Сегодня двадцать лет, как тебя нет. Но не проходит и дня, чтобы я не поговорила с тобой. Я обращаюсь к тебе, когда мне плохо, когда не знаю, как быть, и мне становится легче. Я делюсь с тобой, когда у меня успех и знаю, что ты радуешься за меня. Мой успех – это во многом ты.
Ты никогда не учил меня жизни, не наставлял, не говорил: «Запомни, дочка, мои слова». Ты не принимал никакого участия в моем взрослении. Но ты всегда был тем ориентиром, который приходил мне на помощь в самых тяжелых ситуациях. Ты был бесстрашным всегда, но особенно, когда надо было защитить меня. Ты – один из самых порядочных людей, которых я знала. О тебе никто и никогда не сказал ни единого дурного слова.
Я помню, как старалась попадать с тобой в ногу, когда ты шагал широким, решительным шагом. Конечно же, у меня это не получалось, и я начинала семенить, лишь бы не отставать и не вынуждать тебя замедляться. Тогда мне было три года.
Я помню, как училась читать по слогам названия магазинов, мимо которых мы с тобой проходили: «про-дук-ты». Иногда ты брал меня в свою взрослую мужскую компанию со словами: «Не говори маме». Мы подходили к вывеске «Пиво-вино» и заходили внутрь. Потом возвращались домой, и мама спрашивала, где мы с тобой были. Я знала, что папу выдавать нельзя.
– Просто гуляли по улицам, – говорила я, как можно равнодушнее.
– А какие слова ты сегодня научилась читать? – мама подходила с другой стороны.
Мне нравилось учить новые слова и, гордая собой, я отвечала:
– Пи-во-ви-но.
Тогда мне было четыре.
Я помню, как мы с тобой были на пляже рядом с нашим московским домом, в Кусковском парке. Мы купались в пруду с узким перешейком, метров пять, не больше. Плавала я тогда, в свои двенадцать, только по-собачьи. Мы с тобой стояли по колено в воде возле этого перешейка. Я никак не решалась его переплыть. Вдруг ко мне подошел какой-то высокий, большой мальчишка, года на три старше, и вызывающе сказал:
– А слабо на перегонки?
Я вопросительно посмотрела на тебя и хотела уже отказаться, но ты подмигнул мне:
– Давай, ты можешь.
По твоему сигналу мы с мальчишкой рванули в воду. Я приплыла первая. Вскоре я стала серьезно заниматься плаванием, которому посвятила шесть лет. Ты мною гордился. А в плавании ты знал толк – ты был мастером спорта и плавал настолько красиво и мощно, что от тебя невозможно было оторвать взгляд.
Я помню, ты сказал: когда мне исполнится четырнадцать, ты начнешь учить меня игре на гитаре. Гитара к моим двенадцати годам у меня уже была. Но играть меня учил не ты, а подворотня и подъезд. Потом ты ждал, когда я состригу ногти, чтобы, наконец, освоить на гитаре что-нибудь настоящее, кроме тех пяти аккордов, которых тогда мне вполне хватало. Но ногти я не состригла и улетела во взрослую, студенческую жизнь.
На гитаре и на скрипке ты играл всё: от классики до джаза. Ты аккомпанировал самым известным исполнителям. Они любили работать с тобой, потому что как музыкант ты всегда оставался в тени. Твоя гитара звучит в огромном количестве фильмов, от «Острова сокровищ» до «Человек-амфибия». Ты записал для Гостелерадио несметное число произведений с оркестрами Юрия Силантьева и других дирижеров. Теперь это фондовые записи. Альфред Шнитке написал партию гитары в одном из своих произведений специально для тебя. Ты был прекрасным аранжировщиком. Это знали все музыканты, с которыми ты работал. Ты был первым, к кому они обращались за музыкальной помощью и знали, что ты никогда не откажешь.
Я помню, как почти догнала тебя по росту, и на меня начинали оглядываться мужчины. Когда мы с тобой выходили на улицу, ты шёл своим быстрым широким шагом. Я недоумевала: почему в детстве у меня получалось догонять тебя и идти рядом, а сейчас, когда мне уже семнадцать, я не успеваю за тобой. Поняла я это только, когда ты рассказал историю: ты встретил своего знакомого, который не видел меня несколько лет.
– А я недавно увидел тебя с какой-то молодой, белокурой девицей, – сказал твой знакомый и подмигнул тебе, – а она… ничего.
Узнав, что это была я, он присвистнул, а ты увидел себя со стороны и представил, что кто-то может принять меня не за твою дочь, а за любовницу. Тебе стало неловко.
Я помню, как мы втроем – ты, мама и я – навсегда улетали в Америку. Это был девяностый год. Мы везли с собой твою скрипку и гитару. Гитара для таможенника в Шереметьево интереса не представляла, а скрипку он к вывозу запретил. Я уговаривала, плакала, рыдала, умоляя таможенника не лишать тебя куска хлеба и твоей жизни. Но он не сдавался. Ты стоял с лицом белого цвета и молчал, а потом сказал мне:
– Не надо, дочь, пойдем.
И мы ушли на посадку. Эту скрипку вскоре привезли мои друзья. А потом, когда 28 июля 1997-го года тебя не стало, дека твоей скрипки раскололась пополам. Она умерла вместе с тобой. Среди твоих вещей я нашла свою первую книгу стихов с твоими пометками. Над словами были проставлены ноты и аккорды, как на нотном стане. Ты никогда не говорил, что пишешь музыку на мои стихи. Ты делал это потому что любил написанное мною.
Тебе было всего 63.
А потом, два года спустя, ты вернулся. В моем сне. Но я знаю, что это был не сон. Это воплотилось мое невероятное желание выйти с тобой на сцену, чтобы ты сыграл вместе со мной. В этом «сне-несне» мы стояли с тобой рядом, на сцене, с двумя гитарами, и ты аккомпанировал мне песню, которую я только что написала и исполняла впервые. Я допела, зал зааплодировал, я представила зрителям тебя, моего папу, Коренного Николая Кирилловича, и выскочила из сна. Я успела записать на листке бумаги слова этой песни, приснившейся мне от первой и до последней строки. И назвала ее «Я помню». Спасибо, родной мой. Я жива благодаря тебе, папа.
28 июля 2017
Ссылка на стихотворение "Ты знаешь, мама" и песню "Я помню" - https://www.youtube.com/watch?v=Tri68X2PUmw