Ирку мы называли могучим мышонком. Она маленькая, тоненькая и такая хрупкая - того и гляди исчезнет от неосторожного вздоха. Немного торчащих ушек, постоянная улыбка во все тридцать два - даже в самые отчаянные дни её существования - делают Ирку похожей на знаменитого мультяшного героя. И, возможно, мы, любя, так и называли бы её "Микки", если бы не грустные-грустные, но всегда полные надежд на встречу с непременно светлым будущим глаза, то и дело щурящиеся от очередной над собой же шутки.
Существование Иркино, нужно сказать, неустанно проверяло её на вшивость, то бишь на выживаемость, да с таким усердием, будто пыталось гранитные валуны растереть в порошок.
Начать можно с того, что Ирке жутко повезло с родителями. И "жутко" здесь - вовсе не метафора. Папан и маман как-то подзабили на Ирку после первого её не очень удачного замужества и рождения внучки. Решили, раз уж жизнь у старшенькой, по их мнению, не удалась, оторваться по полной на воспитании младшего сына. И воспитывали его на все сто, возложив на отпрыска не сбывшиеся с дочерью тщеславные надежды. Про дочь они вспоминали в основном с началом курортного сезона, когда в небольшом частном пансионате без Иркиных умелых рук было никуда: она и за горничную, и за прачку, а по совместительству - и за консервный комбинат, и за садовника-огородника - тоже она. Сезон заканчивался, а с ним и необходимость в Иркином присутствии в "гостеприимном" родительском доме. Ирка шла на вольные хлеба, при этом у папан - маман даже мысли не мелькало отблагодарить её хотя бы на словах, не то что выдать на руки процент от заработанного летом, пусть даже и в натуральной форме: банками с соленьями - вареньями, картошкой и прочей заготовленной на зиму снедью. Младшенькому в это время как раз приходила пора то ли учиться, то ли ещё раз учиться, и на Ирку снова не хватало ни внимания, ни средств, ни желания уделять внимание и выделять эти самые средства.
Брату можно было всё, и у брата было всё. Ирка же в это время скиталась с ребёнком на руках по славным девяностым в силу своих скромных возможностей. То работала барменом в курортных забегаловках, то торговала на рынке, то ненадолго увязала в очередном гражданском браке, из которого хорошо, если выбиралась хотя бы целой и невредимой.
Мы любили Ирку за неизбывный оптимизм и потрясающую, щедро отмерянную ей Богом доброжелательность. Нужно сказать, что могучий мышонок мог иногда показать коготки и зубки. Но происходило это исключительно с нагловатыми представителями мужеского пола, когда те совсем уж зарывались. Однажды, некоему "джентельмену" Ирка надела на голову тарелку с лагманом. Джентельмен занимал довольно солидный пост и, мягко говоря, обалдел от такого неуважительного обращения с главой собственной персоны. Особенно возмутительно было видеть, как с этой славной главы прямо на парадный костюм стали валиться куски варёной говядины, литься соус, наполненный ароматом маргеланской редьки, и сыпаться спагетти, заменяющие в недорогих национальных ресторанах домашнюю лапшу. Последний ингридиент слегка задерживался на ушах джентельмена, слолзал, изящно закручиваясь, на плечи и волей-неволей своеобразно иллюстрировал разговор, происходивший между пострадавшим и Ирен до момента применения блюда восточной кухни по весьма экзотическому назначению. Проще говоря, вернула Ирка дяденьке его же лапшу, устроив небольшой перформанс.
Я могла бы ещё долго рассказывать о странных заворотах Иркиной жизни, но, боюсь, вряд ли кому-то будет интересен рассказ, например, об одном из её бой-френдов - парне, по имени ... Хотя, что вам в том имени? Когда папа с мамой называли его самым обычным именем - не Евлампием, не Виссарионом и даже не очень вычурным Львом, - вряд ли они могли себе представить, что однажды он откроет в себе талант столяра - краснодеревщика. И одной долгой зимой, когда его женщине и приёмной дочери будет практически нечего есть, этот просто названный мальчик будет делать... лампу. Деревянную. Всю зиму. Одну и ту же лампу. Месяц, два, три... пять... Май! Лампу, надо сказать, никто из нас, Иркиных подруг, так и не увидел. Наверное, это был шедевр. Нет, не так. Наверняка это был шедевр! Потому что продал его не Виссарион, не Евлампий и даже не Лев за целых сто пятьдесят долларов. Вторая половина девяностых! Сто пятьдесят долларов! Столько надежд!..
Но мальчик не Евлампий распорядился ими по-своему: купил протеиновых коктейлей для накачки мышц, фирменные плавки, шлёпанцы для пляжу - тоже дюже фирменные, солнцезащитные очки со стёклами (так ему знакомый продавец сказал), крутой нож и привёл домой собаку. На носу был пляжный сезон. А куда прилично может одеться талантливый столяр-краснодеревщик, да ещё и не Виссарион, как не на пляж, где хотя бы в собственных глазах, прикрытых солцезащитными очень стеклянными очками за десять долларов, он может выглядеть достойно? Или вот ножик крутой показать - это где ещё можно, как не с собакой и накачанными мышцами на пляже? Ира на такие вопросы после долгих зимних наблюдений за процессом народного творчества очумелыми ручками отвечать устала. В этот раз вальс Мендельсона не зазвучал. Персонажи, как вы поняли, были не совсем одеты. Да и собаку чем кормить? - непонятно.
