Из серии "Знаменитые туляки".
ПРЕДИСЛОВИЕ О ВЫДАЮЩЕМСЯ ТЕАТРАЛЬНОМ ДЕЯТЕЛЕ
Павел Александрович Марков (22 марта /3 апреля/ 1897, Тула Российская империя - 5 апреля 1980 (83 года), русский советский театральный критик, режиссёр, историк и теоретик театра, педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1944). Доктор искусствоведения (1960).
Потомственный дворянин, происходил из древнего рода, представители которого участвовали в Куликовской битве. Дальний родственник одного из основателей партии «Союза Русского народа» Николая Евгеньевича Маркова и белого генерала Сергея Леонидовича Маркова. Сын Александра Павловича Маркова и Александры Арсеньевны Пятницкой. Родился и жил в Туле.С 1912 года семья переехала в Москву. Павел Марков в 1921 году окончил историко-филологический факультет Московского университета.
Театральную деятельность начал в 1920 году в Студии сатиры. С 1919 года выступал как критик, рецензент, очеркист. В 1923—1924 годах Марков вёл режиссёрско-педагогическую работу в 3-й Студии МХАТ. В 1925—1949 годах заведовал литературной частью МХАТа и в этом качестве немало способствовал утверждению в репертуаре театра современной советской драматургии. В 1933—1944 годах Марков был заведующим художественной частью МАМТ имени Вл. И. Немировича-Данченко. В 1944—1949 годах — художественным руководителем МАМТ имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. В 1955—1962 годах Марков был режиссёром МХАТа.
В МАМТ поставил спектакли: «Кащей Бессмертный», «Моцарт и Сальери» Н. А. Римского-Корсакова (оба в 1944), «Любовь поэта» («Сказки Гофмана») Ж. Оффенбаха (1948).
«Северные зори» Н. Н. Никитина (1952, совместно с К. А. Зубовым), «Порт-Артур» И. Попова и А.Н. Степанова (1953, совместно с К. А. Зубовым), «Проданная колыбельная» Х. Лакснесса (1955).
Как режиссёр МХАТа, в 1955—1962 годах поставил спектакли: «Золотая карета» Л. М. Леонова (1957, совместно с В. А. Орловым и В. Я. Станицыным), «Братья Карамазовы» по Ф. М. Достоевскому (1960, совместно с Б. Н. Ливановым и В. П. Марковым).
Внес вклад и в оперное искусство. Совместно с Д.В. Камерницким поставил оперу «Семья» Ходжи Эйнатова (1940), совместно с П. И. Румянцевым оперу «Суворов» С. Н. Василенко (1942), совместно с П. С. Златогоровым оперу «Любовь Яровая» В. Р. Энке (1947).
С 1939 года преподавал в ГИТИСе, с 1943 года — профессор. Для "творческого метода" П.А. Маркова характерны такие черты, как универсальность и объективность, полифоническое восприятие действительности и контекстуальный подход. Педагогическая деятельность Маркова сформировала новые поколения театроведов, индивидуально осмысляющих и применяющих его метод. В числе учеников – Е.И. Полякова, И.Н. Соловьева, Н.А. Крымова, Ю.С. Рыбаков, Б.Н. Любимов, Н.С. Пивоварова, Н.А. Шалимова и др.
Современное осмысление исторических фактов, дар видеть истоки и перспективы явления, способ фиксации актерской техники и спектакля в целом сделали его наследие важнейшей областью теории, истории театра и театральной критики. Маркова-критика отличает концептуальное мышление, основанное на объективном и всестороннем анализе сценического процесса. В наследии Маркова представлено все многообразие театрально-критических статей, ставших «образцами» жанра: рецензия, актерский портрет, проблемная статья, обзор сезона и т.д. Принципы марковской критики — неотъемлемая и методологически определяющая часть современной науки о театре.
Развитию театроведения как науки способствовали умение Маркова определять эстетическую природу явления, осмыслять его с точки зрения законов движения искусства, выявлять его типологическую и стилистическую принадлежность. Его исторические исследования являются классическим источником в изучении русского дореволюционного театра.Павел Марков был членом редакционной коллегии (т. 1) и главным редактором (т. 2—5) Театральной энциклопедии в 5 томах.
П.А.Марков выведен в образе Миши Панина в «Театральном романе» М. А. Булгакова. Награжден орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и др. Лауреат Государственной премии РСФСР им. К.С. Станиславского.
Умер 5 апреля 1980 года. Похоронен в Москве на Введенском кладбище.
А.О.Степанова - Народная артистка СССР,Герой Социалистического Труда,председатель Комиссии по литературному наследию П. А. Маркова писала: "Свидетель многих важнейших театральных событий, Павел Александрович не раз говорил о том, что в области театра, в отличие от литературы или живописи, жизнь художественных традиций значительно осложнена тем, что мы, актеры, и наши зрители лишены прямых, непосредственных впечатлений от созданного нашими предшественниками. Мы сквозь всю свою жизнь несем в памяти искусство наших отцов, но уже те спектакли, которые когда-то волновали дедов, существуют для нас лишь как легенда. Между тем каждому из нас необходимо живое ощущение тех великих достижений, которые, уйдя в прошлое, надолго определили дальнейшие пути театра. Именно ему второе поколение МХАТ, к которому принадлежу и я, во многом обязано своим творческим самоопределением. Ведь «Дни Турбиных», в которых впервые заявили о себе молодые силы и которые стали своего рода «Чайкой» нового, советского МХАТ, во многом обязаны своим появлением на сценических подмостках инициативе и энергии Маркова. Он помогал входить в искусство свежим силам, новым поколениям. Помогал своими редкими по глубине и точности анализа статьями и книгами. Помогал практически — всей своей работой в театре."
