37-го, но скоро затих.
Эпилог:
Мы прогуливаемся вдоль Ван Вик Экспрессвэй. Джип старого еврея стоит у обочины. Датчики, которые могут засечь прослушку работают исправно, даже на таком расстоянии от нас. В случае нештатной ситуации сработает аварийная сигнализация, известив, что противник рядом. Изя сначала долго оправдывался из-за сорванной встречи, но, расценив по-своему молчание, начал трепаться о своем знаменитом родственнике, одного из исторических мэров этого города: «Многие помнят, как сын еврейки и итальянца-агностика в 30-ом довел до бешенства Гитлера, когда после Хрустальной ночи он расставил полицейских евреев вокруг германского консульства». - Он и дальше продолжал бы в том духе, но я перебил его: «Кто взял Джафара, и сколько он успел зачистить бывших?»
- Ребята из ОКРС, отдела по борьбе с организованной преступностью и рэкетом в Кливленде.
- Джафар работал под прикрытием, но вышла неувязка и…. - Еврей, поежился. - Что будешь делать, если он успел только одного. Первые полосы изданий «Вашингтон пост» были забиты о русской резидентуре.
- Читал до судорог в челюсти! Времени нет, да и рисковать больше нельзя, начну сам. Ты же знаешь перед встречей на высшем уровне, «хозяин» решили провести зачистку бывших соотечественников, которые начали сдавать своих. - Изя передал шифровку. Список состоял из десяти фамилий. Среди них полковник Кузьмичев, адрес проживания г. Нью - Йорк, 42-ая…. В глазах стоял безумный старик, пока пламя пожирало листок на папиросной бумаге. "Что же, революции пожирают своих детей".
- У меня просьба к тебе, Изя. Будешь в Союзе, слетай в Томск. Возьми дело из архивов 1937 года, пробей: «Нет ли среди расстрелянных тогда, Сможенкова - Лоскутова».
- А кто это?
- Похоже мой дед!