***
- Девушка, мы с вами не знакомы? - почти закричала я. Мы не виделись тысячу лет.
Ирка осталась такой же тоненькой и воздушной.
- Ну, хоть чуть-чуть на тебе салко наросло?
Ирка с гордостью показала немного выпирающий животик.
- О, мать! Да тебе есть чем гордиться, - сказала я, и мы расхохотались.
Наши взрослые дочери организовали нам встречу. Наши внуки бегали вокруг нас, а мы сидели и вспоминали... Как странно это звучит: вспоминали молодость... А разве сейчас её уже нет?.. Разве мы не те же юные, задорные, красивые - глаз не отвести? ... Нет?... Но как же так?... Это же не честно... Пусть девяностые, пусть сумасшедшие, непутёвые, неправильные... Пусть... Но они все наши. Мы там - настоящие, живые, бесстрашные. Мы всё пережили, мы всё смогли. Или не всё. Наверное, мы пережили всё, что смогли. А что не смогли - просто забыли. И сейчас в нас другая кровь, у нас другой взгляд.
Ира в Италии.
- Я между Римом, Вероной, - она называет ещё несколько итальянских городов.
- Ты там где-нибудь бываешь? - у меня горят глаза.
- Нигде, - улыбается Ира. - У меня полтора дня выходных, я просто отсыпаюсь.
Ира работает сиделкой.
Мы говорим о болячках, о бывших мужьях... У меня всё спокойнее - последний развод уже отпустил. У Иры всё свежо. В этот приезд из Италии муж, с которым прожили восемь лет, через пару недель осчастливил её приколотой к двери кинжалом запиской:"Убирайся!". Срочно продала купленную недавно новую мебель и бытовую технику и ушла, приколов тем же кинжалом к двери записку:"Убралась". Круто. Развод по-итальянски, я бы сказала. Причина? Не поверите. Он хотел поменять забор, а на забор Ира денег уже не дала. Вот на стеклопакеты дала, а на забор не дала...
Я смотрю на Ирку, а вижу себя. И вдруг вспоминаю свой любимый анекдот о двух ковбоях, тащивших через прерию белую дохлую лошадь.
- Ира, мы с тобой как те два ковбоя.
- В смысле? - удивляется Ира.
- В том смысле, что всё у нас было: и ум, и красота, и заработать мы могли, и детей сами поднимали. Но нам же просто так скучно! Нам обязательно нужно схватить какую-нибудь белую дохлую лошадь и тащить её за собой до опупения. И что? В итоге-то, таки нечего сказать!
Мы хохочем.
На утро у нас была назначена ещё одна встреча. Мы поехали к Алёнке. Это наша первенькая. Первенькая из нас... Она улыбалась нам с памятника, а мы привезли ей торт - сказала, что хочет большой кусок, пива с бычками и помидорами - любила очень, ну, и себе водочки - помянуть. Эх, Алёнка... Красавица... Испекла свою фирменную пиццу, накрыла стол, оделась как надо, расписала всем - кому дом, кому машину... Предприимчивая была. Из всех нас - самая пробивная... Так вот, расписала всё, а в конце: "Попробуйте жить без меня". И в петлю...
Нас не было никого рядом. Ира в Италии, я - на Дальнем Востоке. Родные тоже... Слова на памятнике лучше не читать... Да уж... Прости, Господи, её душу грешную... И нас прости заодно, если мы в чём виноваты...
Не смогла Алёнка, не смогла... Как всегда - одним махом всё решила.
Два деда вокруг неё лежат. Ну, Алёна, это понятно, снова всех накормила: приехали мы к ней, а торт, водку, помидоры и бычков на всех поделили. Дедам радость, Алёне - удовольствие. Хлебосольная была. Земля тебе пухом.
Вот так-то, ребятки... Меняет нас жизнь, меняет... Носом в одну и ту же страницу тычет... А мы всё такие же - то запятую пропустим, а то и целый абзац промахнём. А потом: "Ой, ну, как же! Оно же вот оно!". Кому надоедает, тот вон, как Алёна... А кто упрямый, как мы, да всё надеется - тот живёт. Так что, поживём ещё, девоньки, а? Ведь поживём? Как поживём - это уже вопрос десятый. Как бы ни пожили - всё будет о чём вспомнить. И то хорошо.
Недавно мне одна знакомая сказала:"Я судьбу благодарю за все свои ошибки, за все свои горести". А я же добрая девочка, возьми и ответь: "Ну, правильно, в нашем-то случае её за что ещё благодарить?". Обиделся человек. А зря.
Старинная японская пословица есть: у воина, мол, столько силы, сколько у него силы воли. А нам не пофиг ли японцы? У нас в армии так говорят: сначала бежишь, сколько у тебя есть сил, а потом ещё сколько надо. Так что, никакой нам самурай нипочём. У них сила воли может закончиться, а наше "надо" - никогда. Это я вам точно говорю.
Правда, Ира?...