Прибалтийская история

  РОМАН                Всякая подлинная жизнь есть встреча.
                М.Бубер

                Разве человеческая жизнь – а она ведь
                такая хрупкая – сохранилась бы вопреки
                всем нашим бедам и тяготам, если бы
                жить на свете не стоило?
                Дж. Голсуорси      


                Часть первая


                1. В Курземской глубинке


    - У вас очень одарённая девочка! – не раз говаривала Расме Озолине учительница рисования Ингрида Фрейберга. – Девочка ещё в шестом классе, а работы её поражают каким-то своим, интересным взглядом и на мир, и на природу. Пишет она по-своему, манера ни на кого не похожа, и достаточно профессионально (я не боюсь этого слова), как-то не по-детски. Поверьте моему чутью: из ребёнка будет толк!
    - Но вы же знаете, учительница*, что в семье, кроме Эвии, ещё трое. Она самая старшая. Муж Рихард зарабатывает сейчас немного, заказов мало, материал для работы достать очень трудно.
    Рихард Мазитанс был сапожником, работал в комбинате бытового обслуживания Айзпуте, небольшого старинного городка в Лиепайском районе. Вначале дела у него на работе шли успешно, зарплата его зависела от количества заказов, а их было немало, но позже начались проблемы с подвозом кожи и другого сырья, и дела в мастерской пошли на спад – когда густо, когда пусто.
    - Я понимаю вас, Расма. Но позвольте полюбопытствовать, почему у Эвии фамилия Озолиня, а у остальных – такая, как у вашего мужа.
    - Потому что Рихард - мой второй муж и их отец. Мы живём так – без свадьбы и регистрации – а Эвия у меня от первого, и моя фамилия – тоже пока от него. Когда я была помоложе, я жила на родительском хуторе, а Янис был лиепайчанином. Мы, кстати, и познакомились с ним в Лиепае, на рынке, куда с мамой ездили торговать овощами и творогом. Вот он и начал ездить в наш посёлок, тем более, что там жила его тётка. Мы стали встречаться, дело было молодое – вот я и забеременела – Эвией. Хоть мне и было всего семнадцать, нас расписали в Айзпуте без проблем. И мы все вместе стали жить у нас, под Каздангой. Но вскоре папа умер – Эвии шёл тогда пятый годик – мама слегла. Хутор постепенно пришёл в запустение. Я одна не справлялась, а Янис вернулся к родителям в Лиепаю. Развода он у меня не просил, но, говорят, жил там всё время с какой-то горожанкой. Когда я поняла, что он не вернётся, я продала хозяйство (мама тоже умерла) и переехала в Айзпуте с Эвией. Там стала работать уборщицей в средней школе. Мне шёл уже двадцать пятый год, а Эвушке – седьмой. Через год она пошла здесь в школу. Отец про неё забыл. Я работала на две ставки, огородик подкармливал, нам с дочкой хватало. Тут появился Рихард, он был тогда вдовцом, но бездетным. Был он старше меня на восемь лет. Вот и стали мы жить вместе, потом детки пошли. Рихард их и записывал на свою фамилию, а мы с Эвушкой так и остались Озолинями.
    -  Дети появляются от любви. Видно, любил вас Рихард.
    - Да он и сейчас любит. – Она нагнулась и добавила: - Через пять месяцев будет ещё один Мазитанс. Вот я и говорю, что средств на учёбу Эвии после школы у нас не будет. Ведь её придётся посылать или в Лиепаю, или даже в Ригу. Учёба-то бесплатная, но как в большом городе девушке одной прожить без родительской поддержки?
    - А в кого же дочка-то у вас такая талантливая?
    - Янис рисовать любил, хотя и автомехаником был. У нас на чердаке даже пара-тройка его картин сохранилась. А талантлив он был или нет – не мне судить.
    - А можно, я их как-нибудь посмотрю?
    - Да хоть сейчас. – И обе женщины, выйдя из магазина, где они стояли в очереди, зашагали к дому Мазитансов, который был неподалёку.
    Обстановка в доме была более чем скромной, но это не смущало гостью. Сама она была богатой наследницей, и её жилище по советским меркам тянуло на богатый особняк.
    Женщины поднялись на чердак, и Расма показала Ингриде картины в скромных рамах, написанные маслом. В уголках стояли инициалы J.O. Это были пейзажи. Но как же они были хороши!
    На ещё одной картине, стоявшей поодаль от пейзажей, был портрет юной Расмы, написанный не только талантливо, пусть и не мастерски, но и с большой любовью.
    - Как же всё-таки Эвия похожа на вас молодую! – воскликнула Ингрида. – Просто одно лицо, и улыбка тоже ваша! А вообще я поражена: ваш супруг был хорошим художником. Зря он бросил писать.
    - Да ведь здесь не Рига! Эти картины даже в Лиепае никто не купит, не то, что в нашем захолустье.
    - Да, к сожалению, тот, кто побогаче, ищет картины известных художников, а большинство и на малоизвестного не раскошелится ни рублём. Вы знаете, Расма, у меня есть желание помочь вашей девочке, а материальные возможности и связи я для этого имею. К тому же, в Риге у меня живёт двоюродная сестра Лаймдота. У неё большая трёхкомнатная квартира в Старом городе. Если вы не против, я летом отвезу Эвию в столицу, устрою её в художественную среднюю школу. А после школы ей одна дорога – в Академию Художеств. Я добьюсь этого! И содержать девочку я буду на свои средства, мне это не будет трудно, поверьте.
    - А как же ваша сестра?
    - О, не беспокойтесь, она будет только рада моей идее.


*  В латышской этике к учителям принято как детям, так и взрослым, в том числе и коллегам, обращаться «учитель», «учительница Берзиня», т.е. по фамилии, или, в третьем лице, «учительница Айна», т.е. по имени.



                2. Парнишка из черноморского города.


    - Вовка! – услышал голос друга Кости через открытое окно домика, утопающего во фруктовых деревьях, склонившийся над каким-то чертежом паренёк лет пятнадцати на вид. Тот только что вернулся из Одессы, куда он ездил к бабушке по матери, воспитавшей его в детстве.
    - Чего тебе, Костик?
    - Вовк, а, Вовк! А пошли-ка мы змея в небеса запустим!
    - А он что, уже имеется в наличии? – иронично вопросил Володя.
    - Имеется! Мы с папаней постарались – ещё до моего отъезда.
    - Ну, тогда возражений не имеется. Пошли!
    И они понеслись домой к Костику, чтобы взять змея за верёвочки. Змей взлетел, они потащили его, держащегося на потоках воздуха, во чисто поле, чтобы было где разгуляться и насладиться всегда очаровывающим их зрелищем.
    Вот так – в играх и забавах, уже не совсем детских, - проходили последние школьные годы другого героя нашего повествования, Владимира Макарова, жившего с родителями и сестрой Катей в городе Туапсе, что у Чёрного моря. Приютился такой уютненький, весь зелёный, а весной белый, городок между Новороссийском и Сочи. Здесь Володя родился, здесь и детство прошло, и юношеские годы старшеклассника. Окончив школу с серебряной медалью, он поступил в Краснодарский политехнический институт: не было у парня тщеславия завоёвывать столичные города – лучше здесь, в родном Кубанском крае, поближе к отцу и матери.
    Поначалу всё так и было. Но жизнь не всегда складывается так, как мы её планируем, а иногда и совсем вразрез с этими планами: вступая с ними в своеобразную дискуссию, она чаще всего одерживает верх. Так случилось и в жизни Владимира.
     Володя учился в Краснодаре, был одним из самых талантливых студентом, печатал статьи в научно-технических журналах даже в Москве. И вот вуз позади. Молодой инженер направлен в конструкторское бюро крупного завода. Работа не слишком обременяла его, он поступил в заочную аспирантуру и вскоре защитил кандидатскую диссертацию. Количество публикаций и изобретений молодого учёного росло.
    И в личной жизни всё шло, как по маслу. В 24 года он женился на студентке пятого курса своего вуза Леночке Кондренко, с которой дружил с момента её поступления в КПИ. «По любви?» - спросит любопытный читатель. Отвечу: «Нет, не по любви. Просто, считал Володя, время подошло». Да и относился он к Леночке с дружеской симпатией. Он не знал, не предполагал даже, что Лена очень любит своего фанатика, мыслящего больше техническими идеями, чем реалиями обычной жизни и никогда не сидящего без дела. Но было одно «но» в их браке – Лена не могла иметь детей. В детстве и ранней юности она занималась горными лыжами, часто ездила в Домбай. У неё было несколько серьёзных падений с травмами, а последнее, уже на четвёртом курсе, стало роковым: операция и приговор. Лена ничего не сказала Владимиру, но, будучи человеком проницательным, он обо всём догадался сам и смирился.
    В конце 1985 года Владимира неожиданно вызвали в военкомат и предложили поехать в Латвию: одно из высших военных училищ Риги технического профиля  нуждалось в преподавателе.
    - Вы человек серьёзный, творческий, имеете звание старшего лейтенанта запаса, научную степень, а специальность там близка к вашему профилю. Справитесь, в этом нет сомнения! - напутствовал его военком. – И к званию капитана я дам представление сразу после вашего согласия, - добавил он.
    Владимир прикинул: материально он выигрывал по сравнению с заводскими условиями. Да и к производству душа его как-то не лежала. Формально он был офицером, отучившись свои три года на военной кафедре института, и должен был по первому зову, как говорится, «стать в строй». Но фактически он был штатским человеком. Здесь же совмещались его стремление заниматься наукой, хорошие материальные условия для старшего преподавателя с офицерским званием и перспективой служебного роста и лучшие, по сравнению с заводом, возможности на получение жилья, что семейному человеку отнюдь не вредит. Всё это подтолкнуло нашего героя к принятию положительного решения. К тому же он любил побольше неординарного в жизни. Вот только не подумал Володя, простой советский человек, что он перемещается не просто из одной области в другую, а едет в республику со своей непростой историей, народ которой не обо всём мыслит так, как он. Да и год приближался на календаре 86-й, а тут уж заглянуть в будущее, как нам с вами в прошлое, и вовсе никому не по силам…
    Жену Лену Владимир оставил в Краснодаре, где у них была служебная квартира от завода – Лена, получив диплом, пришла работать на это же предприятие.
    Приехав в Ригу, он поселился в офицерском общежитии училища. Он не знал, что Лена очень тоскует по нему. Письма были сдержанные, так как у них установилась такая манера отношений друг к другу, а о любви и тонких чувствах говорить вслух или писать было не принято. Не знал и то, что жена пишет отчаянные письма в Министерство обороны с просьбами дать ей возможность воссоединиться с мужем. Но дело это было бюрократическое – долгое и хлопотное. А время между тем неумолимо шло вперёд.
    Был май 1986 года…


                3. Эвия


    Из времён своего счастливого раннего детства Эвия, девочка из Айзпуте, первый ребёнок в многодетной семье Озолиньшей-Мазитансов, помнила немного. Помнила большой хутор, где любила поваляться в траве под яблонями и наблюдать жизнь насекомых. Помнила папу, молодого и красивого мужчину. С ним она часто ездила на рынок в Лиепаю – базар шумный и крикливый. Продавать мёд, сало, овощи, яйца, латышские народные изделия и многое другое сюда съезжались колхозники и единоличники – а таких в Курземе было много во все советские времена – со всего немаленького Лиепайского района, из-под Кулдиги и даже из Литвы.
    - Эй, Янка! – кричали молодухи отцу Эвии, - сам красив, а дочку сработал ещё краше. И как это у тебя вышло?
   - А ты заходи, может, у нас и лучше выйдет, - отшучивался Янис Озолиньш.
    Эвия видела, что женщины так и липли к отцу. Это и радовало её, и пугало. Радовало потому, что он у неё такой красивый и весёлый, а пугало потому, что она боялась, как бы эти тёти не украли у неё и мамы папу. Что они тогда без него будут делать? Она высказала это маме своим детским языком, на что та, всплеснув руками, сказала:
    - Да ты у меня ясновидящая, пророчица! Вот Бог послал! 
    Расма уже знала, что у мужа в его родном городе кто-то завёлся: слишком часто он оставался переночевать якобы у родителей, а с ней занимался любовью всё реже и дочке внимания уделятл всё меньше. А когда умер её отец и хутор пришёл в запустение, он и вовсе перестал приезжать из Лиепаи.
    - Мама, где же наш папа? – спрашивала маленькая Эвия, - почему он так долго не приезжает из города?
    - Я не знаю, доченька. Может, он на работу там устроился. А у нас с работой трудно и платят в колхозе копейки. Наверно, во флот завербовался. – В Лиепае в конце шестидесятых уже формировалась мощная база океанического рыболовного флота*.
    «Вот вырасту, поеду в Лиепаю, найду папу и привезу его домой!» - думала маленькая оптимистка. 
    А между тем пришла её школьная пора.
    Училась Эвия хорошо, особый интерес и способности проявляя к чтению и рисованию. «Откуда это у неё? Разве что Янис немного красками малевал. Все остальные работали на земле, крестьянам не до кисти – разве что дом покрасить или скамейку!»
    Расма не знала о серьёзности увлечения Яниса (он писал свои картины тайком и тогда, когда её не было дома), что талант у девочки от отца. Его работы второй после неё, случайно нашедшей их на чердаке, и увидела учительница рисования. Даже дочка их никогда не видела.   
    Между тем, в жизни девочки произошли большие перемены: надо было привыкать к новому папе. «Не называй дядю Рихарда дядей Рихардом, лучше папой! Тогда он будет добрее к тебе», - внушала мама. У девочки появились братишки и сестрёнка, она постепенно становилась членом большой семьи. Эвия любила всех и помогала матери по дому. Но всегда, когда ей удавалось выкроить время от уроков и семейных хлопот на себя, она садилась за стол в своей комнатушке и рисовала красками, которые подарил ей отчим на восьмой день рождения. Все свои рисунки она складывала в большую коробку, которую нашла на чердаке. А ещё там стояли какие-то плоские предметы, покрытые материей. «Наверно, это что-то для ремонта, которое купил дядя Рихард», - подумала девочка.
    Время шло. Уже появилась на свет новая девочка. Мать едва справлялась со всеми, а ещё с готовкой и стиркой. Рихард помогал ей, как мог, но снова подвезли партию сырья и пошла работа над многими накопившимися заказами, поэтому он приходил поздно и очень усталый. Эвия видела, что отчим любит её маму.
    Однажды к ним приехала бабушка, мама дяди Рихарда, которую Эвия раньше никогда не видела. Это была еще не старая 60-летняя женщина, которая жила в Кулдиге и работала, как говорила мама, на какой-то «ответственной» работе. Бабушка приласкала всех внуков, включая не родную для себя Эвию, и каждому вручила по подарку. Эвии она тоже подарила большую коробку красок и кистей.
    - Я видела твои работы, девочка. Ты не прекращай рисовать – возможно, это твоё призвание и твой будущий хлеб.
    Бабушка на время заняла каморку Эвии, а сама девочка перебралась на раскладушку в спальню родителей. Все знали, что, намаявшись уроками, работой по дому и своим хобби, Эвия спит сном ангела. Но однажды среди ночи её разбудили шорохи и шёпот:
    - Расмочка, ну, давай ещё, я только во вкус вошёл.
    - Ты же знаешь, что увлекаться нельзя. Ещё одного ребёнка мы уже не потянем. Тебе сорок три, да и мне за тридцать – поздновато рожать. Эвии тринадцать, пора думать о её будущем, о дальнейшей учёбе.
    - Всё решим, Расмочка, всё решим. Ведь я сейчас неплохо зарабатываю, да и мама поможет в случае чего, она у меня добрая.
    Потом снова раздался шорох, скрип кровати. Рихард громко дышал и что-то нашёптывал маме.
    - А если будет?..
   - Ничего, и этого поднимем. Дай я тебя поцелую, дорогая!
   - Ну, и темпераментный ты у меня! – смеялась мама, но Эвия уже снова спала.

    Всё это было до того, как состоялась описанная в начале встреча Расмы с Ингридой Фрейбергой. Она сдержала своё обещание. Когда Эвия закончила седьмой класс, Ингрида пришла в дом Мазитансов и сказала:
    - Ну, Расма, готовь дочь. И ты, Эвиня**, собирайся: через неделю в Ригу с тобой поедем. Лаймдота, моя сестра, уже всё приготовила для приёма Эвии и договорилась о поступлении девочки в восьмой класс специальной Художественной школы на бульваре Падомью***. Закончив её, она получит и среднее образование. Потом – в Академию художеств.
    - Как же мы рассчитаемся с вами, Ингрида? – запричитала Расма.
    - Я уже говорила, что все материальные заботы о девочке я беру на себя. До окончания академии, - добавила она. – Я женщина небедная и к тому же одинокая.

    Ингрида жила в большом доме, избежавшем реквизиции при советизации Латвии. Её родители во время революции 1940 года, несмотря на то, что не были из бедных, не только приняли новую власть, но и активно сотрудничали с коммунистами после освобождения Курземе от фашистов в мае 1945 года. С немцами покинул страну только брат её матери, что впоследствии отразится и на судьбе его племянницы. А до фашистской оккупации – всего лишь за один год – советской власти было не до этого. Папа Ингриды после ухода немцев моментально обзавёлся сомнительными рекомендациями и вступил в партию, после чего получил должность начальника торгового управления Айзпутского района, который лишь двадцать лет спустя вошёл в состав Лиепайского. Вот таким образом товарищ Фрейберга, его дочь, после смерти родителей стала не только обладательницей лучшего на тот момент частного дома в городке, но и весьма немалого счёта в Сбербанке СССР. Но никто не догадывался, что у неё был и другой банковский счёт – только в ФРГ, во Франкфурте-на-Майне, который она унаследовала от маминого брата, дяди Фредиса, бежавшего из Латвии ещё в 1944 году вместе с фашистами – не с пустыми руками, конечно. И этот  счёт был повнушительнее советского… Иногда ей приходили незначительные переводы из Западной Германии. Эти суммы были не столь серьёзными, чтобы вызвать любопытство почтовых работников провинциального городка.

    - Через шесть дней, - добавила Ингрида, -  я зайду за девочкой рано утром, и мы вместе отправимся на рейсовом автобусе к железнодорожной станции Калвене, чтобы там сесть на поезд «Лиепая – Рига».
    - Да, - повернулась она в дверях, смерив оценивающим взглядом Рихарда, - мне может иногда понадобиться кое-какая помощь по хозяйству – в доме, в саду. Как, Рихард, смогли бы вы иногда мне помочь в этом?   
    - О чём речь? – ответил он, - вы так много делаете для моей старшенькой. Мы ведь ломали голову, думая о её образовании. Конечно, помогу!
    Покидая дом Озолиньшей и Мазитансов, Ингрида ухмыльнулась: «А он всё ещё ничего, всё при нём, столько детишек настрогал!» Она прикинула, что Рихард всего лишь на пару лет моложе её, это разница небольшая. Замужем она была давно и недолго. Связи у неё, конечно, были, но ни один претендент не устроил её в качестве супруга.


* С обретением Латвией повторной независимости приказавшая долго жить, как и сотни других промышленных объектов большого и малого потенциала…

** Уменьшительно-ласкательный суффикс -инь- в латышской грамматике употребляется в существительных и соответствует русским –очк- и –ушк-. То есть, «Эвиня» - это «Эвочка» или «Эвушка».

*** Эта школа существует и в наше время на том же месте, только называется эта часть бульвара, разумеется, не Падомью ( = Советский), а по имени поэтессы Аспазии, жены Яниса Райниса.


                4. Владимир. Вкус Латвии


    Несмотря на кажущуюся самоуглублённость, Владимир Макаров был довольно коммуникабельным человеком. Он быстро и легко вписался в преподавательский коллектив училища, снискав уважение коллег своей сдержанностью, порядочностью, неукоснительным соблюдением любых обязательств. Новому начальству Владимир тоже понравился как человек дела, творческий и надёжный во всём.
    Служебные дела не обременяли его. Курсанты с увлечением слушали его лекции и даже участвовали во многих его творческих проектах.
    Он часто звонил жене в Краснодар. Она была в курсе всех его дел. Он чувствовал её тоску, но пока не мог предоставить ей приличных условий жизни. Владимир никогда не кривил душой. Не кривил он и сейчас, когда, анализируя свою жизнь с Леной, пришёл к выводу, что она построена на дружбе, взаимоуважении, порядочности, но никак не на любви – с его стороны. И он ничего не мог с собой поделать. Но он честно выполнял свой супружеский долг и всегда шёл навстречу жене, требующей ласки или чего-то большего. Лена, понимая, что она больше любит Владимира, чем он её, смирилась и даже подвела под это свою философию: она считала, что лучше любить самой, чем жить с нелюбимым человеком. Из всех житейских обстоятельств она умела извлечь позитив.
   Когда прошёл год их с Володей раздельной жизни, она сама съездила в Москву, в Министерство обороны, где ей пообещали, что сделают всё возможное, чтобы семья как можно быстрее воссоединилась. Лена стала паковать вещи.
    Владимир между тем в свободное от службы время начал изучать город, в котором оказался по воле судьбы. Рига нравилась ему. Он сразу же заметил особенности её архитектуры, каких не видел в других городах Союза, где ему приходилось бывать. Будучи человеком с аналитическим взглядом на все явления жизни, он приобрёл несколько специальных книг по истории и культуре Латвии, начав именно с архитектуры. Он часто заглядывал в библиотеки, и не только в весьма богатую библиотеку своего вуза, но и в Государственную библиотеку Латвийской ССР, которая тогда носила имя писателя Вилиса Лациса.  Теперь он уже знал, как отличить югендстиль, в котором застроена большая часть центра Риги, от готики, а романский стиль – от псевдоготики, классицизм – от барокко. И неясные чувство симпатии к этому городу стали постепенно трансформироваться в настоящую любовь, а не только любопытство к его достопримечательностям.
    Особенно вдохновляла его, как и большинство других гостей латвийской столицы, Вецрига, Старый город, или Старушка, как её  именовали тогда и теперь нелатышские жители этого во все времена многонационального города. Здесь было на что посмотреть с точки зрения архитектуры, где послушать музыку в концертных залах и даже на улочках, музеи посетить самые разнообразные и, наконец, посидеть в уютных кафе или ресторанчиках, каких в ту пору нигде, кроме, пожалуй, Таллина, в Советском Союзе найти было невозможно. Особенно завораживали его узкие средневековые улицы, на которых трудно разойтись двум пешеходам. Именно они будили в его душе особо щемящие неясные чувства. 
    К концу первого года своего пребывания в городе и после нескольких экскурсий вглубь республики капитан Макаров мог с уверенностью сказать себе, что знает Латвию если и не досконально, то на вкус – точно. Он вписался в атмосферу гостеприимной латвийской столицы, а сдержанная латышская ментальность была сродни его собственному природному темпераменту. Рижане казались ему тактичными, доброжелательными. Он пресекал все попытки заговорить с ним о национализме, якобы свойственном латышам, и других нелицеприятных вещах подобного свойства.
    «Ты вращаешься не в тех сферах и в русскоязычной среде, - возражали ему более опытные сослуживцы. – Попробовал бы ты пообщаться с местными чиновниками, деятелями культуры, творческой интеллигенции, особенно художниками, или кем-то другим, кто считает себя представителем элиты латышского народа!» - «Да, - задумчиво соглашался с такими репликами Владимир, - тесно я с ними не контактировал, судить пока не могу. Но, может быть, вы всё-таки сгущаете краски?» - «Поживёшь побольше – увидишь», - отвечали ему.

