Над городом вторую неделю висел раскаленный купол, и люди пытались побыстрее преодолеть расстояние от одного кондиционера к другому – от дома до машины, от машины до офиса. Конечно, те, у которых такая возможность была. Остальные, в полуобморочном состоянии, как сомнамбулы, передвигали свои тела, стараясь попадать в область тенёчка, или ныряли в подземку в надежде хоть несколько метров пути провести без палящего солнца. Даже автобусы, трамваи, троллейбусы тащились медленнее обычного, и лишь маршрутки, несмотря на всеобщую уморённость, бойко бегали по дорогам города – жара жарой, а выручка – залог хорошего заработка.
Кира сидел у окна, поглядывал на сонно-жаркую жизнь города и рисовал заснеженный лес. Стволы дерев иногда потрескивают от мороза, снег искрится и поскрипывает под валенком во-о-он того лесника, что виднеется вдали; пролетевшая птица крылом задела припорошенный снежок на ели, и он тихим светом струится на землю – банально, но… хорошо как-то. В знойно-пыльном городе Кира рисовал кристально-морозный лес, и от этого ему было тепло. Он любил рисовать, когда думает, и неважно, что выходило как-то просто, без сложной художественной идеи. У Киры всегда все было не так, как у людей, все наоборот. Так отец говорил.
Вот даже сегодня друзья звали его на море от жары спасаться, а он сказал, что занят. Чем занят? Каникулы же. Сессия сдана, научная работа защищена, совесть спокойна. Остался последний год магистратуры, а там… Нет, Кира был занят: в этом уморенном жарой городе он рисовал зимний лес. И думал. Об отце, о себе, о своей жизни. Все у него не как у людей. Даже имен два, вернее, оно одно, но его все равно два, как инь и янь: отец называл его по-мужски Кириллом и никак иначе – мама звала Кирой, как-то по-девичьи, нежно, но Кире это нравилось. Друзья вообще не парились по поводу его имени и называли кратко, нейтрально – Кир. Ему это тоже нравилось, потому что это уравновешивало противоречие.
Кира вообще был убежден, что он родился и живет для того, чтобы всей своей жизнью поучаствовать в дискуссии о законе противоречия, который сформулировал еще Аристотель: из двух противоречащих друг другу высказываний одно является ложным, а значит, истина не может быть в данном случае достигнута. Ну, тогда и вся жизнь Киры неистинна, потому что оценки отца и мамы его мыслей, поступков, образа жизни всегда противоречили друг другу – был Кира и был Кирилл, и эти двое не совпадали, ну никак не складывались в одного человека. А кто тогда Я, думал Кира, кто из двух?
Все началось с самого его рождения. Мама, такая тоненькая, хрупкая, нежная, носила его тяжело, грузно, тихо вздыхая, поглаживала свой огромный живот и ждала, ждала Дня. Отец, большой, могучий, шумный, поглядывая на свою жену, говаривал:
- Богатырь родится. Вон уже сейчас он больше тебя.
Мама опять вздыхала и ждала. Долгожданный День наступил на месяц раньше. Кира родился тяжело и был маленьким, слабеньким, даже плакал как-то тихо, деликатно, будто стеснялся кого-то потревожить своим появлением на свет.
- Кириллом назовем, - ни с кем не советуясь, заявил отец. – Хорошее имя, мужское – с буквой «р». Знаешь, мать, что обозначает по-гречески? Солнце, хозяин, господин, владыко. Так-то вот. Кириллом записываю.
- А что, хорошо, - заулыбалась мать. – Солнышко наше, Кира, Кирюша, Кирочка. Мы вот вырастем немного, сил поднаберемся, и станем хозяином своей жизни, - замурлыкала над малышом мать.
- Ты, мать, блаженная какая-то! – взвился отец. – Какое солнышко! Какой Кирюша! Какой хозяин своей жизни! Это мало – надо стать хозяином и чужой жизни, надо ставить большие цели и во что бы то ни стало их достигать. Он Кирилл, никакой не Кира, не Кирюша, не Кирочка, не солнышко. Нечего хлюпика растить! Мужчину, хозяина, владыку в хорошем смысле этого слова надо растить!