   Прошло полтора года его работы в училище, когда Владимира вызвали к начальству, чтобы сообщить ему приятное известие: ему выделили двухкомнатную квартиру из жилищного фонда Прибалтийского военного округа. 
   - Межапарк*, дом новой постройки, три остановки автобуса от училища. Завтра сможете получить ключи в хозуправлении и начинайте перебираться, чтобы встретить супругу уже там.
    - Как это – «встретить»? Она же не знает ничего!
    - Так вот знайте: это ваша жена проявила инициативу. Она даже в Москву ездила. Благодарите её, а то вам ещё года два-три пришлось бы жить на казённой квартире. А теперь ступайте на почту и звоните ей, что пора приезжать.
   
    Лена, у которой всё было упаковано заранее, отправила вещи багажом по железной дороге, а сама вылетела в Ригу на самолёте через Киев. «Пока перебьёмся, лишь бы к нему поскорее!»
    Первую ночь после долгой разлуки они провели на единственной новой вещи – кровати.


* Межапарк (Лесной парк) – живописная часть Риги, примыкающая к озеру Кишэзерс, место городского отдыха рижан, а также исстари район вилл и особняков богатых жителей города.


                5. Вечера тётушки Лаймдоты


    Двоюродную сестру Ингриды, к которой привезла Эвию её покровительница, звали Лаймдота. Она занимала просторную трёхкомнатную квартиру в Старой Ригу, на улице Смилшу. Работала она заместителем директора Латвийской филармонии. В молодости она и сама пела на сцене, но недолго. Выйдя замуж за известного композитора Эгила Закиса, она, уйдя в «декрет», ушла и со сцены. Сын Улдис давно уже имел свою семью и жил отдельно от матери.
    Мысль о том, чтобы вернуться на работу,  сначала не донимала её, тем более мужа, который был старше и весьма ревнив. «Жена при доме – это всегда хорошо», - таково было его жизненное кредо. Но позже тётя Лаймдота стала изнывать, и на оставленное трудовое поприще  её потянуло уже с огромной силой.
    Беда пришла нежданно: муж заболел, исследования показали рак. Он прожил после этого ещё три месяца. После его смерти, отдав маленького Улдиса в детский сад, Лаймдота вышла на работу. За два с половиной года пребывания в роли домохозяйки она располнела, стала медленнее двигаться, но характер у неё был волевой, она была тщеславна, амбициозна и, недолго думая, пришла к выводу, что сцена ей больше не нужна, надо продвигаться по профсоюзной или административной линии. Вскоре и случай подвернулся: директор филармонии отправлялся на какой-то творческий форум в ГДР. Лаймдота отлично владела немецким языком: по отцу она была немкой и школу она закончила не простую, а с углублённым изучением немецкого языка. Знавший об этом директор вызвал её и предложил поехать в командировку с ним в качестве своего официального заместителя. Приказ о повышении Лаймдоты в должности был тут же подписан. Визит в Восточную Германию прошёл на высшем уровне. В первую же ночь в дрезденском отеле она стала любовницей своего шефа Эдгара Скрастиньша, отца троих детей и примерного семьянина. Но это было много лет назад.
    Директор давно уже на пенсии и покинул Ригу. Какое-то время после его ухода Лаймдота даже была исполняющей обязанности директора, и все в один голос говорили, что она будет утверждена в должности, но… Никто не учёл, что Лаймдота Заке не потрудилась позаботиться о партбилете, в результате она так и осталась в роли толкового зама.

    Лаймдота приняла кузину и её подопечную из Айзпуте очень радушно. Она накрыла стол, и сёстры принялись за воспоминания о детстве и юных годах, проведённых в родном городке. Подвыпив немного, они запели свои курземские песни. Сытость Эвии перешла в усталость, и девочку сморило прямо за столом.
    Наутро они с Ингридой отправились в школу, где её уже ждали после рекомендаций как Ингриды, так и, в большей мере, Лаймдоты. Пешком до школы было меньше десяти минут. Сдали документы, директриса пообещала уделить юной художнице максимум внимания, и уже вечером того же дня Ингрида отправилась восвояси. 
    Эвия быстро освоилась среди столичных – и не только – сверстников. То, что она жила в доме замдиректора Латвийской филармонии, придавало ей, несмотря на её провинциальность, вес и в школе. А когда выяснилось, что она по-настоящему талантлива, все учителя и одноклассники стали ценить её и поощрять к творчеству.
    Однажды, придя домой из школы, Эвия увидела, что большая гостиная превратилась в подобие салона. Гардины были спущены, затоплен камин, хотя было ещё только начало октября. Среди гостей тёти Лаймдоты она узнала несколько известных артистов Театра оперы и балета, чьи фотографии она знала по многочисленным альбомам из библиотеки хозяйки. Были здесь и известные художники, с одним из которых уже проводилась встреча и творческий семинар в их школе. Здесь были и два поэта, а также популярный прозаик: она читала их книги ещё в Айзпуте, а стихотворение одного из поэтов даже учила наизусть по школьной программе. Тётя представила свою 14-летнюю подопечную как восходящую звезду латышской живописи.
    - Какая-то она у вас излишне серьёзная, - изрекла пожилая дама.
    - А разве это плохо? – возразила тётя.   
    К Эвии подошла блестящая рыжеволосая дама среднего возраста. Она бесцеремонно взяла Эвию за подбородок и сказала:
    - К жизни, девочка, не надо относиться слишком серьёзно. Это может быть даже опасно. Жизнь – это бушующее море. Вот и плыви по нему, не задумываясь глубоко ни о чём. Не бери пример со своей тёти – она чрезмерно строга и зациклена на разных проблемах.
    - Каких же? – смело спросила Эвия, не отводя взгляда.
    - Среди прочих - на национальных.
    - А разве у нас такие есть? – спросила наивная юная провинциалка, только что принятая в комсомол.
    - Ну, для кого-то, как видишь, есть.
    Эвия мало что поняла из этого разговора. Но одно она уяснила чётко: творческие вечера тёти Лаймдоты, где она собирала таких интересных людей, носили не совсем ясный для неё характер, в тонкости которого она углубляться не собиралась.
    Национальный вопрос не стоял перед Эвией не только по причине её юного возраста. Она была родом из Курземе, или Курляндии, как называли раньше эту, западную часть Латвии. Население здесь было на 90-95 процентов коренное (это не касалось и не касается больших городов – Лиепаи и Вентспилса). В её родном городке нелатышскую речь можно было услышать только в средней школе, где существовал небольшой русский поток – но не для местных ребят, а для детей военных-ракетчиков, чьи родители служили неподалёку от соседнего городка Скрунды. Там же, в глухих лесах, находилась и знаменитая в будущем радиолокационная станция по слежению за ракетами возможного противника*. В Айзпуте этих детей привозили на автобусах вместе с их учителями, тоже жёнами военных.
    Ни в городке, ни в школе, ни, тем более, в семье она никогда не слышала разговоров о чьей-то национальной исключительности, не наблюдала неприязни к немногочислненным русским в городке. Не только не слышала, а просто и не задумывалась о чём-то подобном. Этих вопросов в её бедной семье просто не могло возникнуть – заботы были не те. Почему же так остро эти вопросы ставят здесь и сейчас, Эвии было трудно понять. Она силилась это осмыслить, но не могла.


    Учёба в средней школе подходила к концу. Эвия заблаговременно начала подготовку к поступлению в Академию художеств. Ингрида держала своё слово и регулярно переводила деньги своей сестре на все потребности девушки, а отдельными переводами присыла немного и ей – на краски и карманные расходы. Только вот письма из дома стали приходить всё реже и реже. От Ингриды – тоже.   
     А Лаймдота не дремала. Она чувствовала, что Эвия мучается вопросом, почему, и подливала масла в огонь её раздумий… Она поставила себе задачу – параллельно с развитием творческих способностей девушки сформировать из неё настоящую латышку с определёнными национальными убеждениями. «Такие, как она, продолжат наше дело!», - говаривала она на своих «вечерах».
    Лаймдота сама не заметила, как оголтелый фанатизм постепенно стал управлять большинством её мыслей и поступков. Зёрна этого фанатизма она всё-таки посеяла и в душе будущей художницы: Эвия даже не заметила, как в ней постепенно стало просыпаться национальное самосознание. Но эти проблемы ещё долго оставались на задворках её «я», а главным оставалось творчество.


* Скрундская РЛС, являвшаяся основной на западном стратегическом направлении Советской Армии, «прославилась» на весь мир в начале 1990-х годов, когда восстановившая свою независимость Латвия много лет не знала, что с ней делать после ухода уже российской армии. В результате было принято Соломоново решение: станцию, стоившую многие миллионы долларов, просто взорвали.


                6. Путь предначертан


    Обеспокоенная молчанием родителей, Эвия решила после сдачи выпускных экзаменов съездить домой, в Айзпуте. Она с прошлого лета не была там. «Нужно проведать своих и заодно прихватить детские работы из заветной коробки!» Комиссии надо было представить несколько работ, причём разных лет, а Эвия была уверена, что написанное ещё в 7 классе «Новолуние» - одна из лучших.
    Эта картина отражала одно из удивительнейших явлений природы. Эвия в то время увлекалась Ван-Гогом и Чюрлёнисом, но пыталась не им подражать им, а создать что-то своё. Она была уверена, что ей это удалось: манера была своя, неподражаемая.
    Приехав домой, Эвия нашла свою мать удручённой. В доме пахло нуждой.
    - В чём дело, мама? Занавески старые, два стула сломаны… - Рядом сидели её братья и сёстры, они ели овсянку без масла, явно сваренную не на молоке. – Мама, ответь, что-нибудь с папой?
    - Подожди, дочка, я уложу детей и всё тебе расскажу.
    Через полчаса мать спустилась с мансарды, где была детская, и села рядом с дочерью. Из её глаз текли слёзы. Только сейчас Эвия заметила, как постарела мама, как она не следит за собой, возможно, даже больна. Сердце девушки сжалось от жалости и любви к ней. «Почему, в чём причина, где отец?» - думала она в ожидании рассказа матери. 
    И тогда мать, утерев передником слёзы, рассказала ей о том, что Ингрида Фрейберга, которая при последнем разговоре здесь, в доме, кинула взгляд на её отца, загорелась к нему, женатому человеку, непонятной страстью. Когда Эвия уехала, Ингрида, вернувшись из Риги, стала приглашать его к себе – то забор починить, то яблони побелить, то новый замок врезать – в общем, предлоги находились многие и часто. И каждый раз она угощала Рихарда вкусной едой, хорошими винами или коньяком. Однажды, не выдержав больше, она притворилась больной и попросила отца остаться на ночь, поскольку была необходима помощь. Ночью она стала стонать. Отец подошёл к постели и увидел простёртые к нему руки. Рихард принёс ей воды. Но не вода была нужна ей, а он сам. Отпив, она губами прикоснулась к его руке. «Меня знобит, - сказала она, - ляг рядом со мной». Рихард послушался её и прилёг.
    - Но разве он не был мужчиной? – воскликнула Расма. – Разгорячённое пышное тело, одетое в шелка, в уединении, и нескрываемое желание нестарой женщины – как перед этим устоять?
    И они, конечно, оказались в объятиях друг друга.
    И только тогда, когда произошло ЭТО, он понял, что натворил.
    Рихард вернулся домой и в раскаянии всё рассказал жене.
    - Вот откуда мне известно о начале их отношений, дочка, - добавила мама. – А через три дня Рихард случайно встретил Ингриду на улице рядом с магазином, где я стояла в очереди. Она что-то выговаривала отцу и при этом плакала. Я видела, что наш добрый папа склоняется в её сторону, но препятствовать им не стала – тем более, на глазах людей.
    Вечером Рихард не пришёл домой. Как видно, отказаться от комфортной связи в доме со всеми удобствами, от хорошей еды и выпивки он уже не мог…
    - Через месяц, - продолжала мать, - Ингрида пришла ко мне сама и сказала, что они с Рихардом решили жить вместе. Она также просила ничего не сообщать тебе об этом, чтобы не отвлекать от учёбы. А потом, когда из школы пришёл Гунар, она сказала: «Я знаю, Расма, что вы с Рихардом не зарегистрированы и ты по-прежнему носишь фамилию первого мужа. А мы с ним намерены расписаться, ведь он юридически свободен, в отличие от тебя. Нам это – не скажу почему – очень важно. Если ты не будешь поднимать шум, я буду выплачивать тебе ежемесячно столько, что тебе не придётся работать. А если хочешь, я могу сразу дать тебе приличную сумму наличными – на два-три года вперёд». И она показала мне большую пачку денег. Ты же знаешь, Эвиня, я никогда не видела так много денег, и я не устояла. Это было большой ошибкой – деньги имеют свойство таять, лучше бы она присылала ежемесячно. Первое время мы жили хорошо, потом всё хуже. Хорошо, что хоть с работы не ушла.
    С болью и горечью выслушала рассказ матери Эвия. Так вот какой ценой досталась ей беззаботная жизнь и учёба в Риге! Её покровительница отняла у мамы мужа, а у её братьев и сестёр – родного отца, давшего им свою фамилию. 
    Мать поставила на стол стакан молока и отрезала кусочек белого хлеба, и, пока Эвия подкреплялась с дороги, продолжила:
    - Не так давно Ингрида ездила в Западную Германию. Что она там делала, я не знаю, но что-то мне подсказывает, что она собирается туда уехать насовсем – ведь у неё там родня ещё с военных времён. Поэтому-то ей и нужно было Рихарда на себе женить официально. Чувствую, продаст она скоро свои хоромы, а приглашение из ФРГ, думаю, уже где-то здесь, в Латвии. 
    - Ой, мама, мне нужно сбегать на почту, пока рабочий день не кончился. Я должна срочно позвонить тёте Лаймдоте.
    - Сбегай, доченька, а я что-нибудь на ужин приготовлю, пока дети в садике. Потушу картошки с морковкой и капустой – ты же в детстве овощное рагу очень любила. Небось, у своей Лаймдоты такого давно не ела.
    Эвия пулей вылетела из дома.
    Городок небольшой. Вот старая мельница, вот высоченная лестница в гору, на которой городской парк. Еле поднялась, отдышалась. Пробежала через парк, и вышла на улицу, где стоял особняк мадам Фрейберги, теперь Мазитане, (впрочем, вряд ли она сменила фамилию – в Германии проблемы возникнут!) Подбежала к крыльцу – не заперто, но откуда-то раздавался весёлый смех и голоса. Открыла дверь, ведущую туда, и сразу увидела их.
    Ингрида возлежала на тахте в роскошном халате и громко смеялась, откинув голову.  А отчим Эвии в домашней пижаме, склонившись над новой супругой, пытался дотянуться до её пышной груди. Рядом, на столике, стояла бутылка марочного вина, конфеты и фрукты - тоже.
    Они оглянулись на стук каблучков Эвии и стали быстро приводить себя в порядок.
    - Эвиня, дорогая! – пропищал отчим.
    Она подошла к Ингриде и раскрыла сумку.
    - Вот сюда, пожалуйста, фрукты, шоколад – и деньги!
    Та, ни слова не говоря, а только покраснев, быстро наполнила ёмкость, потом, встав с дивана, подошла к секретеру и достала внушительную пачку купюр и, не пересчитывая, вручила её девушке.
    - Ингрида, я попрошу вас и дальше помогать детям. И продолжайте оплачивать мою жизнь у вашей сестры. А я, как только начну выставляться и продавать свои работы, всё вам верну с процентами.
    - Ну, что ты, девочка, я ведь делаю это исключительно из любви к искусству!
    - Я всё отдам! – крикнула Эвия, выбегая на крыльцо.
    Мать очень обрадовалась помощи:
    - Уж и не знаю, как благодарить тебя!
    - Не нужно благодарить меня, мама. Потерпи, родная, я выучусь, начну зарабатывать и буду помогать вам сама. А эти двое пусть поскорее уезжают отсюда – хоть в Ригу, хоть в Москву, хоть в Берлин! И чем раньше это сделают, тем лучше. Пусть не мытарят тебе душу!

    Утром Эвия выехала в Ригу. Она ничего не рассказала Лаймдоте. Возможно, та и сама не знала подробностей жизни своей двоюродной сестры.
    Через две недели начинались вступительные экзамены в Академии художеств. В их исходе для себя Эвия сомнений не имела. Единственное, что тревожило её, - это положение своей семьи. Поэтому после экзаменов она вышла в скверик у Филармонии* и всего за пару часов продала пять своих картин, включая и детское «Новолуние». Ценители живописи давали за них даже больше, чем она просила, не забывая при этом записать её данные в свои блокноты. После этого она выслала матери пятьсот рублей, оставив немного и себе на покупку новой одежды, чтобы достойно посещать храм искусств.
    Через месяц она получила письмо от матери, из которого узнала, что Ингрида Фрейберга, как и ожидалось, продала дом и, прихватив новоиспечённого супруга Рихарда Мазитанса, выехала из Советского Союза. Маршрут угадать было нетрудно.
    Эвия облегчённо вздохнула: эти двое выполнят обещание и помогут матери поднять детвору, маме будет легче на душе, а её собственный путь к труду и творчеству теперь свободен.
     Шёл август 1980 года…


* Неофициальное место торговли произведениями живописи и графики в Старой Риге, на улице Ленина (теперь улица Калькю).


                7. Владимир в меняющейся Риге


    Владимиру Макарову, старшему преподавателю Высшего военно-инженерного авиационного училища имени Якова Алксниса,  в начале 1987 года досрочно присвоили звание майора. Он по-прежнему много и плодотворно трудился в училище, писал научные и научно-технические работы и ухитрялся даже делать изобретения, на которые получал патенты.
    Лена, украинка по происхождению, так и не смогла, как это сделал её муж, почувствовать вкус Риги и Латвии. Она любила солнце, тёплое море, а здесь даже летом шли дожди, дули холодные ветры, и тогда в этом городе, куда она так рвалась, ей становилось неуютно и зябко. Особенно ей не понравилась зима 1987 года, накануне которой она приехала сюда к мужу. Она была лютой, как никогда, и даже в этом прибрежном городе мороз не раз достигал тридцати градусов. Потом наступила предвесенняя слякоть вперемежку с заморозками, когда на обледеневшие улицы в одиночку выходить не хотелось. И вообще, если она и выбиралась из дома – в театр, ресторан, Старый город или в Сигулду, - то только в компании мужа и его сослуживцев. А было это не так часто, как хотелось бы – слишком загружен был Володя.
    Владимир же, напротив, прикипел к этому прекрасному городу душой и готов был жить и работать здесь всю жизнь.
    Те перемены, которые шли во второй половине восьмидесятых по всей стране, ощущались и здесь, в Латвии. Начальство в перестроечное время стало более лояльным. Прекратилось давление сверху, как-то легче стало дышать. Там и тут видел майор Макаров ростки кооперативного движения, зачатки рыночных отношений, которые, казалось, должны были оживить экономику страны и наполнить её магазины.
    Пошли разговоры – и не только – о демократизации и гласности, о плюрализме мнений. Сначала это звучало только из Кремля, и народ чутко, как всегда, прислушивался к каждому слову из-за его стен. Потом эти разговоры перешли в публицистику, повседневную журналистику, искусство, а ещё позже начали выливаться в митинги – чаще всего в национальных республиках, среди которых лидерами стали три прибалтийские.
    Нередко, проходя по центру Риги, Владимир замечал какое-то движение рядом с величественным памятником Свободы*, иногда мелькали там знакомые лица писателей, чьи произведения он если и не читал ещё, то встречал на страницах газет. Он ощущал какое-то брожение, особенно среди латышского народа, но не понимал, откуда оно проистекает. Читая прессу, он понимал далеко не всё. Тогда он поделился с парторгом училища тем, что успел увидеть или прочитать. Тот, махнув рукой, ответил:
    - Это творческая интеллигенция мутит народ. Уверяю вас, и в Москве – то же самое.
    - А зачем? – спросил Владимир.
    - Это всё я называю демократией в действии. Дали послабление – вот и попёрла накипь, как в жирном супе, а повар забросил свою работу и просто смотрит. Не обращай внимание. Скоро в Москве разберутся, тогда и порядок наведут.
    И Владимир старался обходить кучкующихся людей, особенно тогда, когда был в форме, и вновь ушёл в работу и творчество. Они с Леной предприняли несколько поездок по Латвии, не считая всех коллективных экскурсий от училища. Лене очень понравилась живописная древняя Сигулда и Национальный парк «Гауя». От Рундальского замка, гидом по которому был для неё муж, она была просто в восторге. Эти поездки и прогулки с Владимиром по вечерней и дневной Риге несколько изменили её минорное восприятие Латвии, но и мажорным, как у него, не сделали.


* Главный монумент Риги, установленный при Первой республике, в 1935 году. Авторы – скульптор Карлис Зале и архитектор Эрнест Шталбергс. Выдающийся памятник латышского искусства и зодчества. Символ стремления латышского народа к независимости, особенно во второй половине 1980-х годов. Был сохранён в годы Советской Латвии, несмотря на попытки добиться его сноса со стороны ортодоксальных латышских коммунистов. 


                8. «Любовь негаданно нагрянет…»


    В 1985 году Эвия закончила Академию художеств Латвийской ССР. Она была распределена в рижскую городскую кинодирекцию, где получила должность художника при трёх городских кинотеатрах, а, главное, свою мастерскую. Это давало ей хоть и небольшой, но постоянный заработок, а времени у неё хватало, чтобы продолжать творить. Свои картины она продавала всё чаще и чаще, и уже не в сквере у Филармонии: у неё появились постоянные заказчики и даже перекупщики. Часть свободных денег она посылала матери.
    Там, в Айзпуте, дела налаживались. Трое детей были устроены в группу продлённого дня при школе, откуда их сопровождал домой старший брат, а младшенькая была ещё в детсаде, но на «полной неделе». Мама смогла таким образом подучиться на курсах в Лиепае, освоить профессию закройщицы и разгрузить себя для работы на дому, а потом и в ателье.
    Эвия никогда не спрашивала Лаймдоту об Ингриде и своём отчиме, как будто их и не было. Как только учёба закончилась, прекратилась и материальная помощь из Германии. Девушка, начав работать самостоятельно, стала откладывать в сберкассу вторую половину денег, получаемых от продажи картин, чтобы когда-нибудь рассчитаться со своей благодетельницей. Её материальные дела стали улучшаться ещё быстрее, когда она полностью переключилась на портреты. На ней лично это, правда, мало отражалось, так как жила она исключительно на зарплату оформителя кинотеатров.
    Работы Эвии выставлялись на выставке Союза художников всё чаще, пресса это не замедлила отметить положительными откликами. Вскоре в Союз художников приняли и Эвию Озолиню. Заказчики начали становиться в очередь…
    Лаймдота, у которой она осталась жить по её же просьбе, и которая исправно получала теперь уже от Эвии плату за проживание у неё (питалась девушка сама), не трогала и не донимала её, тем более, что Эвия практически лишь ночевала в её  апартаментах на улице Смилшу. Почти весь день она напряжённо трудилась в своей мастерской, а выходные, если не была перегружена срочным заказом, были заняты у неё напряжённой культурной программой или поездками на природу – с мольбертом, разумеется.
    «Вечера» в квартире Лаймдоты теперь проводились всё реже, зато сама хозяйка стала исчезать из дому надолго. По лихорадочному румянцу на её щеках, по тому, с какой поспешностью она всё делала, как долго беседовала с кем-то по телефону, Эвия понимала, что готовится что-то важное, иначе Лаймдота не вела бы себя так. 

     Когда в 1987 году Эвию приняли в Союз художников ЛССР, она пригласила трёх своих лучших подруг в ресторан «Астория»*. Две подруги пришли с мужьями, таким образом, банкет был малочисленным, но стол был богато сервирован, да и обстановка была какая-то интимная. Две супружеские пары отправились танцевать, Эвия с подругой Дагнией смотрела на танцующих. Было хорошо на сердце, и они улыбались.
    Неожиданно Эвия поймала на себе чей-то изучающий взгляд. Мужчина под тридцать внимательно смотрел на неё. Это был Владимир, который отмечал здесь с сослуживцами в чисто мужской компании юбилей одного из них. Когда зазвучали звуки медленного танца, Владимир, поймав на себе ответный взгляд больших серо-голубых глаз,  подошёл к Эвии, улыбаясь. Он ещё раньше отметил про себя, что молодая женщина года на три моложе его, что она не была писаной красавицей. О таких обычно говорят: «Не красива, но очень мила». Но что-то всё-таки в ней было такое, что завораживало его и, как магнитом, тянуло к себе.
    Как только Владимир слегка прижал Эвию к себе, он почувствовал, что его словно бы ударило током. Такое с ним было впервые, вот так, с первого раза, - никогда! «Что это? - подумал он, - неужели оно, то, самое главное?» - и сам устрашился этой мысли. Отсев в сторонку после танца, они разговорились. Девушка неплохо говорила по-русски, а милый латышский акцент придавал её речи неизъяснимую прелесть. Он узнал, что она из Курземе, - так она объяснила ему свой не такой высокий уровень владения русским языком, к которому был привычен в Риге Владимир. Искренне заинтересованный Владимир попросил её как-нибудь при встрече рассказать о своей малой родине побольше. Тем самым он подчеркнул, что новая встреча может состояться. Ещё он узнал, что девушка – профессиональная художница, как раз сейчас отмечающая своё вступление в творческий союз, и заинтересовался ею ещё больше. Эвию, в свою очередь, не шокировало, что её собеседник военный, офицер, что тоже было не совсем свойственно для латышской женщины даже в более ранние советские времена.
    Когда они прощались, они обменялись рабочими телефонами.
    После этого вечера Владимиру не терпелось вновь пережить то ощущение, когда между ними пробежала искра. Эвия тоже пришла домой под впечатлением от этой неожиданной встречи. Она сразу поняла, что полюбила этого красивого статного военного.
    Ошеломлённые этой неожиданной для обоих встречей, они совершенно позабыли спросить друг друга о своём семейном положении. А, впрочем, какое это имеет значение, если искра уже пробежала?!.
    Во сне Эвия металась. Она впервые осознала себя женщиной, которая хочет любить и быть любимой.
 
   Дорогая Эвия! Ты полюбила очень хорошего человека. И как же долог и тернист будет ваш путь к счастью! Но тебе ведь мужества не занимать, разве не так, милая Эвия?


* Один из лучших ресторанов Риги советской эпохи. Располагался на верхнем этаже Центрального городского универмага. Куда-то незаметно исчез в лихие 90-е годы, хотя, при желании, мог бы приносить владельцу немалый доход – как минимум, на ностальгической волне








                Часть вторая 


                9. «Что мне делать с этим счастьем?»


    Они встретились через три дня в Кировском парке*. Тихий снежок ложился на белоснежную шубку Эвии, на её непокрытые волосы. Обута она была в лёгкие сапожки, поэтому всё время как бы пританцовывала. Владимир в этот раз был в форме, которая, надо сказать, ему очень шла. Он подарил Эвии букет фрезий.
    - Эвия, - начал Владимир, - я думал о вас эти два дня.
    - Я тоже о вас думала, Владимир, - проговорила Эвия. Не могла же она сказать, что с нетерпением ждала его звонка, а когда короткий разговор по телефону всё же состоялся, она не сомкнула глаз в ожидании этой встречи, и что её мысли в эти эти три дня были исключительно о нём. Она в мельчайших подробностях продумывала все возможные варианты этого свидания. Но, как это обычно бывает в реальности, встречи проходят по непредвиденному заранее сценарию. При этом даже возможно лёгкое разочарование, которого, впрочем, без проблем можно избежать при небольшом усилии с обеих сторон.
    - Мы не дети, Эвия, - он взял её руку, снял с неё перчатку и поднёс к своим губам. – Я вам скажу честно, в ресторан мне не хочется. Мой друг, уехавший надолго в командировку за границу, оставил мне ключи от своей холостяцкой квартиры. На улице мороз, хотя и лёгкий. Живёт он неподалёку, и я предлагаю начать движение в этом направлении, если вас это не шокирует.   
   Эвия улыбнулась:
   - Как это романтично! Мы вместе мчимся в ночь, заходим в дом, который нас ждёт, где наверняка уютно и тепло. Может быть, даже свечи горят на камине.
    - Насчёт «помчимся» - это для романтической баллады, мы просто пойдём, не торопясь, а вот остальное вы предугадали довольно близко к реальности.
   Минут через двадцать неторопливой прогулки они действительно оказались в уютной однокомнатной квартирке с камином, только свечи украшали не каминную доску, а накрытый и со вкусом сервированный журнальный столик, рядом с которым стояли два низких кресла. Помимо канделябра, на нём были шампанское, маленькая бутылочка коньяка, яблоки и, что особенно  удивительно, виноград. Всё остальное соответствовало подобранным напиткам и самой атмосфере встречи.
    - Я сварю кофе, а вы пока отдохните и постарайтесь ощутить себя в своей тарелке, а не в чужой.
    Когда Владимир вернулся из кухни, Эвия стояла спиной к нему и рассматривала какие-то фотографии на стене.
    Владимир поставил поднос с кофейником и чашками на диван, подошёл к ней, обнял за плечи и развернул лицом к себе. И сейчас же искра, та самая искра, которая и свела этих людей вместе ещё в «Астории», проскочила между ними повторно, только с ещё большей силой, чем тогда.
    Владимир стоял, не шевелясь, боясь спугнуть это чудо, и только сильнее прижимал к себе девушку, доверчиво и без малейшего сопротивления прильнувшую к нему.
    Ужинать они даже и не пытались. Держась за руки, они присели на диван и поцеловали друг друга.
    - Я безумно хочу тебя, - прошептал Владимир и … сорвал этот прекрасный девственный цветок.
    Эвия стонала от боли, а ему сразу стало легче: он ждал её всю свою жизнь. Теперь он не сомневался в этом.

    Потом они задремали. Через некоторое время, коснувшись губами её волос, он сказал ей на ушко:
    - Эвия, дорогая, проснись. Мне нужно ехать на работу. Ключи я оставляю тебе. Вечером я снова приеду сюда.
    - Нет, Володя, - возразила Эвия, - дня три мы встречаться не сможем.
    - Почему такая пытка? – склонился над ней Владимир.
    - Мне надо готовить персональную выставку. Это занимает много времени.
    - Ну, раз так, я уступаю. Работа, как видно, у тебя на первом месте, впрочем, как и у меня. По крайней мере, так было до сих пор. А как будет в дальнейшем, посмотрим.

    На самом деле Эвия была счастлива и несчастлива одновременно. Счастлива потому, что первым мужчиной для неё стал человек, которого она полюбила по-настоящему. И, она это чувствовала, он её – тоже. Она была уверена, что встретила человека, с которым совпадает в страстях, чувствах, увлечениях.
«Но что же мне делать с этим обрушившимся на меня столь неожиданным счастьем?» - задумалась Эвия.
    Всё это надо было осознать, вобрать в себя и, прежде чем продолжать отношения, которые вышли на такой уровень, хорошо всё обдумать.
    Несчастлива же Эвия была потому, что она предвидела: связь её с русским офицером может быть воспринята близкими ей людьми по-разному, возможно, даже негативно. Насчёт матери она не сомневалась, но, возможно, и она не одобрит эти отношения, если учесть, что её старшая сестра, высланная в Сибирь вместе с детьми в конце сороковых, так там и осталась навсегда.
    А тётя Лаймдота? Эвия поёжилась, представив её широко раскрытые глаза и злобные окрики.
    «Да, - решила она, - нужно скрывать эту связь как можно дольше». Но отказаться от Владимира было не в её силах.

   Эвия медленно встала с постели, позавтракала, прибрала в квартире. «Сюда надо будет принести всё необходимое», - подумала она, одеваясь и выходя на улицу. Она чувствовала слабость, но это не пугало её: она знала, что в следующий раз она уже будет сильной. Владимир даст ей эту силу.
    И, ободрённая этой мыслью, она бодро зашагала на работу. «Всё у нас будет хорошо, - подумала она. – Должно быть хорошо».


* Парк в центре Риги, нынче называется Верманский сад.



                10. На пути к новой жизни


    Они не выдержали этих трёх дней. На второй день Эвия почувствовала, что не может больше без Владимира. Всё казалось ей пресным, а обстановка ненависти, царившая в последнее время в доме хозяйки неизвестно по какой причине, была ей противна. Она чувствовала, что Лаймдота и иже с ней затевают что-то недоброе, плетут нити какого-то заговора, который был ей непонятен.
    Кое-как прожив эти два дня, уже с утра собрав всё необходимое и дождавшись, когда Лаймдота уйдёт по своим делам, она, наскоро позавтракав, вызвала такси и приехала к дому, где они встречались с Владимиром. Ключи от квартиры так и остались при ней. «Остальное перевезу попозже», - решила она. Эвия позвонила Владимиру в училище. Он в это время был на занятиях с курсантами, но отзвонил ей по сообщённому ею номеру, очень обрадовавшись, что Эвия звонит ему оттуда. До этого у него ещё были какие-то сомнения насчёт их отношений, теперь они рассеялись.
    - Я подъеду примерно в семь вечера. Иди пока на работу, а к этому времени или раньше возвращайся. Вторая связка ключей у меня есть.
    - Я приду пораньше, чтобы приготовить ужин. Ты же, конечно, приедешь голодный.
    - Я не настаиваю, но и не откажусь.
    Владимир положил трубку, но тут лицо его омрачилось. «Боже, я же ничего не сказал ей о Лене! Но теперь уже поздно. Пока придётся помолчать».
    Он задумался о складывающейся двойной жизни, которая претила всей его натуре. «Я что-нибудь придумаю. Я обязательно решу эту проблему. Я не пущу всё это на самотёк!» А пока он решил взять небольшой отпуск, чтобы обустроить их скромное жилище. Хозяин квартиры говорил, что его командировка в Ливию продлится не меньше года. Значит, время пока у них с Эвией есть. Во время этого отпуска он насладится женщиной, ниспосланной ему свыше. По сути, так, как её, он любил впервые в жизни. Лене Владимир сказал, что тоже отбывает в командировку в Калининград, и обещал, что управится за неделю.

    Да, три последующих дня они почти не выходили из дома, наслаждались обладанием друг другом. Став женщиной, Эвия раскрылась как нежная и, в то же время, сексуальная натура. Их творческие эксперименты в постели возносили обоих до небес.
    Лишь на четвёртый день они решили покинуть своё гнездо, чтобы обустроить его и прикупить съестного.
    Устроив себе «медовую неделю», они не могли отказать себе в том, чтобы посетить какой-нибудь ресторан или концерт. Где-то краешком сознания Владимир понимал, что это небезопасно: они уже могли «засветиться». Как-то в парке Владимир встретил одного своего сослуживца, правда, не очень близкого. Эвию он представил ему как свою родственницу, приехавшую из Себежа*, - первое, что взбрело ему в голову.
    - Володя, почему такая конспирация? – спросила Эвия, когда они пришли домой.
    И тогда, усадив её на диван и взяв за руки, он рассказал ей о Лене, о том, что ещё в Краснодаре понял, что никогда не любил её, но не знает, совершенно не знает, как поступить с ней, – ведь она приехала к нему издалека. Удивлённая и расстроенная поначалу его признанием, Эвия наконец сказала:
    - Я не знаю, как Елена воспримет то, что в твоей жизни теперь есть другая женщина, но рано или поздно до неё это обязательно дойдёт. О себе я могу сказать, что без тебя я своей жизни уже не мыслю. Будем надеяться, что всё как-то устроится, и ты с этим справишься, как справлялся со всеми трудностями и раньше. А теперь встань, Володенька, и не вини себя ни в чём. Иди ко мне, мой миленький!..
    И она распахнула ему свои объятия.
   - Ты прекрасна, Эвушка, любимая, но душа твоя ещё прекраснее. Ты раскрылась передо мной ещё одной стороной и стала для меня ещё дороже.

    Эта ночь была одной из самых жарких в их пока ещё короткой совместной истории. Они отрывались друг от друга лишь на мгновение, чтобы снова потом погрузиться в нирвану своего счастья.
    - Володя, пощади! – шептала Эвия. – Я сгорю сегодня от твоего огня.
    - Я ничего не могу с собой сделать, дорогая. Ты сама творишь со мной чудеса.

    Спустя некоторое время Эвия узнает от врача, что именно в эту ночь произошло то, что окончательно сотворило из неё женщину. Пройдёт всего лишь какая-то пара недель, и она начнёт прислушиваться к своему организму, пока ещё не до конца понимая, что происходит внутри её тела. А оно уже пело…   


* Себеж – самый близкий к границе Латвии российский город (Псковская область). Зачастую его название употребляется в Латвии как русскими, так и латышами, в нарицательном смысле.


                11. Лаймдота показывает себя


    Вскоре в училище, где служил Владимир, тоже начались перестроечные пертурбации, а вслед за ними – очередная летняя сессия. Поэтому встречи Владимира и Эвии на время прекратились.
    И в Эвию снова вернулся её творческий дух. За полторы недели, не забывая об основной работе, она написала пять картин. Она решила попридержать их для продажи в будущем – мало ли, как сложатся обстоятельства.
   Из Айзпуте она получила письмо, в котором мать благодарила её за последний денежный перевод, но в дальнейшем мама отказывалась от помощи, так как стала зарабатывать достаточно, чтобы семья не испытывала трудностей. Старший брат уже работал учителем здесь же, в Айзпуте, окончив Лиепайский пединститут, а двое средних детей учились тоже в Лиепае в училищах, получая при этом стипендию. К тому же и в личной жизни Расмы Озолини назревали изменения: к ней посватался один хороший человек, столяр по профессии. Он был моложе её на два года, а мастерская, в которой он работал, в это «кооперативное» время была фактически его собственной, и зарабатывал он в ней весьма прилично. «Он непьющий и к детям относится хорошо, Гунару он тоже нравится, поэтому всё идёт к тому, что мы с Райвисом скоро зарегистрируемся. Я тебе сразу дам телеграмму», - заканчивала своё письмо мама.
    Эвия невольно улыбнулась: мамочка заслужила это счастье – ведь всю жизнь провозилась с детьми, хозяйством и полубезработными мужьями, которые ей щедро отплатили за это предательством, так пусть хоть на склоне лет поживёт спокойно, счастливо и материально благополучно, а Гунар сможет подумать и о создании собственной семьи. О переменах в своей собственной жизни Эвия матери писать пока не решилась.
      
    Как-то вечером, когда Эвия уже отдыхала после работы, пришла тётя Лаймдота в сопровождении высокого молодого человека.
    - Вот, познакомься, Эвия. Это Марис Добелниекс, он один из лидеров Клуба защиты среды. Это благодаря таким, как он, мы спаслись от ужасного метро, которое нам навязывали из Москвы.  Представляешь, что бы стало с нашей красавицей Ригой года через полтора-два – кучи земли высотой в трёхэтажный дом, заборы на каждом шагу! А самое главное – сюда понаехали бы новые тысячи этих варваров с Востока и превратили бы город в свалку!
    Они втроём сели за стол, угостились рислингом из запасов тётушки Лаймдоты и большим слоёным пирогом с капустой, который принесла Эвия из кондитерской рядом с её ателье.
    Когда молодой человек откланялся, Лаймдота сказала:
    - Ты присмотрись к этому Марису. Тебе уже пора строить с кем-то отношения. Не в девках же тебе сидеть свой век! Парень он перспективный, далеко пойдёт. В ближайшее время мы будем использовать его внутренний потенциал – а он у него очень высокий.
    - Кто это – «мы»?
    - «Мы» - это борцы за свободную Латвию. Если хочешь, я порекомендую тебя в одну из новых партий. Скоро они все выйдут из подполья.
    - Нет, тётя, пока нет, я не готова. И потом – я же художница, моё дело – творить.
    - Вот и будешь творить – во благо латышского народа! Нам нужны будут профессионально оформленные буклеты, плакаты, афиши. Готовься, девочка!
    Эвия мало что поняла из сбивчивых реплик Лаймдоты, охваченной национальным угаром. Но главное поняла – готовится что-то важное.

    На следующий день они с Владимиром встретились днём и провели вместе только три часа. Эвия поведала ему о своём вчерашнем разговоре с Лаймдотой. Владимир выслушал её и ответил:
    - Успокойся, ничего не будет: побузят, побузят – и прекратят.
    Но на душе у Эвии всё равно было неспокойно. К тому же сегодня она почувствовала, что с ней что-то происходит: утром она позавтракала, и её затошнило. Она уже несколько дней не могла есть сладкое, стала плохо реагировать на выхлопные газы. Она стала уставать быстрее. «Что это со мной? Завтра нужно сходить к врачу!» - решила она.   
    Но в последующие дни произошли события, которые отодвинули визит к доктору.

    Через три дня после того, как Лаймдота попыталась уговорить Эвию вступить в какую-то партию, та пришла домой в крайне возбуждённом состоянии и буквально набросилась на свою подопечную:
    - Как ты посмела, шлюха? Я ей привожу хорошего латышского парня, знакомлю. Марису ты, кстати, очень понравилась. А она, оказывается, уже запачкалась с этим русским военным! Тебе что, наших парней мало? Ты осквернилась! Иди в ванную – и смывай, смывай с себя эту грязь! Марш! И никогда больше не смотри в его сторону! У нас тут уже Народный фронт создаётся. И первая его задача – «krievus* nach Osten**!» Ты что, газету «Literat;ra un m;ksla»*** не читаешь? Тоже мне, художница! А потом, - подошла она вплотную к девушке и зашипела ей в лицо, - мы и армию их выдворим отсюда, и тогда все твои офицеришки покатятся туда же, на восток! Так что, не тому дала ты, сучка!
    Эвия отступала от «тётушки» всё дальше и дальше. Она никогда не видела Лаймдоту в таком состоянии. Молодая женщина содрогнулась от этой ненависти.
    - Ты, может, хочешь узнать, откуда у меня такая информация о тебе? Да вы засветились в городе! Вас видели многие и во многих местах! Я и справки навела: твой Макаров, оказывается, женат. Вся в папочку пошла? Иди в свою комнату – и кайся. Глаза бы мои тебя не видели.
    Эвия пулей влетела в свою комнату, собрала оставшиеся вещи и, когда разъярённая старуха, ушла в спальню, выбежала в подъезд. Лифт не работал, но такси она поймала легко.
    Через четверть часа она уже сидела в их квартирке и звонила ему. Встревоженный Владимир приехал очень быстро. Эвия рассказала ему о Лаймдоте, её нападении и о том, что она наговорила ей. Владимир не перебивал её, но видно было, что он крепко задумался.
    - И у меня новости, Эвия. Лена вчера уехала. Она, оказывается, уже давно подозревала меня, а вчера кто-то позвонил ей и доложил о нашей связи. Наутро она, пока я был на занятиях,  собрала чемодан и укатила в аэропорт.
    - Я ни о чём не жалею, Володя, а ты?
    - Я тоже, любимая.
    И тогда Эвия рассказала ему о своих подозрениях по поводу возможной беременности. Владимир ласково обнял её, потом прижал к себе сильнее и поцеловал.
    - Ты не знаешь, как я рад, что мой первенец будет от тебя, Эвушка. А нам с тобой по возрасту уже пора иметь ребёнка.
    - Да, пора! – как эхо, отозвалась Эвия.


* Krievi – русские. В латышском языке это слово появилось от названия древнерусского племени кривичей, живших на землях, примыкавших к территории древних латышей. Krievus – форма винительного падежа – русских.
** nach Osten – вторая часть фразы уже по-немецки = на Восток.
*** Газета «Литература и искусство», печатный орган творческих союзов ЛССР, в 1980-е годы была главным поставщиком как демократических, так и националистических идей, многое сделавшим для создания Народного фронта Латвии.