Мать кормила Киру и была счастлива в своем материнстве, в своем единении с малышом – таким прозрачным, слабеньким, но очень-очень родным, плоть от плоти ее. Муж еще что-то громогласно произносил, рисовал будущее своему сыну, размахивал руками. Она смотрела на мужа и улыбалась своей тихой улыбкой: он сейчас чем-то напоминал бабушкиного разноцветного петуха, огромного, громогласного, совершенно неугомонного и вечно вскидывающего свои огромные крылья, когда чем-то был возбужден.
Так Кира и рос маминым солнышком, Кирой, неся на себе ответственность за Кирилла, план жизни которого начертал отец. Часть плана он выполнил: Кира был КМС по плаванью на «короткой воде», владел приемами рукопашного боя – и на том спасибо отцу и болезненному детству. В шахматы он тоже неплохо играл, отцу не всегда удавалось оставаться непобедимым. Опять спасибо отцу, который был убежден (а кто-то спорит?) в том, что настоящий мужчина здоров, умен, вынослив, умеет «делать жизнь», ну и далее по тексту…
Настоящая битва состоялась по окончании школы. Кира наотрез отказался подавать документы в Военный университет на лингвистическое направление.
- Военным не буду, - спокойно сказал Кира отцу. – Любой гражданский иняз, на твой выбор, папа.
Мать сидела рядом с Кирой, привычно гладя его по плечу. Ее Кира, медалист и победитель всяческих олимпиад и конкурсов по языку, легко сдаст (она уверена!) все эти страшные егэшные экзамены, поступит в любой вуз, но… как он уедет из дома? кто о нем будет заботиться? А как же занятия по рисунку? Кира много лет ходит в студию, неплохо рисует. Жаль, не смогла она уговорить его на музыкальную школу…
- Да что ты его оглаживаешь, как теленка? – гремел отец. – Кирилл, как ты не понимаешь, военная карьера – это хорошая зарплата, ранний выход на пенсию, это гарантии… У тебя все для этого есть – знания, достижения (и спортивные тоже!), физическая подготовка, в конце концов, все мужчины у нас в роду были военными! Что ты будешь делать после гражданского иняза? В школе преподавать? Учительницей будешь? Не смеши меня! Или решил наукой заниматься? Ну какая наука сейчас в гуманитарных сферах? Кому она нужна? Я понимаю, решил бы ты быть физиком, химиком, биоинженером, ну и как там еще все эти сферы будущего называются… Не дури! Марш в военкомат за направлением! Я там уже договорился, быстро все сделают.
- В военный поступать не буду, - тихо твердил Кира. - Я не хочу быть военным, папа, жить по уставу, ходить строем и не принадлежать ни себе, ни семье. Я пока не знаю, кем хочу быть. Знаю одно: я люблю изучать языки, люблю рисовать, люблю ходить на море, люблю сёрфинг. Куда это выведет, я не знаю. Но в военный поступать не буду.
Мать сидела, почти не дыша. Она своим молчанием как бы соглашалась с Кирой, в душе поддерживала, но мужу сказать не могла. Говорить будет он. Потом, когда они останутся вдвоем, и она готовилась к этому разговору. Кира всегда чувствовал это.
Отец говорил одно и то же: Кирилл безвольный, у него нет целей в жизни, он всегда поступает так, как нормальные люди не делают – плывет по течению, отдаваясь воле чувств и воле судьбы-злодейки, сёрфингист недоделанный; это она во всем виновата – вырастила «мамино солнышко», во всем ему потакает. В конце концов, когда Кирилл будет думать, почему случился крах его жизни, она не сможет отрицать свою вину. Она поймет, что он – он, а не она, не Кирилл – прав. Прав, как всегда.