                12. Рождение сына


    В конце февраля 89 года Эвия родила сына. Владимир был на работе, когда его вызвали из аудитории, и взволнованная Эвия, мешая руские и латышские слова, сообщила ему, что у неё началось и она уже вызвала скорую. А потом уже он звонил в роддом каждые два часа – и с работы, и из дому. И вот, наконец, с седьмого или девятого раза, он услышал, что он отец, а у него сын. Три восемьсот.
    Ещё до рождения ребёнка Владимир урегулировал все дела с бывшей женой, которая вернулась в родной город Белая Церковь. Она вышла замуж за земляка, демобилизованного из армии друга юности. Новый муж имел свой дом, дачу, машину и солидные сбережения в сберкассе (которые, впрочем, быстро «сгорели» в огне 1991 года), а, главное, сильнее любил Лену, поэтому она легко дала развод Владимиру и пожелала ему счастья с новой женой-латышкой.
    Владимир ехал в роддом в приподнятом настроении. «Какая молодец Эвия – такая хрупкая и нежная, а родила богатыря! Как же нам его назвать?»
    И он решил: первое слово будет за Эвией.
    О жилье думать не приходилось: спасибо за это Лене.
    Какая же радость была на лице майора Макарова, когда он держал на руках маленький живой комочек с серо-голубыми глазами! «Странно, - подумал он, - мальчик, а похож на мать! Но и моё что-то есть, несомненно, есть». Эвия вся светилась. Такой красивой он видел её, пожалуй, только в ту самую ночь, в которую, по их подсчётам, и был зачат мальчик. Он принёс жене и персоналу букеты цветов и торт. Эвия заранее написала ему, что необходимо купить ребёнку, поэтому в руках у него был и объёмный свёрток. Когда младенца унесли для переодевания, он привлёк жену к себе и поцеловал.
    - Я очень благодарен тебе за сына. Я так люблю тебя! Если бы было можно, я бы остался здесь и сделал тебя самой счастливой женщиной на свете. Все клеточки твоего тела пели бы.
    Эвия погрозила ему пальчиком и сказала:
    - И не думай даже, Володя. Мы пробудем здесь шесть-семь дней, а потом ещё целый месяц нельзя будет.
    - Как - целый месяц? Ты шутишь?
    - Ничуть! Так мне доктор сказал, и я буду строго соблюдать рекомендации. - (Что она впоследствии и делала). 
    Владимир нахмурился:
    - Я же не выдержу, дорогая!
    - Все выдерживают – и ты выдержишь. Ступай и приготовь комнату для ребёнка. Это самое главное, что ты должен сделать к нашему приезду.
    Владимир вышел из роддома окрылённый. Он не сказал Эвии, что и ей он приготовил подарок – новенькую «семёрку» цвета индиго. Сейчас он с другом будет обкатывать её.
   На следующий день он сделал покупки по новому списку, который ему вручила Эвия накануне, и обставил уголок гостиной, предназначенный малышу. Пройдя по списку, они с другом поехали в мебельный магазин и купили почти всё, что необходимо для квартиры, которая всё ещё была полупустая. «Как кстати подоспела эта премия за изобретения и два гонорара за внедрённые патенты! И ещё более кстати, что Эвушка о них не знает – сюрприз будет весомее!»
    Труднее было с занавесками и карнизами. Но здесь ему на помощь пришла соседка по подъезду, жена командира танкового батальона, которая занималась решением тех же «обстановочных» задач, что и он, пока её муж участвовал в манёврах и стрельбах на Адажском полигоне*. Владимиру повезло: женщина была наделена тонким дизайнерским вкусом и всё, что не сумела реализовать в своих апартаментах, привнесла в оформление жилища Макаровых (точнее, Макарова и Озолини: при регистрации было решено, что Эвия сохранит свою фамилию, под которой она уже была известна среди художников и почитателей живописи). Теперь квартира блистала изяществом, красотой и вкусом.
    - Ну, а дальше ваша хозяюшка пусть оформит со своим  латышским колоритом. Она же у вас художница. И картины для интерьера она подберёт сама – ей это будет в усладу.
    Владимир согласился со своей неожиданной помощницей.
    Утром раздался долгожданный звонок: можно было ехать и забирать жену и пополнение. Владимир завёл новенькие «жигули» и через двадцать минут подъехал на автостоянку у Рижского роддома на улице Миера.
    Эвию и малыша провожали домой врачи, медсёстры и няни. Эвия взглянула на новенькую машину, к которой Владимир её подвёл, всё поняла без комментариев и одарила мужа таким взглядом, от которого душа его запела. Пока она усаживалась на заднее сиденье, Владимир держал на руках драгоценный свёрток и только сейчас полностью осмыслил происшедшее.
    - А теперь – домой! – сказал он, передавая ребёнка матери и усаживаясь за руль.
    Эвия обомлела, когда увидела, что квартира полностью обставлена, да ещё как! («Вот так Владимир с его двумя сюрпризами, о которых он вскользь упомянул в свой прошлый визит в роддом!»).
    Стол был накрыт на четырёх. Помимо хозяев, за него уселись друг Вячеслав, тот коллега Владимира по училищу, который участвовал в покупках движимого имущества, и соседка Ольга, которая помогала обустраивать имущество недвижимое. Главный герой торжества лежал в новой кроватке и ни о чём не догадывался. Эвия сразу начала приучать малыша к кроватке, так как в коляске ребёнку очень душно, о чём не все молодые родители осведомлены. Но у Эвии была опытная мама, и сама она ещё в Айзпуте была восприемницей аж четырёх своих младшеньких братцев и сестриц.    
    - Как назовём, дорогая? – спросил Эвию счастливый отец, когда гости ушли и всё было убрано и помыто. 
   - Ты предоставляешь право выбора мне? – лукаво спросила она.
   - Конечно, ты ведь главная в этом вопросе!
   - А давай назовём его Валдисом. Как тебе?
   - Очень хорошо. На моё немножко похоже**. – И они, обнявшись, рассмеялись.
   Когда потушили свет, Владимир потянулся к ней – новая кровать была широкая, и он ещё к ней не привык.
   - Надо держаться, дорогой, я же говорила. Спи, милый.
   - Я обожаю тебя.
   - Спокойной ночи, Володенька, я устала.

   Эвия не знала, какие испытания ждут её впереди. А они были уже не за горами.


* Полигон Прибалтийского военного округа, ныне – Национальных вооружённых сил Латвии и НАТО. Рядом – посёлок, теперь город Адажи в Рижском районе.
** Имя Валдис, действительно, имеет одно значение с именем Владимир – «влад, валд» - владеть.






       13. «Вы забыли, Эвия, что за всё в это мире надо платить…»


    В октябре 1988 года, за несколько месяцев до описанных выше счастливых для Эвии и Владимира событий, был сформирован Народный фронт Латвийской ССР. Одновременно был создан печатный орган этого демократического движения, старт которому был дан не только в Риге. Называлась газета «Атмода», а вокруг неё образовалось и издательство.
    Народный фронт создавался при поддержке КПСС как опора для продвижения перестроечных идей. Однако уже на первом съезде НФЛ стало ясно, что не для этого всё было задумано: сначала выплеснуть  старые обиды, потом – попытаться вырваться из «империи». Никто  и представить себе тогда не мог, насколько легко это получится.

    Как-то Лаймдота встретила Эвию с коляской в одном из парков в центре города. Она была вне себя: «Как! В то время, когда истинные патриоты Латвии работают на историю, эта дамочка разгуливает с коляской, продолжает жить с  оккупантом и в ус не дует?!»
    Она пришла домой и в запале написала открытое письмо в «Атмоду». В этом памфлете она, не называя имён, резко проехалась по тем аполитичным «элементам», которые, имея образование и талант, могущие оказать реальную помощь нации в её стремлении к свободе, вместо этого отсиживаются в тёплых квартирках, не желая замарать ручки агитационной работой на благо родины: «И этим горе-патриотам никто не указ. А самое страшное заключается в том, что речь идёт о коренных жителях, а не безродных мигрантах, наводнивших наше многострадальное отечество. Но нет! Есть силы в начинающем пробуждаться в третий раз народе*, которые укажут правильный путь, а если те не смогут это сделать, то этих Кангаров** накажет народный гнев».
     Помимо этого, она позвонила в Союз художников, который стал коллективным членом НФЛ, и рассказала об Эвии, её возможностях и способностях оказать реальную помощь в борьбе со «стагнатами», цепляющимися за советское прошлое и препятствующими демократизации общества». Руководство Союза прекрасно поняло то, что было завуалировано в написанном (открытое письмо было, разумеется, опубликовано в газете) и сказанном. Эвию, у которой уже заканчивался декретный отпуск, пригласили на беседу в Союз художников и напомнили, что свою дипломную работу она построила на материале политического плаката. «Но это было в 85 году, - сказал ей высокий мужчина в очках, - и ясно было, какие тогда были плакаты. А сейчас нам нужен талантливый плакатист в отдел пропаганды Народного фронта. Вам как творческому человеку будет интересно, и зарплата будет намного выше, чем в ваших кинотеатрах, к тому же в долларах».   
    Эвия пыталась заикнуться о ребёнке, но её тут же прервали:
    - Для ребёнка мы вам подберём бесплатную няню на рабочем месте. То есть, вы сможете брать его в издательство, и там, на месте, пока вы работаете, он будет неподалёку под присмотром одной из работниц, которой будет идти основная зарплата, а вы будете сами проверять ребёнка и давать няне инструкции. Потом и с яслями проблемы у вас не будет. Хорошенько подумайте. Вы же из Курземе, а там всегда вырастали истинные латыши, и сейчас это оплот Народного фронта. В недалёком будущем, если НФЛ победит на выборах, а я в этом уверен, у вас будут неплохие перспективы. Вы же тоже хотите свободы и демократии?
    - А кто её не хочет? – ответила Эвия.
    - Ну, вот видите? Вы прониклись моментом! Завтра я жду вашего окончательного решения. Надеюсь, вы не забыли, что за всё в этом мире надо платить? Вы же не против своего народа?
    - Нет, не против. Я всё понимаю.
    - Ну, тогда я жду вас завтра с заявлением. – Высокий подскочил к ней и потряс ей руку. – Уже послезавтра вы сможете приступить к работе. В дирекцию кинопроката мы позвоним сами. Желаю вам успехов. До завтра!
    И он скрылся в соседнем кабинете, довольный, что вербовка ещё одной души прошла успешно.
    - Нашего полку прибыло, - докладывал он кому-то по телефону, а Эвия, одеваясь, хорошо слышала его голос из-за неплотно прикрытой двери, - будет работать на агитации у Курситиса. Не время пейзажики малевать. Пусть свои грехи отрабатывает!..
    Эвия зябко поёжилась от этих слов и вышла из пустого кабинета. На душе её было муторно.


* Согласно официальной истории Латвии, у латышского народа было три пробуждения ( = атмоды) – первая – «антибаронская», т.е антинемецкая - во второй половине 19 века, вторая – это создание независимого государства в 1918-22 годах, а третья – стремление выйти из состава СССР и восстановление независимости.

** Кангарс – персонаж народного эпоса «Лачплесис» и драмы Я. Райниса «Огонь и ночь», символ предателя интересов латышского народа. В конце 1980-х годов так называли всех несогласных с доминантой Народного фронта и даже колеблющихся.


                14. На пути к свободе и независимости


    Эвия уже несколько месяцев работала в издательстве «Атмода», где рисовала многочисленные плакаты и оформляла агитационные материалы Народного фронта. Их размещали по мере необходимости её начальники по отделу пропаганды как в республиканской прессе, так и на стенах, заборах и рекламных тумбах. И, несмотря на то, что она внушила себе мысль о необходимости этого дела, прониклась сознанием, что вносит вклад в дело продвижения своего народа к свободе и, теперь об этом говорили открыто, – к независимости, она не чувствовала духовного удовлетворения от этой работы. Наверно, потому, что многое ей и по сей день было непонятно. Разъяснять никто не пытался, а сама задать вопросы, волнующие её, она не решалась и, сказать по правде, просто боялась. «Чем меньше знаешь, тем лучше», - такова была позиция её непосредственного начальства, как она её понимала. И она была права в этом, пусть и подсознательно: «Работать на эту абстрактную идею о свободе, а не давать размышлять о том, какова она будет в конкретном воплощении» - такова была формула кукловодов Народного фронта.
 
    Духовную пищу она по-прежнему черпала в живописи, только времени на неё было так мало! Ей удавалось что-то сделать только тогда, когда Владимир и Валдис засыпали.
    Валдису месяц назад отметили годик, и он уже начал посещать ясли, как и было обещано. Это был уже шустрый и подвижный мальчик, похожий на папу, и только глазами на неё, Эвию, - не только цветом, но и разрезом. 

    Обстановка в Риге весной 1990 года, была крайне политизирована. Работы у Эвии прибавилось: с начала осени 89 года разворачивалась кампания по подготовке к выборам в Верховный Совет Латвийской ССР. Впервые за пятьдесят лет это были выборы на альтернативной основе. Резко ослабевшей компартии Латвии, из которой уже вышли все национал-коммунисты, противостоял мощный, с каждым днём набирающий силу Народный фронт. А в апреле он и одержал победу.
    Все маски теперь были сброшены. Сформированное правительство открыто взяло курс на выход из Советского Союза, до распада которого и оставалось-то всего полтора года, хотя об этом никто пока не догадывался ни в Риге, ни в Москве.
    Ещё раньше, 23 августа 1989 года, произошло организованное тремя народными фронтами прибалтийских республик красивое и воистину грандиозное мероприятие, которое называлось «Балтийский путь». Десятки тысяч сторонников фронтов выстроились в цепочку, держась за руки, от Таллина до Вильнюса, символизируя стремление трёх народов к независимости, которую у них отняли пактом Риббентропа-Молотова ровно 50 лет назад.
     Эвия вместе со своими коллегами тоже была доставлена на рабочем автобусе на нужный участок шоссе между Айнажи и Салацгривой. Нельзя сказать, что делала она это без доброй воли – она же была дочерью своего народа! Национальное самосознание, которое начало просыпаться в ней ещё на посиделках у тётушки Лаймдоты, всё больше давало о себе знать. Она чувствовала большой душевный подъём, описать который была бы, наверное, не в состоянии.
    «Это воля моего народа, а, значит, и моя тоже», - сказала она утром мужу, вернувшись домой. Владимир отнёсся к её чувствам с пониманием. Он считал, что борьба за демократию и независимость – дело хорошее для любой отдельно взятой страны, но не совсем понимал, зачем это нужно латышам, и нужно ли вообще, если этот народ жил в России двести лет и ещё полвека в Советском Союзе, и не похоже, что его и тогда, и теперь кто-то обижал, если не считать сталинских депортаций – а кто от этого режима не пострадал? Но уже после выборов в Верховный Совет из названия государства выпали две буквы и ЛССР превратилась просто в ЛР – Латвийскую Республику. Вот только тогда на душе его стало тревожно – как за себя, так и за свою семью. Новое правительство и парламент приняли решение о переходном периоде перед выходом из СССР и восстановлении независимости Латвии. В Москве только теперь зачесали головы, но «процесс пошёл», как говаривал тот, кто его и начал, и остановить его было невозможно, только затормозить.
    Связи с Союзом начали разрушать с первых дней новой власти, несмотря на то, что Латвия продолжала получать огромные деньги из союзного бюджета. Владимир только сейчас окончательно поверил в то, в чём раньше сомневался, – новые власти не остановятся, Латвия реально рвётся из Союза, и что же тогда будет с советскими войсками на её территории, с его училищем и с его семьёй?
    Видя тревогу мужа, всё так же любимого и желанного для неё, тревожилась и Эвия. Как-то всё сложится в дальнейшей их жизни? Ложась вечером спать, они то молчали – каждый думал о своём – то взахлёб говорили о политике, живописи, новых проектных разработках Владимира.
    - Послушай, милая, как-то давно ты обещала свозить меня на свою родину, показать родные места, где прошло твоё детство.
   - Ты действительно этого хочешь?
    - Конечно. Давай съездим, развеемся, да и Валдис до сих пор ещё не видел бабушку.
    Сказано – сделано. Оба взяли отпуск на неделю и стали собираться. Втайне он подумывал о возможном переезде из столицы в Лиепаю, где, как он знал, было много военных моряков и просто военных, а сам рассчитывал найти место инженера на одном из тамошних заводов. Но он пока не подозревал, что их участь, как и судьба промышленности этого портового и индустриального города, сложится не менее печально, чем в Риге.
    Они смогли вырваться из Риги только в начале сентября 1991 года.


                15. Поездка в Айзпуте 


    И вот они, наконец, втроём едут на поезде «Рига – Лиепая». Чтобы не утомлять ребёнка ночной пересадкой в Калвене, решили сначала посетить Лиепаю. Валдису два с половиной годика, и он уже понимает, что скоро ему покажут бабушку Расму, которую он видел только на фотографиях. А ещё у него там есть тёти и дяди.
С поезда они пересели в автобус, идущий в Айзпуте. Дорога была неблизкая, полста километров, в автобусе душновато. Какие-то крестьянки, возвращающиеся с рынка, запели песню:
                Kurzemniece man sol;ja
                Sav’ meiti;u mal;ji;.
                Sol;t sola, bet nedeva,
                Teic man lielu dz;r;ji;’…*
Пели они очень красиво: чувствовалось, что это компания, спетая в одном из многочисленных хоровых коллективов, которыми всегда славилась Латвия. Эвия знала эту песню с детства и очень любила её. На неё нахлынули воспоминания, особенно по мере приближения автобуса к родным местам.
    Она вспоминала своё босоногое детство на хуторе, школьные годы в Айзпуте, отца, отчима, маму, сестёр и братьев. Она давно не писала им. Из памяти выплывали их лица, обрывки разговоров, руки матери, пахнущие свежевыпеченным хлебом.
    Эвия прослезилась. Вот и Валдис подрастает. Сейчас мама увидит внука.
    Владимира поразил маленький городок на реке Тебра. Владимир из своих справочников знал, что город этот существовал ещё в средние века, кажется, с 14 века. Въезжая в город, он не заметил ничего древнего, если не считать кирхи на высоком, сплошь покрытом деревьями холме, и то явно не средневековой. Дома в городке были ветхими, неказистыми и покосившимися, но не старинными. Судя по скромным занавесочкам на старых окнах, горшочкам с гераньками, видно было, что здесь доживают свой век старые жители городка. Владимира удивило и то, что у многих домов не было заметно фундамента, и они казались выросшими прямо из земли, а у других домов, наоборот, фундамент был, и очень высокий.
    А вот и дом Расмы Озолини. На стук калитки и лай дворняги выплыла на крыльцо постаревшая и располневшая мама.
   - Мама! – крикнула Эвия и кинулась в её объятья. Обе вытирали слёзы, выступившие на глазах. Расма обняла внука, потом зятя. Мама говорила по-латышски, но к Владимиру обращалась хоть и на плохом, но русском.
    Новый отчим тоже был дома. Эвия впервые встречалась с ним. Ростом он был с маму, но значительно стройнее её и чуть-чуть моложе. Звали его Райвис Вейтс.
    - Я сейчас позвоню Гунару, чтобы собирался к нам. Уроки у него уже должны закончиться, и он, наверное, дома. А жена его – он же в прошлом году женился – ещё на работе, попозже подойдёт. Средненькие так в Лиепае и осели. Ивар ещё в холостяках ходит, а Сигне уже замуж вышла, она же такая же красивая, как и ты, Эвия. А младшенькая, Милдочка, только что уехала в Елгаву, она летом поступила в сельскохозяйственную академию. Скажу ей, чтобы к вам в Ригу иногда заезжала – Елгава-то к Риге куда ближе, чем мы.
    Мама начала хлопотать по хозяйству – у неё был выходной - а Райвис ушёл на пару часов в свою мастерскую, чтобы отдать распоряжения своим помощникам на сегодня и завтра.
    - Вот, мамочка, и выросли все дети. А ты тревожилась!
    - Да, слава Богу! Но не без твоей, доченька, помощи. А потом и Райвис появился, мы Милдочку уже вместе довели до ума. Она у нас будет третья с высшим образованием.
    Несмотря на непривычную для Эвии полноту матери, двигалась она очень быстро, и вскоре на столе появилось традиционное латышское блюдо – серый горох со шпеком и жареным лучком, самодельный козий сыр («Двух козочек держим!» - гордо сказала Расма), нарезанный аккуратными кубиками, своя картошечка с тушённой телятиной – любимое блюдо Эвии детских времён. Маринованные грибочки из ближайших лесов и солёные огурчики со своего огорода, естественно, добавили разнообразия в это нехитрое меню.
    - А водку прихватит Райвис, - сказала мама. - Он сейчас вернётся.
    Владимир тем временем уже извлёк из багажа бутылку армянского коньяка, рижский торт и подарки для тёщи.
    Заметно было, что живут мама с Райвисом в достатке, к тому же отчим своими золотыми столярскими руками не только привёл старый мамин дом в полный порядок, но и приукрасил интерьер, в котором Эвия впервые видела деревянные резные украшения и поделки. Эвия порадовалась за мать.
    Мама постелила им на втором этаже дома, в большой спальне. Эвия с разбегу плюхнулась на перину, за ней Валдис. Запахло детством. Где-то оно бродит сейчас, её неугомонное детство?

    На следующий день, после бурно проведённой ночи они, только теперь без Гунара и его жены, вновь собрались за столом.  Владимир и Эвия первыми спустились в гостиную.
    - У меня ночью было какое-то странное ощущение, как будто мы только сейчас начали жить, - сказал Владимир.
    - А что говорить обо мне? Я ещё никогда не занималась любовью у себя дома, в родном городке.
    - А Валдис-то – даже ухом не шевельнул. Набрался впечатлений и спал, как убитый.
    После завтрака вся семья пошла осматривать город.
    - Ты извини, Володя. Хутор я тебе показать не могу. Ехать туда нужно сначала на автобусе, потом на телеге. На машине не проедешь, а у кого теперь телега есть? Коней раз-два – и обчёлся. А если и есть лошадка, то не повезут.
    - Да ничего, Эвушка, ты же мне много рассказывала, и я всё запомнил.
    - Зато я отведу тебя к нашему озеру, которое на самом деле водохранилище. Ты его уже мельком видел, когда мы въезжали сюда с лиепайской стороны. Здесь наша Тебра перекрыта плотиной, на которой стоит старая мельница. Колесо у неё крутится, как и в старину, но муку там не делают. Зато городская пекарня находится там с прошлого века. Зайдем туда, свежего хлебушка отведаем и на лебедей посмотрим.
    Они подошли к берегу озера, поближе к воде.   
    - Смотри – лебеди, их четверо! – вскричал Владимир.
    - Ну-ка, Валдис, угости их корочками. Я из дома с собой специально прихватила.
    - Как красиво, как красиво, - пританцовывал и хлопал в ладошки малыш.
    И действительно, с одной стороны плотины пролегала дорога, ведущая в Лиепаю, а над ней тот самый холм с церковью, а на другой стороне в зеркало водохранилища смотрелся другой, не менее живописный холм, на котором стояло старое здание бывшей школы. К нему вела крутая лестница с песчаными ступенями, обшитыми досками.
    - Мои дорогие, сколько я себя помню, здесь всегда жили лебеди. А сейчас пойдём на мельницу, там теперь небольшой музей. Только жаль, что он закрыт временно, но мы пойдём в пекарню и купим свежего горячего хлеба. Кооператоры там магазинчик открыли.
    Сказано – сделано. Подкрепившись, все трое перешли шоссе и начали подниматься в гору, чтобы добраться до кирхи. Подниматься пришлось долго, как в Сигулде. Валдис устал и захныкал, и папа посадил его себе на плечи. И вот они перед старинным белым зданием, которое оказалось, в отличие от музея, открытым, и из него раздавались торжественные аккорды одного из лучших органов Латвии.
    - Здесь меня крестили, - сказала Эвия.
    Осмотрев узкие улочки города с теснящимися неказистыми домами, парк на другом холме по ту сторону озера и прилегающие к нему луга, Владимир повернулся к Эвии и сказал:
    - Нравится мне твой край, Эвушка. Он неповторим. Здесь так и хочется перенестись в старину. Наверно, здесь и рыцари ливонские когда-то проезжали.
    - Конечно, проезжали. Только где они теперь, эти рыцари?
    - Я буду рыцарем! - завопил Валдис.
    - Будешь. И костюм рыцарский мы тебе купим для новогодней ёлки в садике.
    - А где вы костюм достанете? – не поверил отцу хитрый мальчик.
    - А это уже наш с папой секрет, - успокоила ребёнка Эвия.

    На следующий день, оставив Валдиса с бабушкой, Эвия с Владимиром направились в Лиепаю.
    Город под липами произвёл на Владимира благоприятное впечатление. В нём тоже было что-то непередаваемое словами. Он вновь подумал, что с удовольствием переселился бы сюда из шумной и политизированной Риги. Пока Эвия отправилась по магазинам, чтобы купить подарки сестре и брату, к которым они должны были заехать, он зашёл в городской военкомат, где в должности замвоенкома служил теперь один из бывших преподавателей и добрый приятель Владимира.
    - Не советую тебе даже думать о том, чтобы переехать сюда, - вразумлял его подполковник Левицкий. - Ни на какой завод тебя после армии не возьмут, - это раз. Войска выведут не только из Риги – это два. А то, что здесь спокойнее, - это иллюзия. Здешние латыши – националисты покруче рижских. Это три. Достаточно?
    Владимиру ничего не оставалось, как согласиться с ним. На душе его вновь стало неспокойно.
    - Ну, и что же ты планируешь делать дальше? – спросил Левицкий.
    - Наверно, домой, в Россию. Чувствую, с новой властью я дружить не буду, даже если демобилизуюсь. А училище или закроют, или выведут за пределы Латвии.
    - С тобой-то всё понятно. А жену-латышку тоже за собой потянешь? Ты с ней хотя бы говорил о такой перспективе?
    - Я думаю на эту тему постоянно, но с Эвией ещё не обсуждал. Наверно, придётся пока уезжать самому, а они с сыном останутся в Риге.
    По дороге в Айзпуте Владимир поделился с женой тем, что услышал от друга, и своими собственными размышлениями о том, что их может ждать в ближайшем будущем. Эвия ответила, что и она много думала по этому поводу, но предложила отложить обсуждение планов до возвращения домой, в Ригу.

   Следующие дни отпуска они провели в фамильном гнезде Расмы Озолини: стряпали, играли и гуляли с Валдисом, помогали маме по хозяйству, посетили среднюю школу, в которой училась Эвия, а теперь преподавал её брат Гунар.
    Валдис больше всего был в восторге от двух коз, которых держала его бабуля. Были здесь и два барашка, утки, куры, а ещё шесть кроликов, за которыми он гонялся по лужайке за домом. Он кормил их, гладил по спинке и длинным ушам, бегал с морковками от клетки к клетке и не давал бабушке проходу с расспросами. «Хозяином будет! – уверенно говорила Расма, - по всему видно».

   Через шесть дней семья Макаровых и Озолини покидала Айзпуте.
    - Скажи всем братьям и сёстрам, чтобы заходили к нам, когда в Риге будут, особенно Милдочке, которую я так и не повидала. Ей-то только сорок минут на электричке да на троллейбусе полчаса до нас! И ты, мамочка, соберись как-нибудь в столицу. Небось, забыла уже, как она выглядит.
    Поездкой все трое были очень довольны. Какую-то тяжесть с себя они на время сбросили. Но жизнь продолжалась, и её движение вперёд отнюдь не было весёлой прогулкой для наших героев, внося в их судьбу всё новые и отнюдь не самые приятные коррективы. 


*   Курземка мне обещала
     Свою дочку младшую
     Обещать обещала, но не отдала,
     Пьяницей меня назвала… -                из популярной народной песни «P;t, v;ji;i!» («Вей, ветерок!»), давшей название одной из лучших драм Я. Райниса.


                16. Новые реалии: безработица


    После восстановления Латвийской Республики и распада Советского Союза все жители страны, в том числе и Эвия со своей семьёй, оказались как бы в другом, «зазеркальном», мире. Во всяком случае, такой вывод мог бы сделать здравомыслящий человек, стратег, наблюдающий за всеми процессами, происходящими вокруг.
    Как по мановению волшебной палочки, стали один за другим закрываться заводы и фабрики, появилась новая категория людей – безработные, самым большим желанием которых было вовремя зарегистрироваться на бирже труда, чтобы хотя бы в течение девяти месяцев получать всё время уменьшающееся пособие. «А что потом?» - вопрошали друг у друга многие. – «Ай! – безнадёжный взмах руки, - видно будет». Но приходило это «видно будет», и ничего не менялось. Надо было срочно искать хоть бы какую-нибудь работёнку. Многие боролись, а многие уезжали за рубеж, временно, или - гораздо чаще - навсегда покидая страну. Были и такие, кто опускался совсем.  Со временем они теряли жильё и становились новой классовой прослойкой счастливого рыночного общества – бомжами. Высшим проявлением наступившего рыночного рая стали очереди у помоек. Зато покончили с тоталитаризмом! Было чем гордиться.
    Эвия никогда и мысли не допускала, что и ей придётся оказаться в этой незримой армии. Какое-то время после возвращения из Айзпуте она работала – много и творчески. Союз художников и НФЛ, который после обретения независимости стал никому не нужен, ещё обеспечивали её заказами, но их с каждым месяцем становилось всё меньше, и, в конце концов, её место художника-плакатиста при издательстве, как и само издательство,  приказали долго жить. Эвия получила соответствующий документ, с которым могла явиться в распоряжение госагентства по занятости, как гордо именуется в Латвии обыкновенная биржа труда. Одновременно она пополнила армию теперь уже абсолютно свободных художников, спрос на картины которых стал катастрофически падать из-за всё возрастающей стоимости жизни.
    - Вот я и безработная, - с горечью сказала она Владимиру. – Не думала, что когда-нибудь окажусь в таком нелепом положении.
   - Процесс необратим, дорогая. Думаю, что нас ждут ещё худшие времена. Давай сожмём свою волю в кулак и переживём это время. А ты ни о чём не беспокойся: у тебя есть я, а, значит, почва под ногами. Когда училище выведут, я продолжу службу в армии и преподавание. У меня не за горами очередное звание, да и профессорская кафедра – тоже не слишком далёкое будущее.
    - Не забывай, Володя, что у меня есть ещё малая родина. Мама живёт материально хорошо, дети, кроме Милдочки, уже самостоятельные люди. Можно жить и работать на земле. Ты мог бы освоить какую-нибудь профессию – ведь ты ещё молод.
    - Если будет совсем крайняя нужда, имей такой вариант в запасе для себя, но мне это не подходит никак. Я офицер, я давал присягу, армия кормила и кормит меня и мою семью, а, главное, я был и остаюсь патриотом своей страны и, увы, теперь эта страна – не независимая Латвия. Я останусь в армии при любом исходе.
    - Но это же неизбежная разлука.
    - Временно неизбежная, хочу подчеркнуть, - сказал Владимир. -  Зато вы с Валдисом ни в чём не будете нуждаться и переживёте трудные времена.
    На веские доводы мужа Эвии нечего было возразить.
    Но доводы доводами, а душевное состояние Эвии, несмотря на поддержку любимого, оставляло желать лучшего.
    Художественная школа, Академия художеств, Союз художников, организация персональных выставок и работа по совершенствованию мастерства, ежедневная, кропотливая, - Эвия не представляла себя вне продолжения этого процесса. Он давал ей всё: возможность самореализации, упоение творчеством, ощущение своей нужности и твёрдой почвы под ногами. Она привыкла работать, ей было очень трудно не спешить куда-то, не стараться выполнить заказ в срок, не открыть вовремя выставку. «Ты у меня, как рабочая лошадка, - не раз, шутя, говорил Владимир, - или трудоголик, как теперь модно стало говорить». Сам он тоже был из этой же породы, но у него, считал он, дело совсем другое. К тому же он – мужчина, глава семейства. Эвия только улыбалась в ответ на его слова.
    Конечно, оставалось ещё творчество. И его у неё никто отнять не может. Она стала больше писать, но, привыкшая с юных лет быть в социуме, всё равно тяжело переживала свою невостребованность.
   «Ничего,- думала она, - это не навсегда, будет и на моей улице праздник!»
    Дорогая Эвия! Ты, верно, заметила, что автор явно симпатизирует тебе. Тебе, увы, придётся привыкать к доле тысяч и тысяч женщин-домохозяек. Это трудно для тебя, я знаю, но смирись, Эвия. Это нужно пережить, и я не думаю, что это будет протекать быстро. Побольше внимания сыну – он так сейчас нуждается в этом! – и пиши, пиши. Может быть, лет через десять-пятнадцать твои картины пойдут нарасхват, а на персональных выставках ты снова услышишь слова: «Brini;;;gi! Vi;ai, bez ;aub;m, ir savs stils».* И бальзамом на твои душевные раны лягут эти слова! Я верю, что так оно и будет, верь и ты!


* Чудесно! Несомненно, у неё есть свой стиль» (лат.)




                17. На перепутье


    Поначалу, отдохнув в курземской глубинке,  они втянулись в работу и решили не реагировать болезненно на политические и экономические события, а жить жизнью простых тружеников. Эвия опять занялась творчеством, написала цикл картин на тему «Душа моя, Курземе», который ей удался и стал одним из лучших на её персональной выставке, которую ей напоследок устроили деятели из Союза художников в конце 91 года. Успех был полным.
   Накануне Нового года семья собралась за столом вчетвером: подъехала и Милда, которой не хотелось уезжать далеко от академии во время зимней сессии. Новый год всегда отмечали тепло и по-домашнему. Пригласили и семью соседей – Ольгу с мужем-комбатом. Валдиса отправили спать пораньше, а взрослые сидели до раннего утра. Когда соседи ушли, Эвия, Милда и Владимир выпили ещё по бокалу шампанского, и Милда тоже ушла спать в комнату к племяннику.
    Эвии и Владимиру было хорошо, ведь они были ещё молоды, и страсть по-прежнему частенько посещала их. Вот и сейчас Владимир с нежностью и вожделением смотрел на готовящуюся ко сну жену. Она была в прозрачном пеньюаре и расчёсывала у трюмо свои густые, немного вьющиеся волосы. Он почувствовал, как что-то напряглось в нём, и, чтобы не смущать её, он быстро юркнул под одеяло.
    Эвия закончила вечерний макияж и, приблизившись к нему, шутливо изрекла:
    - У, нехороший мальчик, уже улёгся, а свою девочку пригласить не подумал?
    Широким жестом он откинул одеяло, и показал, что место «девочки» свободно. Она скользнула в постель, наткнувшись на что-то твердое.
    - О, Володенька, ты, оказывается, в боевой готовности. И давно?
    Владимир, ничего не говоря в ответ, обхватил её по-прежнему тонкий стан и стал покрывать поцелуями. Эвия и не заметила, как он вошёл в неё. Было нестерпимо жарко. Она хотела вырваться из этого плена, но ощущение блаженства уже разлилось по телу. Эвия металась по кровати, не в силах справиться с этой заполнившей её огненной лавой. Владимир сделал ещё рывок – и она затрепетала в его руках, оглушённая, не помнящая себя от радости. Слившись в один комок, они перекатывались по постели, не в силах оторваться друг от друга.
    Наконец, достигнув апогея наслаждения, они привстали в едином порыве – и рухнули, поверженные страстью. Сил больше не было. Им оставалось только утомлённо ласкать друг друга.
   - Как же сильно я люблю тебя! – воскликнул Владимир.
   - А как же мы будем друг без друга, если тебе придётся уехать?
   - Мы можем любить друг друга не только в Латвии. Клин на ней не сошёлся.
    - Но это не будет просто, Володя!
    - Для любви чего только не предпримешь!
    Так апофеозом своей любви они закончили мрачный 91-й год.
    Владимир заснул, а Эвии  не спалось. Она привстала на локтях и, опираясь на удобно подложенную подушку, всмотрелась в лицо спящего мужа. Как она только умудрилась сделать такой правильный выбор! Сейчас лицо его было безмятежно. Осчастливленный ею, он улыбался во сне, и в этой улыбке отражалась его душа. Она знала и другие его лица. Оно могло быть сосредоточенным, погружённым в себя, озабоченным. Но любое выражение его лица, манеры держаться и своего рода искусство строить свою жизнь были дороги и милы для неё. Да, она отлично помнила, что полюбила его облик с первого взгляда.
    Эвия откинулась на подушки и подумала: «И дай-то Бог, чтобы он всегда был перед моими глазами – либо как хранитель, либо как пример!

    Пришёл 1992 год, а с ним и новые проблемы. Они жили уже в другой стране. Той, большой, в которой они родились, были воспитаны и которую так любили, уже не было. Латвия успела выйти из состава СССР ещё за пару месяцев до его распада.
    Эвия по-прежнему испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, она была дочерью своего народа и, по мере своих сил, участвовала в борьбе за свободу своей родины, но, с другой стороны, она в годы этой борьбы чётко уяснила себе, что либо путь к свободе был слишком поспешен и не до конца продуман, либо это был диктат чьей-то злой воли – как внутренней, так и внешней. Что-то не пахло здесь Божественным промыслом, и уже первые результаты независимости вызывали у неё и других реально мыслящих, а не просто ослеплённых идеей, людей массу вопросов и неудовольствие. «Ведь раньше многое было гораздо лучше, чем сейчас», - думала она, боясь где-нибудь за пределами дома высказать эти мысли вслух.


                18. «А теперь до конца – вместе!»


    Летом 92 года всем жителям Латвии начали ставить отметки в пока ещё советских паспортах. Всех присутствующих на этой земле разделили на три сорта.
     Первый сорт – это потомки тех, кто проживал на территории Латвии на момент её вхождения (принудительного или добровольного – на усмотрение читателя) в СССР – это все коренные жители страны, то есть латыши плюс нелатыши, которые должны были извлекать из семейных архивов какие-нибудь бумажки, доказывающие, что их предки были гражданами так называемой Первой республики. Таким образом, даже среди жителей первого сорта были свои два подразделения – потомкам русских и других нелатышских граждан нужно было что-то доказывать, а потомкам латышей – нет. Этот первый сорт в ближайшие годы имел право получить голубой паспорт полноценного гражданина Латвийской Республики.
    Далее шёл второй сорт – люди некоренных национальностей, которым тоже нужно было кое-что подтвердить: во-первых, что они не приехали сюда после весны 1990 года, во-вторых, что они приехали сюда законно – то есть не в составе «оккупационной» армии или в составе семей военных. Если таких пятен в биографии не находилось, этот второй сорт получал так называемую «квадратную печать» на право владения в будущем фиолетовым паспортом негражданина Латвии с разрешением проживать и работать на её территории.
    Наконец, третий сорт получал в свой пока ещё паспорт так называемый «круглый штамп». К этой категории были отнесены все люди, проживавшие в заводских и других общежитиях и имевшие временную прописку в них, а также все военные советской армии, члены их семей или те, кто демобилизовался из вооружённых сил на территории Латвии в течение полувека. Этим людям предстояло покинуть страну как можно быстрее.
    Нетрудно понять, какой барьер сразу разделил семью наших героев – сорт первый «а» и третий «б» сорт.
    Итак, люди с круглой печатью должны были покинуть Латвию. Владимиру полагалась круглая, хотя он, естественно, на весьма унизительную регистрацию и не ходил.
    - Ну, вот и всё, моя дорогая, - с горькой иронией сказал Владимир, - твой муж теперь persona non grata в Латвии. Закончилась моя латвийская история, теперь буду писать совсем другую, на другом материале.
    - Ничего, любимый, проживём и так. Пока ваше училище здесь и готовится к выезду из страны, у нас ещё целый год.

    Училище должно было закрыться летом 1993 года, а к осени российское военное присутствие в Латвии должно было завершиться окончательно. Вместе с ним Россия освобождала в пользу Латвийского государства и всё недвижимое имущество армии, включая и жилой фонд Министерства обороны. Таким образом, семья майора Макарова в следующем году оставалась без жилья. Правда, сама Эвия и её сын имели, как законные граждане, право остаться жить в этой квартире, переоформив арендный договор на нового владельца – то есть на одно из рижских домоуправлений, к которому переходил построенный военными жилой дом. 

    Незадолго до отъезда у Владимира состоялся окончательный разговор с женой.
    - Как это жестоко, Володя, разлучать семьи.
    - Да, Эвушка. Я пока не могу забрать вас собой в неизвестность. В отношении профессии я ни о чём не жалею. Я буду продолжать служить и, как только наступят условия для того, чтобы вас забрать отсюда, я это сделаю. И потом, я не представляю жизни для себя в нынешней Латвии, даже если бы у меня было право на это: похоже, что она не будет дружественной по отношению к моей родине. Я прошу тебя об одном: жди и верь. И ещё: оставь Валдиса в русском детсаде, но дома говори с ним по-латышски. Когда будет плохо, поезжайте к маме – родная семья всегда поможет. Четыре пятых своего содержания я буду перечислять в долларах на твоё имя, и этого вам хватит на всё, даже если ты не сможешь продать ни одной картины. А то, что всё-таки будешь выручать за них, трать или откладывай по своему усмотрению. Мне много не надо.
    Встречаться мы будем не меньше двух раз в год. Я буду присылать вызовы, чтобы у тебя не было проблемы с визой. Может быть, в Москве, когда и в Питере, и в Пскове, и даже в Себеж могу подъехать на выходные.

    Так, как планировал Владимир, и происходило. Какими же сладостными были эти свидания двух или трёх любящих людей в столичных и провинциальных гостиницах, даже какой-то романтикой отдавало. И эта вынужденная разлука отнюдь не убавляла любви, а, наоборот, усиливала её.
    Владимир преследовал и другую цель – чтобы Эвия и маленький Валдис постепенно полюбили Россию, как он когда-то полюбил её родину.
    После последней встречи в Пскове, где они провели два незабываемых дня, - это было в 1995 году, и Владимир, как и предполагал, был уже подполковником – Эвия снова почувствовала себя в «интересном положении». Она написала об этом в письме, на что получила восторженную телеграмму от мужа. В письме, пришедшем позже, он писал, что очень рад, давал ей свои супружеские наставления беречь себя и детей, обещал демобилизоваться и воссоединиться с семьёй. Но в России, конечно, а не в Латвии: на будущий учебный год ему предоставляли профессорскую кафедру в одном из высших военных училищ в почти родном Краснодаре, а вместе с этим квартиру в том же городе.

    В мае 96 года Эвия родила девочку, которую назвала (по согласованию с мужем, конечно) Алёнкой. Вскоре подоспел и вызов от Владимира, который уже обустраивался в их новом жилье в кубанской столице. Эвия распродала всё, что можно было продать, прихватила только детей, одежду и непроданные картины – и отправилась в Россию.

    И вот она выходит из поезда, держа Алёнку на руках. Восьмилетний Валдис стоял рядом с ней, охраняя багаж.
    - Папа, папа! – закричал он, первым заметив отца, и побежал к нему. Подхватив сынишку на руки, Владимир быстро пошёл в сторону стоящей с багажом Эвии. Он опустил Валдиса на асфальт перрона и крепко обнял своих женщин.
    - Эвушка, милая, теперь до конца – вместе! – шептал он ей на ушко в такси.
    - А чем я буду заниматься здесь, Володя?
    - Как чем? Ты будешь воспитывать детей, вести дом и писать картины, если захочешь. А в Ригу и Айзпуте мы обязательно съездим, и не раз. Покажем детям их и мамину родину, расскажем, как мы жили, покажем все красоты Риги и Курземе. Им будет интересно – уж я-то сумею сделать это интересным для них.
   - Неужели сможешь? – с наигранным сомнением спросила Эвия.
   - Спрашиваешь! – ответил Владимир, и все, включая малышку на маминых руках, заулыбались.