Отец всегда был прав и никогда не допускал мысли, что он может быть не прав, может ошибаться или что другие люди могут думать иначе, и они тоже будут правы. Закон противоречия этого не допускал – два противоположных утверждения не могут быть истинными. Например, мать всегда считала, что надо заниматься любимым делом, жить с любимыми людьми, дружить с теми, с кем душой совпадаешь, – и вообще, слушать свое сердце, потому что разум иногда подводит, подсказывает неверные решения, хоть и правильные, с точки зрения жизненной философии и здравого смысла. Еще она считала, что настоящего мужчину не отменяют занятия музыкой, танцами, живописью, поэзией. Она не стыдила Киру, когда он, маленький, плакал над раздавленной лягушкой и возмущался, почему водитель не пропустил ее, не подождал, пока она пропрыгает в траву; когда, уже почти взрослый – 14 лет! – украдкой вытирал слезы, читая про Белого Бима, и сдерживал от выхода наружу что-то там, в груди, в который раз перечитывая разговор Овода с отцом. Отец же считал все это сопливой белибердой, которая вредит становлению цельной мужской личности. «Не реви, ты мужчина». «В жизни всегда побеждает более подготовленный, сильный и хладнокровный». «Не зевай, тогда под колеса жизни не попадешь». Отец всегда был предельно рационален и уверенно и благополучно вел по просторам жизни их семейный корабль.
Так Кира и жил за двоих: Кирилл закалял волю, тренировал ум и логику, развивал мышцы и добивался спортивных побед – Кира прислушивался к малейшим вибрациям души, замирал надолго перед полотнами великих мастеров, по нескольку раз перечитывал любимых писателей и надолго погружался в мир звуков и интонаций, идиом и текстов чужих языков, пытаясь понять мир другого народа. Нет, это было не раздвоение личности, Кира не был шизоидом – он был «гармонически развитой личностью». Так считали все и восхищались родительским мастерством его семьи. Все, кроме отца. Потому что у Киры не было цели в жизни, цели, которая должна была сделать его жизнь счастливой, благополучной, безошибочной. Потому что он, Кирилл – сын умного, волевого и сильного мужчины, не вписывался в тот жизненный план, который составил для него отец. Правильно составил. Кто-то имеет железные контраргументы?
Никак не выходила птица. Она была какой-то несуразной, не похожей ни на один вид пернатых. И летела непонятно куда. Кира отложил кисть, лег на диван, заложил руки за голову и уставился в потолок. Впереди еще год магистратуры – что дальше? Кира тайком от отца подал заявку на грант – обучение в аспирантуре Карлового университета в Чехии, на лингвистическом факультете. Он знал, что отец не оставляет мысли о карьере военного переводчика для Киры, вернее, Кирилла, и даже поднял какие-то свои связи. Потому что так правильно для жизни. Для чьей? Кира молча рассматривал белый потолок, пытаясь найти на нем ответ на свои вопросы.
Будет разговор с отцом, жаркий и тяжелый, как это лето. Мать станет тихо передвигаться по квартире в поиске спасительного островка прохлады и воздуха. Кира невольно сравнил отца с маршрутками, которые бойко бегают по улицам города, рационально высчитывая выручку от измученных зноем пассажиров. Пусть жарко, пусть в тесноте раскаленной «Газели», в соседстве с разношерстным народом – ругающимся, вздыхающим, втискивающимся в переполненный салон, а водителю все равно – деньги за проезд «стоячих» пассажиров те же, но быстрей, быстрей до цели – до дома, до работы, до магазина. Нет, думал Кира, плохая метафора. Но от этого легче не стало.
Будет разговор с отцом. У отца понятные и вменяемые аргументы. А у Киры? Ему нравятся языки, он любит тихие часы научного поиска и жаркие научные дебаты. Это всё. Как он будет жить на зарплату научного сотрудника? Как все. И это результат упорного многолетнего труда – считать копейки от зарплаты до зарплаты? Но другие же живут, зарабатывают переводами, например… Нет, ему никогда не разбить железные аргументы отца. Для отца такие слова, как «люблю», «нравится», смешны и несостоятельны. Отец желает ему счастья и благополучной жизни до старости. Почему Кирилл это никак не поймет? И вообще, прежде чем что-то сделать, посоветуйся с отцом – он плохого не пожелает.