    Прошло четыре года. По большому лугу за городом шагали четверо – двое взрослых и двое детей, разница в возрасте между которыми была существенной. Это семья полковника Макарова. Сегодня они пришли во чисто поле, чтобы запустить воздушного змея, которого построил его сын Валдис. Естественно, он, Валдис, и руководил всем процессом. Ему исполнилось двенадцать лет, и он уже многое мог и понимал, а четырёхгодовалая Алёнка только мешала ему, поэтому маме приходилось крепко держать её за ручку.
    - Ну, мама, смотри, как мой змеище взлетит в воздух! – кричал Валдис.   
    Владимир поднял Алёнку на руки:
    -  Ох, и тяжёлая же ты стала. А совсем недавно пушинкой была!
    - Ну, какое же «недавно», Володя? Четыре года прошло.
    - Неужели четыре? – иронически-ласково спросил он жену, притягивая одной рукой её к себе. Эвия почти не изменилась, лишь мимические морщинки выдавали то, что четыре года – это всё-таки срок для женщины.
    - Ну, что вы не смотрите, как он взмыл?! – с обидой в голосе закричал Валдис.
     Все посмотрели в небо. Оно было голубое-голубое, но с моря дул небольшой ветерок. Владимир стоял, закинув голову, и думал: «Круг замкнулся. Я снова в Туапсе. Опять воздушный змей, только запускает его уже сын. Когда же это делал я? О, это было в какой-то иной жизни. А сейчас уже канун нового тысячелетия. Что-то он нам всем принесёт?»
    Он крепко обнял детей и прижал к себе. Они тут же стали что-то говорить ему в оба уха. В это время Эвия, собиравшая букет полевых цветов, оглянулась и посмотрела на лицо мужа. Оно было таким счастливым и умиротворённым, каким она, пожалуй, его никогда и не видела. Даже что-то шаловливо-ребяческое промелькнуло в нём.
    «И этот мужчина-мальчик на протяжении всей жизни являлся опорой и примером для семьи, - подумалось ей. - Он всегда всё делал легко, спокойно, иногда играючи. А, может быть, мне это только казалось? Впрочем, нет! Это в нём дар Божий – и пусть он никогда не иссякнет!» 
    Наверно, Эвия несколько призадумалась, глядя на его лицо, потому что он вдруг встревоженно спросил:
    - Эвушка, с тобой всё в порядке?
    Она встрепенулась, вернувшись к реальности:
   - Ну, что ты – это же моя стихия: луг с зелёной травой, полевые цветы на нём и вы, мои хорошие. Женщине для счастья вполне достаточно.
    Она свернула мольберт, они дружно зашагали домой.
    А воздушный змей, отпущенный Валдисом, всё кружил в небесах, пока не пропал из виду. Алёнка заплакала.
    - Ну, что ты, не плачь. Следующего змея я сделаю скоро, - заявил Валдис, - и мы вместе пойдём его запускать, уже без мамы и папы.
   - Правда сделаешь? – спросила сестрёнка, размазывая слёзки по щекам.
   - Слово мужчины. Если я обещаю – значит, выполню.
   «Весь в отца! - с нежностью подумала Эвия о своём первенце. - Если и дальше в него пойдёт – в жизни не пропадёт». И тревожно, и радостно было у неё на душе.   
    Все четверо уже подходили к родовому гнезду Макаровых, из которого доносился ароматный запах бабушкиных блинов…



               
   


   
      
   

                Часть третья


                19. Десять лет спустя


    Прошло ещё десять лет. Семья Макаровых по-прежнему жила в Краснодаре, но уже не в служебной двухкомнатной квартире, а в собственном доме, построенном в пригородном коттеджном посёлке. Дом был большой, двухэтажный, с комнатами для детей, кабинетом и библиотекой отца и, конечно, с просторной мастерской для Эвии. Его украшал взращённый в основном руками старших членов семьи сад с цветником. Несколько позади сада располагались грядки с обычным огородным набором – от кабачков до клубники, - ягодными кустами и даже бахчой. Благодаря усилиям всех четверых всё это возделывалось, культивировалось, а главное, радовало глаз и наполняло жизненными соками. Неустанная забота Эвии о семье привела к тому, что сама хозяйка в возрасте 48 лет сохранила стать и хорошее здоровье. Дети, слава Богу, тоже были здоровыми. К тому же оба активно занимались спортом.
    Владимир, который был старше Эвии на три  года (ему исполнился 51 год) в 2010 году вышел в отставку в звании полковника. Он продолжал много работать, создав небольшое патентное агентство, но тоже выглядел молодцом, только вот седина посеребрила виски да в последнее время что-то стало пошаливать сердечко. К врачам, правда, он пока не обращался, полагаясь на свойства валидола и подобных ему пилюль, во всяком случае, домашние его жалоб не слышали. Зато он активнее занялся спортом, особенно своим любимым альпинизмом.
    Эвия все эти годы работала по хозяйству - в доме и в саду - много занималась детьми, но и о творчестве не забывала. Более того, её картины продавались не только в столице Кубани и других городах края, но и в Москве. В Краснодаре Эвия на паях владела небольшим магазином-галереей, где проводились её персональные выставки и продавались картины как собственные, так и работы близких по духу местных живописцев. Её успехи в творчестве во многом и определяли материальное благополучие семьи, не говоря уже о том, что Эвия давно уже рассчиталась с фрау Фрейбергой из Богом спасаемого Франкфурта-на-Майне. И всё-таки с лучшими своими полотнами она не рассталась, украсив ими интерьер собственного дома, а лучшие из лучших она развесила в особой комнате. «Это будет часть приданого для Валдиса и Алёнки», - решила она. 
    Отношения между супругами продолжали оставаться тёплыми. Иногда поздняя страсть вспыхивала в них, и они приникали друг к другу с жадностью и любовью, но это уже не была любовь их молодости – она давно уже прошла, уступив место взаимоуважению и тихому семейному счастью.
    В конце года вместе с Алёной и Валдисом, студентом Кубанского государственного университета, Эвия и Владимир совершили незабываемую поездку в Париж, которой отметили окончание военной службы полковника Макарова.
    Иногда Эвия в тревоге спрашивала мужа, почему Валдис не дружит ни с одной девушкой, никого не приводит домой. Вроде, пора бы уже.   
    - Не подгоняй время, мать! - отвечал Владимир. – Он у нас парень серьёзный, просто так, ради галочки, он заводить девушку не будет.
    - Серьёзный 22-летний мальчик, - улыбаясь, вторила ему Эвия.
    - А как ты думала! Мужают все по-разному. Может, он у нас, действительно, ещё мальчик в душе. Кто знает?
    Но родители ошибались на этот счёт и зря беспокоились: эротические фантазии нередко посещали их сына, но знакомые девушки не трогали его сердце. Со многими однокурсницами Валдис был в хороших отношениях, но ни с одной он не сближался. По-видимому, он ждал свою, единственную.


                20. Зов предков


    В марте 2011 года Валдис Макаров досрочно сдал госэкзамены в университете и вскоре получил  место в одном из солидных банков Краснодара. Приступить к работе он должен был в конце лета. 
     Примерно в это же время Эвия получила письмо от матери из Латвии. Расма писала, что муж её умер, и она осталась совершенно одна, так как старший сын Гунар с семьёй уже несколько лет, как уехал в Ирландию, и возвращаться оттуда пока не собирается. Они с женой оба прилично там, в Лимерике, зарабатывают и уже строят свой дом, а перспектива жалкой учительской зарплаты в латвийской провинции его больше не привлекает. Жена же его вообще была в Айзпуте безработной. Второй сын, который раньше работал строителем в Лиепае, тоже уехал за границу, и тоже не бедствует в Англии. А две сестры Эвии, хоть никуда и не уехали, но обе замужем и живут одна в Елгаве, другая в Риге, а к матери заезжают нечасто и ненадолго. У самой Расмы отказывают ноги, передвигаться очень трудно, «хорошо хоть соседка Айна помогает, дочь Страутиньшей, ты их помнить должна, - один, кажется, с тобой в одном классе учился. Она тоже осталась одна, гражданский муж её бросил с младенцем».
    Далее она писала о том, что после Нового года приезжал из Германии Рихард, хотел увидеться с детьми, кроме Расмы, никого здесь не застал, и уехал в Ригу, но обе дочки с ним встречаться не захотели. Он и улетел в свой новый фатерлянд. Он постарел, пополнел, от красавца Рихарда мало что осталось. Ингрида умерла, оставив ему всё своё состояние, а детей у них так и не было. Говорят, жили они хорошо, Ингрида очень любила Рихарда. Недаром говорят, что последняя любовь цветёт иногда ярким цветом. О возвращении на родину Рихард тоже не хотел и слышать. «Каждому из своих детей он открыл по счёту в Сведбанке с хорошим вкладом, а мне дал тысячу латов наличными, сказал, на врачей».
    В конце письма мать очень просила Эвию, чтобы кто-нибудь, кто посвободнее, приехал бы к ней повидаться.
    На семейном совете постановили, что ехать надо Валдису: на работу ему ещё не скоро, а вуз позади. Владимир проходил обследование в Центральной краевой больнице, а Эвия не могла оставить дочь, заканчивающую седьмой класс. К тому же на ней были сад, огород, цветники и галерея. Валдис, видевший бабушку совсем маленьким, но запомнивший её, рад был поездке к ней и на родину. В душе он всегда лелеял мечту побывать на своей малой родине в Курземе, хотя родился он и в Риге. Теперь он на пороге к осуществлению мечты. «Зов предков», - шутил он, а сердце, между тем, томилось тревожным ожиданием…

    И вот самолёт приземляется в Рижском аэропорту. Пограничный контроль ему, россиянину, родившемуся в Латвии, наполовину латышу и с латышским именем, пришлось проходить достаточно серьёзный: Латвийское государство с большой охотой позволяет, и даже поощряет, получать своё гражданство обладателям американских, австралийских или канадских паспортов, которые только числятся латышами и давно забыли язык предков, зато ему, латышу с востока, говорящему по-латышски, двойное гражданство не светит, - и это не единственная гримаса в законодательстве малопонятного для здравого разума маленького государства!
    Валдис остановился в недорогом отеле и два дня посвятил возобновлению знакомства с родным городом, где успел закончить первый класс. Старая Рига пленила его. Он часами ходил по её улочкам, отдыхая  в маленьких кафе за чашечкой кофе. Туристов-иностранцев здесь было видимо-невидимо, английская и русская  речь слышалась чаще, чем латышская. «Приток валюты, - подумал Валдис, - видно, что градоначальник и его команда этим занимаются всёрьёз».
    Как ни хороша была Рига, но всё же родной уже не была для него: ни одной близкой души у него здесь не было. Говорил по-латышски он уже не так хорошо, как в раннем детстве. Они с матерью договорились общаться наедине на её родном языке, чтобы обоим не забывать его, но этого было маловато.
    На третий день он сел на автобус «Рига – Лиепая», из которого через пять часов он вышел в Айзпуте. Как ни странно, он хорошо запомнил городок, в котором побывал в трёхлетнем возрасте, а бабушкин дом – в особенности. 1991 год… Тревожное, но и романтичное было, говорят, тогда время.
    Валдис открыл калитку. Навстречу ему с крыльца сбежала молодая женщина. Она окинула Валдиса взглядом и, густо покраснев, выбежала на улицу. Он увидел, как она забежала в калитку соседнего дома.
    - Валдис, внучек, как я рада! - плача, обнимала Валдиса бабушка Расма. – А почему без мамы?
    - Она не может: папа в больнице, а Алёнка учебный год заканчивает.
    - Ну, и так слава Богу! Садись, угощать тебя буду. 


                21. Вот она любовь, окаянная!


    Валдис проснулся с петухами в буквальном смысле этого слова, так как эти птицы оглашали соседский и бабушкин дворы спозаранку.
    - Вот горланы бесстыжие, внучку моему выспаться не дают! – запричитала бабушка Расма.
    - Ничего, бабуля, я привыкну. Я ведь к вам на месяц.
    - А что, Валдис, нравится родовое гнездо?
    - Ещё бы, понравилось, и даже очень. Воздух чистый, прекрасное подворье, радуга на небе по утрам – хороший знак, между прочим. Ну, и, конечно, ты, бабушка.
    - Что я? Мне уже под семьдесят. А вот по соседству Айночка живёт, краса неписаная!
   Не успела бабушка проговорить эту многозначительную фразу, как дверь отворилась и в комнату вошла молодая женщина лет двадцати четырёх. Она поздоровалась и сказала:
    - Тётя Расма, молоко я поставила в коридоре. Там же и сметанка свежая.
    - Спасибо, Айночка.
    - Не за что. Вы, если что надо, спрашивайте, не стесняйтесь. С больными ногами далеко не уйдёшь.
    Пока женщины переговаривались, Валдис успел рассмотреть гостью. Это была та самая женщина, которую он вчера встретил у крыльца.
    Айна – так назвала её бабушка – была действительно очень хороша собой. Густые, цвета спелой пшеницы волосы были собраны в большой пучок, карие глаза смотрели доброжелательно, изучающе. Она была несколько полновата, но это не портило её. Форму и полноту грудей подчёркивала тонкая серая кофточка. Две пуговки были расстёгнуты, так что, передавая бабушке почищенный апельсин, он, скосив глаза, увидел и ложбинку, и часть этих прекрасных бугров.
    Валдис не был настолько целомудрен, чтобы не знать женщин со всеми их прелестями, но он никогда ещё не испытывал такого сильного влечения, какое испытал сейчас. Судя по пламенеющим щекам Айны и быстрым, лихорадочным её движениям, она тоже была возбуждена. Расма, перехватившая их взгляды друг на дружку, сказала:
    - Айночка, ты заведи ко мне Линду вечерком, а сама погуляй с Валдисом. Покажи ему город, интересные места, в кафе посидите.
    - А во сколько удобно будет? – спросила Айна.
    - Да хоть в шесть заводи.
    - Хорошо, я приду, - быстро проговорила она и метнулась к двери.
    Оставшись наедине с внуком, Расма лукаво посмотрела на него и спросила:
    - Что, понравилась тебе моя помощница?
    - Да, красивая и добрая, похоже. Это о ней ты писала в письме маме?
    - Да. Могу добавить, что она постарше тебя, но ненамного. У неё дочурка Линда, ей четыре годика, красавица – вся в мать. У Айны мама умерла, чуть-чуть не дождавшись внучки, а отец бросил их ещё раньше и давно живёт в Лиепае. Денег на учёбу у них не было, поэтому девушка после школы осталась здесь, к тому же и жених-одноклассник Янис никуда не собирался. Поговаривали, что они ещё в школе жили вместе, но этому никто не верил, пока Айночка не забеременела. А Янис ещё в школе стал попивать. Где водка – там и женщины. Короче, Айна терпела, терпела, пока не застукала Янку на сеновале с одной пьяной бабой, Дзинтрой, – та намного старше его была, к тому же мать-одиночка. Вот тогда Айна и выкинула его сумки с барахлом с крыльца. Наутро он протрезвел, приходил прощения просить, но Айна не пустила его назад. Говорят, из города он тогда же и уехал… 
    - С Дзинтрой? – перебил её внимательно следивший за бабушкиным рассказом Валдис.
    - Что ты! Не с ней, один. Та по рукам пошла. Родительских прав лишили. А про Яниса с тех пор никто и не слышал.
    - Неужели у Айны после этого так никого и не было?
    - Не было. А кто на ребёнка-то пойдёт даже к такой красотке? Да и безработица у нас тут повальная, Айна сама никого не подпустила бы к себе. Она молодец, - продолжала бабушка, - хозяйство родительское подняла в одиночку, на почте работает, мне после смерти Райвиса помогать стала – то пол подмоет, то курочек покормит, когда у меня ноги разболятся, то в магазин сходит. Вот видишь, молочко я у неё покупаю, сметану тоже. И всё с охотой, всё по доброте. Да ты и сам увидишь.

    Ровно в шесть часов вечера Айна зашла за Валдисом, а девочку оставила у тёти Расмы. Линдочка была рассудительная девочка. Мама только что привела её из детсада.
    А Валдис Линде очень понравился.
    Этот майский вечер выдался в Курземе на редкость тёплым. Всё кругом цвело и благоухало. Валдис наслаждался чистым воздухом, насыщенным ароматами, и близостью женщины, с которой ему было необыкновенно хорошо, в которую, как ему начинало казаться, он влюбился ещё с первой встречи у калитки. Айна таяла под его взглядами, но старалась держаться.
    К десяти вечера они осмотрели городок, посетили всё то, что запомнилось Валдису в раннем детстве, посидели в местном, весьма приличном кафе, и теперь подходили к их соседним домам.
Они начали прощаться.
    - А Линда? Её забирать не пора?
    - Линда уже спит в такое время. Она часто и у бабушки твоей засыпает, если мне куда-нибудь нужно.
    - Тогда я зайду, поговорим. Нам-то спать ещё рано.
    - Конечно, Валдис. Мне просто неловко было самой приглашать вас.
    Дома она быстренько накрыла на стол. Валдису понравились цеппелины с румяной корочкой и малиновое вино собственного приготовления. Оно было потрясающе вкусным и не слабым. У Валдиса от выпитого, от переизбытка кислорода в тёплый майский вечер, от близости красивой и желанной женщины закружилась голова.
    Тёплая волна захлестнула их обоих, вобрала в себя. Не в силах сопротивляться обоюдному чувству, они оказались в объятьях друг друга.
    В эту ночь Валдис впервые по-настоящему познал женщину. Айна оказалась чудом. Она угадывала его малейшие желания и тотчас стремилась их удовлетворить. Валдис чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Эта ночь любви стала ошеломляющим открытием для него.

    После этого они стали встречаться регулярно. Оба не могли друг без друга. К концу месяца, который он и планировал провести у бабушки, Валдис решил, что расставаться с Айной не должен. И он предложил Айне отправиться с ним в Краснодар, благо, срок пребывания в Латвии по туристической визе у него далеко не истёк. Получив согласие женщины, он, засучив рукава, взялся за решение визовых формальностей для Айны и ребёнка, приобретение билетов.
    На совете с бабушкой, не ожидавшей такого стремительного развития собственного сценария, было решено, что за домом и хозяйством Айны на время её отсутствия приглядит ещё одна их добрая соседка под контролем тёти Расмы.

    Через неделю все четверо и соседка Бригита сидели в доме бабушки за прощальным ужином. И всё было бы хорошо, если бы после выпитой рюмки наливки Айна не упала в обморок. Её откачали довольно быстро, но все поняли, что дело у парочки зашло дальше и быстрее, чем ожидалось.
    - Эх, рановато, внучек! Погодить бы надо, пожить пока так.
    - Ну, что ты, бабуля, это же дар Господень! Радоваться надо.
    И они радовались.
    «Ну, что ты будешь делать с этой любовью! Окаянная она, как есть, окаянная», - думала Расма Озолиня.
   

    Через три дня Валдис и Айна с дочерью вылетели в Борисполь, где их ждала пересадка на рейс в Краснодар. Валдис торопился на свою первую в жизни работу. 


                22. Алёна


    Между тем Алёна Макарова, перешедшая в 10 класс, жила своей собственной жизнью. Она как-то незаметно для своих родителей превращалась в довольно высокую миловидную девушку.  В свои неполные семнадцать она была самостоятельна, прилежно и целенаправленно занималась в средней школе с углублённым изучением английского языка, не забывая и о типичных для её поколения радостях жизни. Вот эта-то «углублённость» её школы и дала толчок к весьма крутому повороту в жизни младшей из Макаровых.
    Как-то в школу пригласили кого-то из родителей Алёны, и в кабинет директора школы явились оба встревоженных вызовом “предка». Их тревога оказалась напрасной: именно хорошая учёба дочери, а не какие-то грехи, послужила причиной приглашения девочки на учёбу в одной из британских школ по так называемому семейному обмену. Владимир и  Эвия дали согласие, а Алёна, конечно, приняла приглашение отправиться в английский город Ноттингем, где ей предстояло завершить учёбу в 9 классе, проживая в семье, как это ни странно, полковника в отставке королевских вооружённых сил и его жены, учительницы той же школы, в которой Алёне предстояло учиться ближайшие восемь месяцев. Дочь британской пары, Джудит, соответственно, переезжала на то же время в Краснодар и занимала место как в семье Макаровых, так и в её классе, так как девочка тоже углублённо изучала русский язык.
    Алёна легко «вписалась» в реалии семейной и школьной жизни в Англии. Следует добавить, что помимо временных папы Дэвида (мистера Дэвида Мейсона) и мамы Бетси (миссис Элизабет Мейсон) в семье оказался и четвёртый её представитель – старший брат Джудит по имени Майкл, студент последнего курса архитектурного факультета Лондонского университета. Поначалу временный братик не обратил внимания на временную сестрёнку из России, тем более, что дома жил непостоянно, уезжая по понедельникам рано утром в Лондон и приезжая по пятницам вечером в Ноттингем, и то не всегда, так как он играл в гольф за команду своего университета на студенческом первенстве Англии. Естественно, что глубокого знакомства между молодыми людьми не складывалось, хотя Майкл и отметил про себя, что русская школьница очень даже недурна собой. Он знал, что отцу и матери Алёна понравилась настолько, что уже с первых недель пребывания в их семье они начали уговаривать девушку продолжить обучение в Англии после окончания средней школы. Все заметили, что Алёна буквально влюблена в английский язык и культуру, и были правы. Акклиматизация Алёны Макаровой в Великобритании проходила быстро и успешно, так как она, в отличие от своих сверстниц даже из своей престижной школы, читало немало книг британских классиков от Дефо до Голсуорси, знала и современных писателей, особенно выделяя среди них Иэна Макьюэна.  В свои теперь уже полные 17 лет она ориентировалась и в искусстве, и в архитектуре Англии, не говоря уже о популярной музыке,  что тем более поражало чету Мейсонов. Всё это и настроило мистера Дэвида и миссис Элизабет на то весьма заманчивое предложение, которое они сделали Алёне относительно её недалёкого будущего. Нетрудно догадаться, что зёрна эти легли в подготовленную почву, и девушка загорелась такой перспективой.
    После того, как Алёна побывала на каникулах в России и предложение было обсуждено на семейном совете, оно было принято, и, возвращаясь в Ноттингем, она уже знала, что останется там и на последний класс средней школы, после чего будет поступать в Лондонский университет для изучения культурологии.
    Пока Алёна доучивалась в школе, её названый брат получил диплом магистра архитектуры и окончательно возвратился в родной город, где его уже ждало место одного из помощников главного архитектора Ноттингема. Вот тут-то на почве общих интересов к истории и архитектуре родины Робин Гуда и подготовки Алёны к вступительным экзаменам в тот самый университет, который и окончил Майкл, сближение между молодыми людьми пошло очень стремительно. А ускорило его ещё и обучение Алёны на водительских курсах – Майкл и здесь оказал своей подруге самую деятельную помощь, заменив ей инструктора по вождению (напомним, что россиянке в Британии это тем более сложно из-за особенностей местного «трафика»). Кроме того, голова молодого архитектора была наполнена всевозможными идеями, которыми он с удовольствием делился с Алёной, находя понимание и даже творческую поддержку.
    Однажды, забыв в комнате Алёны материалы своего нового проекта, он вернулся их забрать и обнаружил девушку спящей в кресле. Бумаги лежали рядом на столике – видимо, она читала их. Он поискал глазами и, найдя плед, укрыл им Алёну. Невольно взгляд его упал на распахнутый халатик, и то, что было под ним, заставило его затрепетать. Присмотревшись к Алёне глазами мужчины, Майкл наконец-то понял, что уже давно неравнодушен к ней – просто не отдавал в этом себе отчёта.
    В свой день рождения, после застолья, он пригласил Алёну к себе в комнату и, включив записи наиболее любимых ею английских музыкантов – а для обоих на первом месте был Пол Маккартни – пригласил её потанцевать. Алёна зарделась. Майкл был намного выше её. Тесно прижав девушку к себе, он стал тихо подпевать сэру Полу, а пел он неплохо. Алёна таяла в его руках. Она чувствовала, что харизма молодого Мейсона всё более и более обволакивает её.
    Почувствовав сладкую негу, Майкл подхватил девушку на руки, отнёс на диван и, наклонившись, поцеловал её в губы. Его руки ласкали её тело, Майкл тяжело дышал.
    - Майк, - вдруг твёрдо произнесла Алёна, - я тоже неравнодушна к вам, но давайте не будем опережать жизнь. Я стану вашей, если вы того захотите, когда буду по крайней мере на третьем курсе. То есть мы останемся друзьями ещё два - два с половиной года. Я непременно хочу получить диплом бакалавра, это как минимум.
    - Милая Хелен, ты же знаешь, что люди мы, мягко говоря, небедные, я и сам уже зарабатываю прилично. Зачем тебе, с твоими прекрасными глазами, очаровательной фигуркой, безупречными ручками и ножками, становиться культурологом. Ты ведь знаешь, что это хоть и творческая, но вместе с тем и трудная профессия. И вряд ли она даст тебе достойный заработок. 
    - Нет, Майк. В жизни я должна всё прочувствовать сама, это моя цель. К ней я шла очень долго. Я буду любить тебя больше, если ты не посягнёшь на эту святая святых для меня.
    - Ну, что ты, Хелен. Да разве я посмею сделать что-то, что  не сообразно твоим интересам? Я буду делать всё, чтобы ты была счастлива. Хочешь попробовать себя в профессии – пожалуйста, но утомлять себя я тебе не позволю. А что касается двух лет, то я подожду. Между нами всё останется так, как прежде.
    Но всё-таки не осталось…
    Как-то, когда Алёне было уже 18 лет, она, переутомившись за учебниками, отправилась в ванную и не заметила, как сон сморил её прямо в воде. Прошло пятнадцать минут, и она стала медленно погружаться в ванну, а вода становилась всё горячее. Проходивший мимо Майкл почувствовал пар, медленной дымкой просачивающийся под дверью. Дверь оказалась незапертой, и он, встревоженный, вошёл внутрь.
    - Алёна, Алёна! – закричал он, будя девушку.
   На шум прибежали родители. Все в ужасе смотрели друг на друга: ещё бы немного, и произошло непоправимое. Майкл накрыл Алёну простынёй и понёс в её комнату. Проходя мимо матери, он посмотрел ей в глаза. Мама одобрительно кивнула ему.
    В эту ночь Алёна стала его.
    Обезумевший от счастья Майкл ласкал её нежное тело, повторял, как заклинание, слова любви, а потом, удовлетворённый, слизывал слёзы сладкой боли с лица любимой.
    Через два месяца они сыграли пышную свадьбу. А ещё через девять на свет появился маленький Джон Мейсон.
    Чтобы Алёна не оставляла учёбу, для ребёнка была нанята няня самой высокой квалификации.

    Эвия и Владимир получали информацию от дочери мгновенно, начиная с её отъезда в Соединённое Королевство. Естественно, что и на свадьбе побывали, только вот не суждено было двум полковникам в отставке пожать друг другу руки: Эвия летала в Англию вместе с Валдисом.
    - А Алёнка-то наша не подкачала – завоевала всё-таки Лондон.
    Эвия грустно улыбнулась. Жить в разлуке с дочерью и внуком – разве об этом она когда-то мечтала? Но главное – чтобы не она, а дочь была счастлива.


                23. Беда не приходит одна…


    Когда Валдис с Айной и её дочерью прилетели в Краснодар, никого в доме не оказалось. Родители перед дачными работами вместе с Алёнкой поехали отдохнуть на Азовское море.
    Неделя без родителей и сестры в родном доме стала для них временем блаженства. Они наслаждались обоюдным счастьем и использовали всё свободное время, чтобы посвятить себя друг другу. Айна давно уже не ощущала себя такой счастливой. Она во второй раз собиралась стать матерью и радовалась этому. Айна чувствовала все перемены в своём организме, зарождение новой жизни в себе. Иногда ей делалось плохо, изменялась чувствительность к пище, но всё это было пустяком по сравнению со всё возрастающим чувством материнства и обновлением организма. Валдис так любил свою Айну, что она даже удивлялась силе и неистовству этой любви молодого видного парня к уже много испытавшей женщине старше его.
    Идиллия разрушилась по приезду родителей. Всегда демократичные и доброжелательные, Эвия и Владимир как-то настороженно отнеслись к Айне. Им не понравилось, что сын, на которого они возлагали большие надежды, взял женщину с ребёнком на три года старше себя, которая к тому же так быстро забеременела.
    Годы, к сожалению, меняют людей. Говорят, человек меняется через каждые пять лет. Некогда большие альтруисты, с пониманием смотрящие на такие вещи, сейчас, в возрасте, Эвия и Владимир стали более консервативными. Они хотели большого счастья для сына и не верили, что женщина из провинциальной латвийской глубинки способна осчастливить его.
    Дорогие Эвия и Владимир! Автор внимательно следит за перипетиями вашей судьбы и отлично помнит, какими вы были в пору влюблённости. Вы сразу же приняли любовь и отдались ей без каких-либо сомнений и размышлений. Да, возможно, сердце матери – вещун, и оно что-то подсказывает ей, но не омрачайте им хотя бы время ожидания первенца, особенно Валдису – это ведь бывает раз в жизни! Будьте благоразумны!
    И, словно услышав эти мысли, чета Макаровых стала терпимее относиться к Айне. Эвия давала ей всевозможные советы в период беременности.
    Однажды мать отозвала Валдиса в сторону и сказала:
    - Сынок, только не спеши регистрировать свой брак. Поживите пока в гражданском союзе, присмотритесь друг к другу. Ты её любишь – это понятно. Но любит ли она тебя так же? И потом, разница не только в возрасте, а ещё и в интеллекте, в духовном развитии, и это заметно. Сейчас это не имеет значения для тебя, но так ли это будет потом?
    - Хорошо, мама, мы зарегистрируемся только после рождения ребёнка.
    Эвию, похоже, удовлетворил такой ответ.
    В начале 2011 года Айна родила сына. Его назвали Микусом. Валдис был не только счастлив, но и горд: не каждому дано  в 22 года иметь сына. Он по-прежнему любил свою жену. Смягчились и родители, видя счастье своего сына. Да к тому же внук был до того симпатичен, что нянчить его было одно удовольствие.
    Тогда Валдис назначил дату регистрации брака – через месяц после крещения младенца. Макаровы начали постепенно разворачивать подготовку к свадьбе, однако к концу этого срока из Латвии пришла телеграмма с сообщением о смерти отца Айны.
    - Надо ехать, - вздохнув, сказала Айна.
    - Но ты же ещё не окрепла, Айночка, и Микус совсем крохотный. К тому же, ты рассказывала, что папа вас с мамой оставил, когда ты была маленькая. 
    - Да, это так, но со мной он встречался, подарки дарил. И он любил меня, я это чувствовала. У него двое от второго брака, помоложе меня. А что касается здоровья – я в полном порядке. Микуса  оставим бабушке, она справится, а Линдочку возьмём с собой. Родителей надо хоронить, Валдис, поедем!
    Валдису ничего не оставалось, как согласиться с её доводами. 

    И снова Айзпуте. Бабушка Расма выглядела даже лучше, чем в прошлый раз. Она была очень рада рождению правнука.
    Оставив пятилетнюю Линду в родном городе у бабушки, Валдис и Айна собирались наутро отправиться в Лиепаю, чтобы заняться подготовкой похорон.

    Неожиданно к ним пришла подмога: появился одноклассник Айны Янис, отец Линды. Оказывается, он никуда далеко не уезжал, а жил и  работал в Лиепае водителем большегрузной фуры. Дома он бывал редко, но как раз в это время оказался в отпуске и заехал на пару дней к матери в Айзпуте, решив и дочку проведать. Узнав о переменах в жизни своей бывшей подруги, он заглянул к тёте Расме, чтобы узнать подробности, и как раз угодил на встречу Расмы с Айной и Валдисом.
   Увидев Линдочку, он подхватил вырывающуюся девочку на руки и сказал:
    - Вот ты какая большая у меня, дочь!
    Когда он пожимал руку Айны, выражая ей соболезнование, Валдису показалось, что делал он это дольше, чем следует.
    На следующий день все трое выехали на машине Яниса в Лиепаю, а когда похороны завершились, на поминки не остались и уехали назад, в Айзпуте, чтобы помянуть отца в своём узком кругу.
    Янис, видя, что Айна едва справляется с противоречивыми чувствами, подошёл к ней в сенях, куда она выходила, чтобы принести закуску на стол. Лаской и умело поставленными вопросами он за считанные минуты добился признания в том, что он прощён и она его по-прежнему любит. Ещё минута в сенях ушла на короткий, но страстный поцелуй, подтвердивший это вынужденное признание. Теперь Айна поняла, что никогда ничего подобного тому, что с ней происходит сейчас, не испытывала к Валдису.
    Не в силах совладать с собой (ведь Янис был у неё первым!), она дала Янису ключи от своего дома, пообещав ночью к нему прийти, когда муж заснёт покрепче.
    Три часа горячей любви – и она вновь душой и телом принадлежит Янису.
    Утром Айна приняла решение обо всём рассказать Валдису, а заодно и о том, что она решила остаться в Латвии, но Янис опередил её. С Линдой на плечах – девочка играла в Расмином дворе и теперь уже не боялась нового-старого папы – он вошёл в дом. Линда неожиданно для всех закричала:
    - Дядя Валдис, вы можете ехать домой. К нам настоящий папа пришёл!
    Все застыли в немой сцене…

    Валдис первым нарушил затянувшееся молчание.
    - Я завтра же уеду, Айна. Видно, наш брак был слишком поспешным. Но учти: Микуса я тебе не отдам. Это мой сын, мама тоже его полюбила. Вы уж сами позаботьтесь о новом сыне, а родная дочь у вас уже есть.
    - Конечно, позаботимся, - вмешался в разговор Янис, - мы с Айной с детства знаем друг друга, и лишь нелепая случайность разлучила нас пять лет назад. Оказывается, мы всё ещё любим друг друга. Ведь так, Айночка?
    - Да, - коротко подтвердила Айна, стараясь не смотреть на Валдиса.
    Тут уже он не выдержал:
    - Послушай, Айна, ты, кажется, ещё часов двадцать назад любила меня. Во всяком случае, отдавалась неистово, не играя.
    - Чушь! – вскинулся Янис, - это просто естественная потребность. А как же, по-твоему, она отдаваться должна – как бревно?
    - Ладно! Ступайте и будьте счастливы. Хорошо, что так случилось накануне свадьбы, а не после. Ты, Айна, сможешь навещать Микуса в Краснодаре, если захочешь.

   На следующее утро, попрощавшись с бабушкой, Валдис уехал в Ригу. В душе его была метель: «Что же это за штука такая непонятная, любовь? – размышлял он, глядя из окна автобуса на встречные машины. Но вспомнив маленького Микуса в кроватке, он озарился улыбкой, - вот что главное!» 
    Вернувшись в Краснодар, Валдис сразу погрузился в работу. Работа и Микус – вот что спасало его от депрессии. Эвия ходила подавленной – она тоже переживала то, что произошло в судьбе Валдиса. «Я как будто напророчила… Да, было у меня какое-то недоверие к этой женщине, как чувствовала, поэтому и уговорила подождать со свадьбой».
    Владимира дома не было: с группой альпинистов, среди которых были и его бывшие сослуживцы, он выехал в чешские Татры. Он и раньше любил горные вылазки, экстремальный спорт, и, конечно, свежий воздух.
    - Отец, ну куда тебя несёт? Тебе же уже не тридцать и даже не сорок пять. Это же опасно!
    - Не плачь, мать, не рыдай! У нас там круговая порука. Один за всех… Обойдётся!

    Но на этот раз не обошлось. Через две недели после приезда Валдиса из Латвии Эвия со спящим Микусом на руках присела к телевизору. Взволнованный голос диктора новостей привлёк её внимание: «Трагедией закончилось восхождение на одну из вершин Татр для группы альпинистов, среди которых было и несколько россиян: трое из них пропали без вести после схода снежной лавины. Российское консульство в Остраве передало нашему каналу фамилии погибших, вы можете увидеть их на экране». Эвия дрожащими руками надела очки и увидела надпись на экране «Владимир Макаров, РФ».
    В это время раздался звонок – пришёл Валдис. Эвия медленно встала. Всё плыло перед её глазами. Она оставила внука на диване и пошла в переднюю, откуда уже раздавались новые звонки. Эвия  сделала нетвёрдый шаг, но тут силы покинули её, и она упала перед самой дверью.
    Валдис, услышав непонятный шум за дверью, достал ключи, лежавшие на дне сумки, и быстро отпер дверь. Он сбегал на кухню, принёс воды и нашатырный спирт. Через пару минут мать открыла глаза. Бережно взяв её на руки, он отнёс её на диван, а ребёнка переложил в кроватку.
    - Что случилось, мамочка? – с тревогой спросил сын.
    И тогда Эвия стала кричать. Она ничего не говорила, только кричала. Валдис понял: отец… Он прижал голову матери к себе и, покрывая поцелуями её лицо и руки, старался вывести из тяжелейшего стресса.
    - Не плачь, мама, слезами горю не поможешь. – А в голове его промелькнула мысль: «Беда не приходит одна».


                24. «Выше голову, Эвия!»


    После похорон мужа Эвия нигде не находила себе места. Даже подрастающий Микус не мог рассеять её грустных дум и печали. Как-то Валдис поздно вернулся домой и увидел, что мать сидит в старом кресле на террасе и тихо напевает что-то. Он, неслышно ступая, подошёл поближе и услышал, что она поёт какую-то красивую песню по-латышски. Сам Валдис тоже не забыл язык матери.
    На следующее утро за завтраком он сказал матери:
    - Мама, ты не будешь против, если ты будешь постепенно знакомить Микуса с языком его предков? Я считаю…
    - Я это уже делаю, сын. Микус быстро всё схватывает и уже кое-что лопочет по-латышски. Всё же генетика – вещь серьёзная.
    - Вот и хорошо. Значит, с этим вопросом полная ясность. 
    Когда Микусу исполнилось полтора года, Эвия заговорила с сыном о том, что хочет съездить в Айзпуте, к маме: «Я же очень давно там не была, а мама плохая. К живой надо съездить. Может, няню пригласим на время моего отсутствия?»
    Валдис горячо поддержал мать в её стремлении съездить на родину. Эвия стала собираться. Через несколько дней пришла и няня – девушка 22-23 лет, студентка педагогического университета, подрабатывающая на жизнь.
    Эвия в тот же день вылетела в Москву, а оттуда в Ригу. Когда она сидела уже в такси, нёсшемся из Лиепаи в Айзпуте, она попросила у водителя разрешения открыть окно пошире. Было жаркое лето, и встречный  ветер ласкал её лицо, плечи и руки. Эвия улыбалась. На миг она забыла печальные события последних месяцев своей жизни. На какое-то время она почувствовала себя прежней студенткой академии, возвращающейся домой из Риги после очередной сессии. Она была спокойной и безмятежной. Тревоги последнего времени улетучилась. И это всё сделал он, ласковый ветерок, обволакивающий и напевающий нескончаемую песню…
    Как много воды утекло с тех пор! Эвии вдруг подумалось, что за это время она прожила не одну, а несколько жизней – уж слишком разными были этапы. Каждый из них сам по себе представлял собой то маленькую, то большую жизнь в зависимости от событий и их насыщенности. Так незаметно, в думах, подъехала Эвия к такому близкому её сердцу городку. Она велела остановить такси у плотины, постояла на ней, а потом пошла домой пешком.
    Она открыла калитку, постучала в дверь, но никто не отозвался, хотя было лишь семь вечера. Эвия толкнула незапертую дверь и вошла в дом. Расма спала, уронив голову на стол: видно, намаялась за день. Эвия тихо села рядом, всматриваясь в родные черты. Мать сильно сдала после их последней встречи. Эвия погладила её седые волосы, натруженные руки.
    «Мама, милая мамочка! Так и не пришлось тебе отдохнуть в этой жизни. Всё о нас пеклась, о себе не думала. Чем же я могу помочь тебе, мама?» - И сама себе ответила: «Ничем. Ты помоги сама себе, постарайся выйти из замкнутого круга. Душа у тебя сейчас больна».
    А мама, между прочим, никогда не поддавалась жизненным обстоятельствам. «Да, вот у кого поучиться надо правильному отношению к жизни! Жизнь очень не любит слишком серьёзного отношения к себе. Да и для самих людей опасно такое к себе отношение».
    Расма зашевелилась.
    - Мамочка, - тихо позвала Эвия.
    Расма протёрла глаза тыльной стороной ладони и зашептала:   
    - Ты, что ли, Эвиня? Или это мне снится?
    - Нет, мама, не снюсь, я приехала с полчаса назад.   
    - А Володечка? Вы же вместе всегда приезжали.
    - Володя больше не приедет, мама. Нет Володи. Ушёл от нас. Навсегда.
     Произнеся эти слова, она горько заплакала, и, положив, как в детстве, свою начинающую седеть голову на колени матери, отвела душу.
    - Как же ты теперь, Эвушка? Ведь вы с ним не разлей вода были… Горе-то какое: молодой же ещё был!
    - Я не знаю, мама, как мне дальше жить. Без него – пустота. Ни сын, ни внук не могут мне его заменить.
    - Не говори так, доченька. Всё образуется. Жизнь надо уметь прожить. И уйти, выполнив все её предначертания. 
    - Да, мама, - как в детстве, сказала Эвия, - я постараюсь.

    Утром, пока мать ещё спала, Эвия спустилась к затону возле мельницы, где всегда плавали лебеди. Сейчас их почему-то не было, хотя вокруг была всё та же неописуемая красота. Белые кувшинки – одолень-трава – уже распустили свои бутоны. Возле берега плескалась рыбёшка. Величественный в своих преклонных годах, стоял на горе стоял старый парк, а на противоположной горе всё так же переливался золотом в свете восходящего солнца крест на белоснежной кирхе. Всё, как будто бы, как всегда. Но Его больше нет. Он ведь тоже, сидя на старом парапете над мельничным колесом, упивался этой же красотой. Эвия горько заплакала.
    Показались лебеди. Они горделиво подплыли к плотине, не приближаясь к водостоку. Эвия подошла к ним, покидала в воду кусочки заготовленной булки. Птицы позавтракали и, склонив головки на тонкой шее, как бы поблагодарили её за угощение, а потом так же вдвоём медленно удалились на середину  водохранилища.
    Но и это изумительное явление не успокоило Эвию. Она не замечала, как слёзы лились и лились из её глаз. «Я не могу без тебя, Владимир. Мне пусто и одиноко!» - мысленно обращалась она к мужу.
    Откуда-то налетел ветерок, зашелестела листьями рядом стоящая берёзка, и ей вдруг почудился голос мужа: «Поплачь, дорогая, поплачь, пусть слёзы омоют твою душу! Не сокрушайся так обо мне, думай о себе, о детях».
    Слёзы мгновенно высохли. Поражённая, Эвия осматривалась по сторонам. Берёзка больше не шелестела, лебеди уплыли к другому, равнинному берегу.
    «Нет, так больше нельзя! У меня, действительно, есть обязанности перед мамой, детьми, внуками, перед искусством, наконец! Выше голову, Эвия! Надо продолжать жить и работать, жить и бороться!»
    Умиротворённая, решительная и спокойная, она вернулась домой. Расма уже хлопотала у плиты.
    - Мама, давай я всё сделаю сама.
    - Нет-нет, у меня невесть откуда силы появились. Ты моя долгожданная гостья – прошу к столу!
    Мама испекла её любимые с детства драники, поставила миску со сметаной и большую кружку топлёного молока, порезала купленную у Айны копчёную грудинку. Эвия, нагулявшая аппетит, принялась за еду.
    - Садись и ты, мама!
    Вытерев руки о передник, Расма тяжело опустилась на табуретку.
    За завтраком она поведала дочери, как и чем живёт городок, народ, страна. На плаву только те, кто и раньше имел усадьбу, хозяйство, свой дом. Те же, кто работал на разрушенных теперь  фабриках и жил на зарплату, либо бедствуют и спиваются, либо – кто посмелее и кто денег достал – уехали в Ригу, в Англию, ещё Бог знает куда.  Расма от жизни их полусонного городка перешла сначала к Лиепае, потом к Риге и, наконец, ко всей республике. Её рассказ был похож на обзорную лекцию о ситуации в государстве. Эвия удивилась такой осведомлённости пожилой одинокой женщины из провинции.
    - Откуда ты всё это знаешь, мама?
    - Как откуда? Я общаюсь с людьми, газеты читаю, телевизор смотрю и выводы делаю сама, а не повторяю то, что говорят по ЛТВ-1*.  Недавно из Риги приезжала  твоя сестра Инара, она много чего порассказала. Я дочка, хоть и старая, но голова-то ещё работает.
    - Да, ты всегда была неугомонной, мамочка, за всё и за всех переживала, всем помогала – и при этом никогда не вешала нос.
    - И ты не вешай, доченька, ты ещё встряхнёшься и поработаешь, как следует! Талант-то никуда ведь не делся!
    - Нет, мама, всё при мне. Я и там, в России, пишу, правда меньше, чем в молодости.
    Потом Расма рассказала про Айну и Яниса. Айна по-прежнему помогает ей кое в чём. Родила она от Яниса только что сестричку для свой Линды. Янис по-прежнему в дальнобойщиках, уезжает надолго, иногда на месяц. Жаловалась Айна, что поначалу Янис чуть не на руках её носил, но как живот стал расти, стал всё больше её избегать. Прибегала как-то в слезах: «Тётя Расма, что мне делать? Янис вчера приехал и какую-то девицу с собой привёз, говорит, ночевать ей негде, а ночью я проснулась и увидела, что он ушёл к девке этой. Я к ним зашла, а они на диване кувыркаются в чём мать родила. Сказал, что сейчас вернётся, а девка, как сова, хохотала. Так он и не вернулся. А утром мотор завёл – и были оба  таковы!»
    - Говорят, дальнобойщики-то девиц прямо на шоссе подбирают, - комментировала Расма, -  «плечевые» называются, а здесь, видать, дело подальше зашло. А Айна, хоть и любит шоферюгу своего, но по Валдису сокрушается, забыть его тоже не может и всё переживает, что так обидела парня.   
    Эвия рассказала, что Валдис не женат, и они с ним вдвоём воспитывают Микуса.
    - Но не женат он не потому, что по-прежнему любит Айну, а просто очень разборчив, жизнь научила. Много работает, с сыном возится, мне помогает по хозяйству, чтобы я, хоть иногда, кисти взять в руки могла.
    Расма была рада за внука и правнука. Валдиса она очень любила, и Микуса тоже – заочно.
    - Послушай, Эвиня, а, может, вам теперь, в Латвию вернуться? Не в Айзпуте, конечно, - здесь молодым делать нечего – а в Ригу? Продавайте там всё – и возвращайтесь. Купите квартиру или дом, работу Валдис найдёт без труда, язык родной вы не забыли, а у тебя и паспорт ведь всё ещё латвийский! Из страны уехали тысячи, десятки тысяч. И не думай, что только русские. Латыши бегут на запад, как в военную годину. Пусть же хоть кто-нибудь вернётся.
    - Я тоже об этом начинаю думать, мама, но решать ничего в одиночку не буду. Решающее слово - за Валдисом.