Тихо вошла мать, подошла к мольберту, долго смотрела на пейзаж.
- А птица куда у тебя летит – вперед или назад? Что-то я, Кирюша, не пойму. Или не дорисовал пока? Что за птица?
Кира молчал. Потом вдруг спросил:
- Мам, а человек всегда знает, куда он летит? Нет, я неправильно спросил, глупо… Как узнать, в правильном направлении ты летишь? Сколько раз можно ошибиться? Вот помнишь, Толстой говорил, что надо ошибаться, падать и подниматься, и это и есть истинная жизнь. Но если ошибаться, то какая же это истина?
- Нет, Толстой делал другой вывод, сынок: «а спокойствие – душевная подлость». Ошибка может быть истиной, если она приводит к осмыслению себя, своей жизни, твоих отношений с людьми. Я так думаю, Кирюш…
- Но ведь отец никогда не ошибается, он всегда принимает правильные решения. Я понимаю, его мозг шахматиста помогает просчитывать все в жизни на несколько ходов вперед… и мы все – он, ты, я – живем вполне благополучно, правильно, без сбоев что ли… Но ведь так все жить не могут… как же тогда – другие живут неправильно? Я не про всех говорю. Полно людей успешных, счастливых, благополучных… но есть же и не очень успешные, не очень счастливые, не очень благополучные… Они не имеют право жить так, как они себе представляют? Их жизнь не истинна? Имеют ли они право на ошибки? И может ли вся жизнь человека быть ошибкой?
Мать молчала. Она понимала, что Кира принял решение и сомневается в его правильности, и скорее всего, это решение не понравится отцу. Сын вырос и решает, какую дверь открыть следующей. Жизнь как игра в наперстки: не знаешь, под каким колпачком заветный шарик, который принесет тебе выигрыш.
- Я думаю, Кира, что никакого жизненного проекта существовать не может. Ведь реализация проекта – это гарантия запланированного результата, и в жизни аристотелевский закон противоречия неприменим. Потому что жизнь человека сложнее и потому интереснее всех законов логики. Что касается отца, то и здесь все не так однозначно, как он пытается себя убедить. Ведь выбрал же он меня когда-то, неуверенную в себе, тихую и совсем не готовую пробивать лбом жизненные стены аспирантку. Выбрал, потому что любил. А в любви никакие законы логики не действуют. Так и в другом: если любишь что-то, то вряд ли сможешь «проверить алгеброй гармонию» - рационализм, математический расчет убивает поэзию жизни, творческое начало во всем. Логика, закон противоречия хороши в научных поисках, да и там не все так безошибочно и непротиворечиво… Отец – умница, глыбище, за которым тепло, безопасно, надежно. Но наша семья – это его жизненный проект, что ли, он будет его защищать, чтобы обезопасить от ошибок тех, кого любит и за кого считает себя ответственным. А ты, Кира, делай свою жизнь, ищи свои пути, будь для других заслоном от жизненных потерь и неудач.
- Но как делать свою жизнь, если отец не допускает даже мысли, что я смогу? Как выйти из его «проекта», как ты сказала? Выйти, но не расстаться, не уйти?
- А вот для того, чтобы ты смог это сделать, мы с отцом и жили. Чтобы, когда наступит пора, Кирилл и Кира подружились, стали целым. Ты замечал и, наверное, даже сердился на меня за то, что я не перечила отцу, когда он воспитывал тебя, возможно, жёстко, требовал много, спрашивал строго, ругал меня за «телячьи нежности», за «не нужное никому рисование», за твои слезы над книгами… У тебя все есть, сын. Твоя очередь найти уязвимые места в законе противоречия.
За окном громыхнуло, и сквозь раскаленный купол прорвался ливень, мощный, серебристо-серый, с длинными, толстыми струями, на конце которых будто висели огромные воздушные пузыри и бились о раскаленный асфальт. Кира открыл окно, глубоко вдохнул этот мир, полный любви и противоречий, вдохновения и рутины, побед и поражений. И это объясняет все. Даже ошибки.