    Эвия пожила у матери ещё неделю, потом засобиралась. Её подстёгивала мамина идея о возвращении на родину. «Мама права, - размышляла Эвия в автобусе, а потом в самолёте, - уже пора!»
    С этой мыслью она и вернулась в Краснодар.


* Первый, государственный, канал Латвийского телевидения, выражающий официальную идеологию.


                25. Возвращение


    Эвия несколько раз пыталась заговорить с Валдисом на волнующую её тему, но всё не могла. Но однажды вечером она всё же решилась.
    - Валдис, - обратилась она к сыну после ужина, - как ты смотришь на то, чтобы нам вернуться в Латвию?
    - Было бы неплохо, мама, ведь наши корни там. Но где я найду работу в Айзпуте и даже Лиепае?
   - А кто тебе говорит об Айзпуте, сынок? Я говорю о возвращении в Ригу.
    - Рига – это другое дело. В Ригу я бы поехал. И ты знаешь, мама, у нас в компании как раз идут разговоры о том, чтобы открыть филиал в Прибалтике. Правда, конкретно речь идёт пока о Таллине, потому что Эстония уже вошла в зону евро, но поговаривают о том, чтобы подключить к проекту и Ригу с Вильнюсом – там тоже введение евро не за горами. А поскольку Рига – самый большой из этих городов, к тому же географически он находится в центре, то и головной офис могут разместить именно там. Но это будет только летом 14 года, а сейчас – только в Таллине. Может, мне стоит попроситься пока в Таллин, чтобы оттуда уже участвовать в развёртывании рижского отделения? Ты как, справишься здесь одна с хозяйством и Микусом?
    - Конечно, справлюсь. А это время можно потратить на серьёзную подготовку к переезду. Ведь многое предстоит продавать, включая и галерею. Но у меня есть заветное желание: ты же знаешь, что у меня в следующем году юбилей, и я бы очень хотела отметить его именно в Риге. У меня там ещё есть пара подруг-однокурсниц, которые не предали меня в лихую годину. Они  тоже художницы. Там моя младшая сестра живёт с семьёй, другая младшая – в Елгаве, а бабушку тоже можно будет вытянуть из Айзпуте. Конечно, если бы папа был жив, таких мыслей у меня бы не было… - и она смахнула слезинку со щеки.
    - Ну, тогда, мамочка, мы сделаем так…

    Валдис взялся за реализацию совместного с матерью проекта со всей присущей ему энергией, унаследованной от полковника Макарова. Уже на следующий день после небольшого разговора со своим генеральным директором и президентом компании он получил зелёный свет на формирование дочерней компании пока в Таллине, а затем в Риге, где в недалёкой перспективе должен быть создан головной офис. Для этого у него были очень ценные для россиянина качества – он латыш, владеет родным языком, у него возможность в облегчённом режиме  получить латвийское гражданство, правда для этого, к сожалению, предстоит отказаться от российского, а деловые качества Валдиса в компании давно ценили на самом высоком уровне. 
      Два сотрудника инвестфонда уже работали в Таллине, а Валдис направлялся туда через месяц – пока в длительную командировку с проживанием попеременно в Риге и Таллине. Всё это вполне согласовывалось с их с мамой совместными планами, включая и сроки.
    И вот Валдис, после непродолжительного пребывания в столице Эстонии, вновь прибывает в город, где он родился. К этому времени мама уже продала часть имущества в Краснодаре, свой и отцовский бизнес, а также землю под домом, а о продаже самого дома вела успешные переговоры. Алёна, ставшая уже англичанкой и по паспорту, дала свой полное согласие на переезд семьи в Латвию – тогда и ей будет легче навещать маму, и маме ездить в Англию к маленькому Джонни.
    Тех средств, которые у Валдиса были под рукой, уже с лихвой хватало на покупку пятикомнатной квартиры в новом доме в Риге. Самая большая комната отводилась, разумеется, под мамину мастерскую. Одновременно Валдис начал процедуру переоформления гражданства для себя и Микуса, а мама и по сей день проживала в России с видом на жительство. 
    Эвия настояла на том, чтобы купить квартиру в спальном районе Плявниеки, но немного в стороне от основных улиц, соединяющих его с центром. Дом был новый, добротный, квартира занимала всю площадку третьего этажа и половиной окон выходила на берёзовую рощу. Совсем рядом был детский садик, в который сразу же пошёл Микус, а чуть подальше – и школа. Мальчик, как и его отец когда-то, должен был учиться на русском языке, а в семье говорить по-латышски.
    Эвия постаралась восстановить старые связи, но только с теми своими знакомыми, кто не запятнал себя травлей молодой художницы, связавшей свою судьбу с офицером «оккупационной» армии. С некоторыми своими подругами молодости она и не теряла связи, живя в России эти полтора десятка лет. К большому её огорчению, она не нашла в Риге многих из своих коллег и приятелей: они покинули родину в поисках заработка, а некоторые заперлись на родных хуторах и лишь изредка выбирались в столицу, чтобы продать пару-тройку картин. Вскоре Эвия поняла, почему так происходило: человеку, по-настоящему творческому, негде было развернуться в «новой» столице, где все были зажаты экономическими тисками. Но Эвии это не грозило: наследие мужа, удачные деловые и творческие связи в Москве и на Кубани, активность сына и собственный талант позволяли ей жить и творить без оглядки на материальную сторону жизни.
    Она оформила жилые комнаты квартиры и мастерскую в собственном вкусе. Приехавший в очередной раз из Таллина Валдис был от в восторге от маминого дизайна их жилища.
    Когда Микус получил место в детсаде, Эвия, засучив рукава, приступила к творчеству. Родная земля под ногами придавала ей новые силы. Она вновь, как двадцать лет назад, начала выставляться в картинных галереях Риги, где её фамилия не была забыта. Успех её полотен был очень велик. Эвия уже считалась мэтром латышской живописи, а мазню новомодных «гениев» принимали далеко не все. Эвия отнюдь не зацикливалась на классической манере письма, каковую ей когда-то преподавали в академии. Её картины отличались эклектизмом в лучшем смысле этого понятия, в них сочетались наследие старого искусства с новейшими тенденциями и приёмами, но, главное, ощущалась её необыкновенная индивидуальность. Вскоре её работы стали приобретать не только собиратели, но и галереи и даже музеи, и не только латвийские.
    Валдис гордился матерью. Его работа тоже разворачивалась успешно и быстрее, чем планировалось. Он уже начал подбирать помещение для создания рижского филиала фонда. Микус подрастал и всё чаще помогал бабушке выносить краски и кисти из машины, когда они с ней вдвоём выезжали на природу, чтобы поработать на пленэре.   
    Однажды на выставке маминых пейзажей с видами Черноморского побережья и Кубани Валдис увидел тоненькую девушку. Она ходила с пожилой дамой – должно быть, бабушкой – и оживлённо обсуждала с ней ту или иную картину.
    - Боже мой! Да это же Туапсе! – воскликнула она, - бабушка, ты помнишь эти окраины?
    Валдис не выдержал:
    - Простите, а откуда вы знаете Туапсе?
    - В Туапсе  я прожила долгие годы, - ответила пожилая дама, - Эльза тоже родилась там, её отец был офицером Черноморского флота. Вот откуда мы знаем этот город.
    Через некоторое время они ещё раз пришли на выставку, и Валдис решил познакомиться с заинтересовавшей его девушкой.
    Эльзе было 20 лет, она училась в Музыкальной академии по классу скрипки. Отец у неё, как и у Валдиса, был действительно капитаном второго ранга, он погиб при исполнении служебных обязанностей, а мать, как и Эвия Озолиня, вернулась на родину и поселилась с дочерью в просторной квартире её матери в центре города, на улице Бривибас, неподалёку от Видземского, или, как его называют русские рижане, Матвеевского рынка.
    Через две недели после этой встречи Валдис был приглашён на именины девушки в этот дом. Он принёс Эльзе красиво оформленный букет белых роз и богато иллюстрированную музыкальную энциклопедию, выпущенную московским издательством «Аванта+» (девушка свободно говорила на обоих языках, а основную школу закончила в России). От подарков она была в восторге.
    Сегодня в нежно-бирюзовом платье, так гармонирующем с её глазами, она была особенно хороша. Тоненькая, грациозная, обычно серьёзная, в этот день она порхала по квартире. Когда официальная часть домашнего банкета была позади, Валдис пригласил её на танец. От её распущенных до лопаток волос исходил аромат шампуня, чистоты и свежести. И никакого парфюма. Валдис терпеть не мог, когда женщины или девушки чрезмерно увлекались косметикой.
    Включили что-то джазовое, потом медленный рок, но и о танго не забыли. Во время танца (Валдис два года занимался в танцевальном кружке) он плавно повёл девушку по большой комнате. Он танцевал танго по всем правилам, а Эльза, натура чувственная и музыкальная, хоть и не была столь профессиональна, тем не менее пыталась подыграть партнёру, поэтому всё у них получилось замечательно. Гости-зрители аплодировали. Когда Валдис, отталкивая в танце Эльзу, потом резким движением притягивал её к себе, он чувствовал ей возбуждённое дыхание, её трепет, близость её губ… Уходя, Валдис понял, что Эльза очень-очень ему нравится.
    - Ну, так что же ты, сынок? – наставляла его мать, когда он поведал ей об этом знакомстве, - пригласи её на дачу, получше познакомься с ней. – Эвия к этому времени приобрела недешёвый особнячок на Видземском взморье* – в Саулкрастах**.
    Валдис и Эльза, действительно, ближе познакомились именно там. Изголодавшийся по женщине молодой мужчина, вечером, после насыщенного дня на морском побережье, вкусного ужина и выпитой на двоих бутылки старого вина, не выдержал и, взяв Эльзу на руки, отнёс её на диван. Здесь, на стареньком семейном диване, Валдис испытал огромное счастье, покорив одну из самых хрупких, самых очаровательных и в то же время порывистых девушек -  скрипачку Эльзу. Она, вступив в связь с мужчиной, которого она уже обожала, стоически выдержала все его  прихоти и отпустила от себя умиротворённого, улыбающегося, заново рождённого.
    «Что это?» – думал Валдис и сам себе отвечал: «Это первая твоя любовь, дружище! С Айной у тебя был прекрасный секс, но любви там не было. А сейчас она с тобой в виде изумительной девушки с прекрасным телом и душой, которая, потеряв невинность, ни разу не вскрикнула, а теперь, блаженно улыбаясь, спит на твоей руке».

    - Ну, что, Валдис, познакомился с Эльзой поближе?
    - Да, мама, скоро Эльза станет моей женой.
    Мама всплеснула руками:
    - Ай, да Валдис! Так держать, сынок, - и добавила, - поверь, я очень-очень рада за вас обоих.
   
    Свадьбу сыграли, когда Эльза перешла на последний курс. Через год она родила девочку, которую назвали Марикой.  Валдис очень любил и Эльзу, и Марику, и Микуса, часто обнимал и прижимал их к себе.
    - А меня, сынок, не хочешь обнять? – как-то пошутила мать.
    Валдис обнял и её, тихо сказав:
    - Тебе, мамочка, альтернативы нет. Ты самая-самая любимая!

    Приближалась вторая годовщина со дня смерти Владимира Макарова. В такие дни Эвия становилась сама не своя: работать не могла, всё валилось из рук, а ночью её тело сотрясалось от глухих рыданий. На этот раз она как-то особенно остро ощутила необходимость поехать в Туапсе, где муж был похоронен рядом с отцом и матерью. Об этом она поговорила с сыном.
    - Ну, что ж, мама. С детьми останется Эльза, ей поможет и её мать, а я оформлю командировку в Краснодар на неделю,  там мне дадут дней пять на Туапсе без проблем.
    - Ты всегда понимал меня, сынок.

    И вот они на могиле отца и мужа. Владимир смотрит на них с выгравированного портрета на памятнике ясным и спокойным взором, как и в жизни.
    «Володенька, милый, прости, что мы уехали в Латвию. Родная земля позвала нас. Но вот видишь – приехали к тебе, родной». Не выдержав больше, она упала на могилку и горько заплакала.
    - Встань, мама, простудишься. Отец всегда берёг тебя, он бы не одобрил.
    Вдвоём с сыном они украсили могилы отца и его родителей, и проделали все формальности, чтобы за ними был надлежащий уход до следующего посещения.
    Переночевав в гостинице, они уже утром вылетели в Москву, а оттуда в Ригу. Там их ждали работа и дом, дети-внуки и любимая жена-невестка.


* Видземское взморье (по-латышски Видземес юрмала) – морское побережье на северо-восток от Риги, тянущееся до границы с Эстонией.
** Город, фактически центр Видземского взморья. 




                26. Сотвори своё счастье, Эвия!


    Лето 2013 года выдалось очень жарким, перемежающимся резкими похолоданиями. Но несмотря на это, нужно было работать и готовиться к юбилею: 16 августа Эвии исполнялось 50 лет. Эта знаменательная дата совпадала с Днями города, которыми Рига ежегодно отмечает годовщину своего основания. В последние полтора десятилетия эти Дни стали заметным событием и проводились всё с большим размахом. Туристы наводняют Ригу в эти августовские дни, принося немалый доход в городскую казну.
    Банкет на 16 персон, не считая внуков, решили провести дома – площадь квартиры это позволяла. Из Англии прилетела Алёна с мужем и маленьким Джонни.
   Валдис ввёл в гостиную Эльзу и её мать, а Марику осталась дома с прабабушкой. Со стороны Валдиса был ещё один гость – его заместитель по будущему рижскому филиалу Игорь Терехов, опытный экономист, которого ему порекомендовали здесь, в Риге. Он был не стар и не молод – 49 лет. На торжестве он был один: жена Елена бросила его три года назад. В своё время она, будучи на девять лет моложе, вышла за него по расчёту. Оставив Игорю дочь (которая теперь училась в одном из датских университетов) и получив свою долю имущества при разводе, Елена утешилась в объятьях коллеги-одногодки.
    Пришла также одна из двух младших сестёр Эвии, живущая в Риге в сопровождении мужа и старшего сына. Подъехала из Елгавы и Милда, самая младшая из сестёр, успевшая развестись. Она была одна. Два брата приехать с Британских островов так и не смогли, хотя и пытались это сделать. Не приехала и Расма, так как уже с трудом передвигалась по дому.
    Остальными гостями были две соседки по дому, а также три приятельницы-художницы, с которыми Эвия была близка со студенческих времён, две из них были с мужьями – это были те самые свидетельницы её знакомства с Владимиром тогда, в «Астории».
     Для приготовления блюд, сервировки стола и обслуживания были приглашены работники из ближайшего ресторана, поэтому всё было близко к совершенству.
    Эвия, побывавшая накануне в дамском салоне, блистала красотой и свежестью. Она помолодела лет на пять-шесть. Костюм небесного цвета гармонировал с её причёской и, конечно, с цветом глаз. Он отлично подчёркивал её плотную фигуру, ещё не успевшую потерять стройность, подтянутость, а, главное, не успевшую расплыться.
    Каких только дифирамбов  она не наслушалась в этот вечер, какие только тосты не прозвучали в честь юбилярши!
    Игорь Иванович обратился к Валдису:
    - Почему же ты до сих пор скрывал от меня свою маму? Ты давно познакомил меня с её лучшими картинами, а с ней самой – только сейчас.
    Потом Терехов взял слово, поднял бокал и долго говорил о юбилярше как художнице своеобразной, уникальной, со своим видением мира, влюблённой в красоту.
    После официального застолья все разбрелись по уютным уголкам просторной квартиры. Игорь Иванович подошёл к Валдису и сказал:
    - Пора бы и потанцевать, хозяин. Это возможно?
    - Конечно. Всё уже приготовлено. 
    Валдис подошёл к музыкальному центру и включил первую мелодию из заранее подготовленной программы. Полилась плавная мелодия очаровательной песни. Игорь Иванович подошёл к героине торжества:
   - Вы позволите, Эвия?
   Терехов оказался блестящим партнёром в любом танце. Эвия впервые танцевала с таким почти профессионалом, но её музыкальное чутьё, столь необходимое и живописцу, природная грация и чуткое улавливание пожеланий партнёра привели к тому, что она оказалась с ним на равных.

    А на следующий день все желающие приглашались на Бастионную горку*,  чтобы оттуда начать второй день юбилея, объединённый уже с разнообразной программой Дней Риги.
    Утром в составе двенадцати человек Эвия продолжила своё юбилейное торжество на улочках и площадях Старой Риги и в  примыкающей к ней парковой зоне. Среди появляющихся на горке   гостей Эвия всё высматривала Игоря Ивановича, но его не было.
     Позже выяснилось, что к нему прилетела из Копенгагена дочь, с которой ему пришлось решать финансовые вопросы по продолжению учёбы в Дании и по съёму нового жилья в Роскильде** – девушка завела себе бой-френда из не самой богатой местной семьи и теперь хотела, чтобы её более благополучный папа проспонсировал аренду новой квартиры. Катя, уже отлично говорившая по-датски, дала понять отцу, что останется в Дании и после учёбы, даже не желая слушать его контрдоводы о возвращении на родину, в Латвию. Учиться ей оставалось только год, но так как она с Томасом живёт уже два года (Игорь Иванович вообще впервые услышал о нём сегодня), у них произошло незапланированное событие – Катя забеременела. Екатерина Терехова была лучший студенткой в группе и теперь планировала опередить события и досрочно сдать все экзамены на степень бакалавра, но для этого требовалось срочно проплатить последний год обучения.
    Мать Кати, разумеется, во всём этом не принимала никакого участия – она укатила на Лазурный берег прожигать  с новым другом те деньги, которые получила при разводе.
    Катя спешила: она была девушка ревнивая и не желала оставлять красавца Томаса надолго. Решив все дела с отцом при очной встрече и получив первый транш наличными, она поспешила в аэропорт к ближайшему рейсу.
    Через четыре месяца Игорь Иванович станет счастливым дедушкой, только, чтобы повидать внука, придётся теперь обременять себя перелётами через Балтику. А пока, проводив дочь на самолёт, он находился в каком-то восторженно-расслабленном состоянии: он встретил, наконец, женщину, которая всерьёз затронула его сердце, и этой женщиной оказалась мать его молодого шефа.
    Эвия, в свою очередь, задавала себе вопрос: почему она постоянно думает об Игоре Ивановиче. Не выдержав этой неопределённости, она под каким-то надуманным предлогом приехала на работу к сыну - во временный офис будущего филиала компании. Зайдя в лифт на втором этаже, она нос к носу столкнулась с господином Тереховым, который ехал с первого. Минутное молчание и смущение обоих оказалось красноречивее всяких слов.
    Когда они вдвоём зашли в офис, никого из сотрудников, включая Валдиса, ещё не было. Игорь Иванович усадил её в кресло в приёмной, где ещё не было секретаря. Он пожирал глазами эту миловидную, сдержанную, но могущую быть такой блистательной, женщину. Она тревожила его, и он уверенно отдавал себе отчёт в том, что хочет быть с ней постоянно.
    - Эвия, - без обиняков начал он, - я знаю, что вы одна. Я тоже один. Я не буду ходить вокруг да около. Я предлагаю вам пожить вместе и посмотреть, что из этого выйдет. Если вы примете моё предложение, я буду счастлив.
    Охваченная смятением, поглощённая его харизмой, Эвия ответила:
    - А вы знаете, Игорь, попробовать можно.
    Игорь Иванович осторожно взял руку Эвии и не менее осторожно коснулся её губами.
    - Я предлагаю вам переехать ко мне, - смело продолжила Эвия. – Квартира у меня пятикомнатная, кроме меня – только внук, и то, пока Валдис кочует между Ригой и Таллином. Он ведь уже отделился от меня с молодой женой, и Микус живёт со мной только во время отсутствия папы в Риге.
    - Ради вас я на всё согласен, Эвия. Я предлагаю все эти перемены в нашей жизни совершить в воскресенье, чего тянуть? И так всё ясно.
    - Я тоже так считаю, - просто ответила она.

    Вечером Эвия позвонила матери и, плача, рассказала ей о том, на что решается.
    - Эвия, доченька, - отвечал в трубке такой ласковый мамин голос, - прекрати плакать. Володю не вернёшь, дети живут самостоятельно, внуки подрастают, зачем обрекать себя на одиночество на закате дней? Если Игорь тебе нравится – держись за него.
    - Мне он не просто нравится, мама. Здесь что-то более глубокое.
    - Эвиня, тебе не в чем раскаиваться, - продолжала Расма, - ты имеешь право на повторное счастье. Попробуй, сотвори его сама! Только больше не плачь.
    - Хорошо, мама, я больше не буду. – Сколько раз в жизни повторяла Эвия эти слова!

    В воскресенье они перевезли вещи Игоря к ней, сделали первые совместные покупки, накрыли небольшой столик на двоих и выпили по бокалу «Мадам Клико». Эвия немного дрожала.
    - О, да ты совсём замёрзла после душа, - взволнованно сказал Игорь. -  Или шампанское слишком холодное? Давай-ка пойдём в спальню! Уже пора.
    Так началась их совместная жизнь…

    Конечно, у этой любви были уже другие краски, другая тональность. Им не надо было растить детей, вечно куда-то спешить, браниться, сомневаться, ревновать. Не надо было заботиться о бытовых проблемах. Их позднее счастье было окрашено в какие-то пастельные тона. И, тем не менее, это была любовь. Любовь двух ещё не старых, полных сил и творческой энергии людей.
    В этом противоречивом, кричащем и изменчивом мире мужчина и женщина с нелёгкими судьбами нашли друг друга и зашли, как корабли, в эту гавань - ведь гаванью был каждый из них по отношению друг к другу.

     А 21 век тем временем набирал крутые обороты…



                Июнь – август 2013