В этом году исполнилось 120 лет со дня рождения моего земляка П.А.Маркова и мне не хотелось бы "отпускать" читателя, не предложив его собственные воспоминания о тульском театральном детстве, Льве Толстом и духовной атмосфере того времени - первом десятилетии ХХ века.
Е.Грислис.
________________________________
П.А.Марков "ИСТОРИЯ МОЕГО ТЕАТРАЛЬНОГО
СОВРЕМЕННИКА" (отрывки из неоконченной книги).
Первый в моей жизни спектакль я видел в Туле, в возрасте шести лет. По дороге в театр я волновался немыслимо. Зрительный зал мне показался неимоверно длинным. Занавес по обычаям того времени поднимался, а не раздвигался. Я был уверен, что спектакль будет разыгрываться на фоне нарисованного на занавесе пейзажа, — и ахнул от восторга, когда красивая стена полезла вверх, неожиданно обнаруживая большую спрятавшуюся за ней комнату, населенную людьми.
Шли два небольших водевиля — «Заколдованный принц» и «Женское любопытство». «Заколдованный принц» по фабуле несколько напоминает пролог из «Укрощения строптивой» (проделки со Слаем): какого-то молодого захудалого портняжку в насмешку делают принцем, и отсюда возникает цепь приключений. Помню до сих пор скромный, скупо обставленный павильон, изображавший бедную комнату простачка портного. Его приносили туда спящим уже после того, как он побывал принцем, и бросали на ободранную кушетку. Вместо того чтобы предаваться веселью, я искренне жалел обманутого портняжку в коротких штанах и чулках.
«Женское любопытство» запомнилось больше. В пьесе участвовали трое: граф в длинном застегнутом сюртуке 8 и высоких лаковых сапогах с бантами; нарядная служанка в коротком платьице и чистеньком фартучке и слуга Сцену, на мой детский взгляд, на этот раз обставили роскошно: пышные кресла и диваны, дорогие часы; центральное место занимала тумбочка с таинственной вазой, плотно прикрытой белым полотном. Граф приказывал служанке не проявлять излишнего любопытства и в особенности строго запрещал заглядывать в эту вазу. Служанка, разумеется, не могла утерпеть и, оставшись одна, боязливо оглядываясь, снимала покрывало — из вазы выпархивала, к полному моему удовольствию, живая птичка. Она летала по сцене, служанка тщетно гонялась за ней, а появившийся граф убеждался, что его приказ нарушен, и очевидная мораль торжествовала.
Это незатейливое представление заставило меня грезить театром. К этому, конечно, прибавлялся и интерес к театру, постоянно поддерживавшийся в нашей семье. Вечерние сборы в театр моей матери, а позже — и сестры, всегда представлялись мне заманчивыми, торжественными и значительными.
Тула, где я прожил первые десять лет жизни, была юродом театральным. Сказывалась близость Москвы, которую тульская интеллигенция часто посещала, и я с детства слышал о великих актерах Малого театра, и о Ермоловой в частности, или о новом и неожиданном Художественном театре, или о Комиссаржевской и Лешковской, приезжавших в Тулу на гастроли. Эти разговоры взрослых еще более усиливали мой интерес к театру, куда меня водили регулярно, не реже, чем раз в месяц. Пристрастился я и к игрушечному домашнему театру. В красивой коробке продавались макетики декораций разных пьес — вроде «Ивана Сусанина» — и сказок с ассортиментом небольших картонных фигурок, изображавших действующих лиц. Я часами передвигал их, освещал елочными свечами, добиваясь невиданных, как мне тогда казалось, эффектов. Несколько позже я приступил к самостоятельным театральным представлениям, разыгрывая один в лицах «Горе от ума», и либретто «Аиды», и все, что только мне попадалось тогда под руку.
Театр помещался на главной улице, напротив Дворянского собрания, в здании бывшего цирка. Мне нравилось в театре все: расположение мест в зрительном зале амфитеатром, шум настраиваемых инструментов в 9 оркестре, музыка в антрактах и беспокойная толпа, которая в дни постановки классики заполняла зрительный зал. Мне нравились театральные афиши, расклеенные на высоких круглых тумбах на улицах Тулы. На разноцветных — синих, красных, желтых — афишах названия пьес писались затейливым крупным шрифтом и были похожи на узоры. Нравились и театральные программки, отпечатанные на одной стороне листа, — их приносили из театра мама с сестрой. В провинции долго сохранялась традиция середины XIX века — играть в один вечер несколько пьес, поэтому программки были непомерно длинными. Я начал их собирать, они стали для меня драгоценностью — больше, чем самые любимые игрушки.
Существовал обычай, согласно которому, когда покупались билеты на рождественские спектакли, во время утренника можно было зайти в зал и познакомиться с приобретаемыми местами. Помню, мы брали ложу и нас впустили в нее во время какого-то спектакля. Я увидел молодого Ивана Грозного — он метался по сцене, освещенной отблеском пожара. Уходить мне страшно не хотелось, я разразился громким ревом, и меня уволокли из ложи.
Игравшая в Туле в середине 900-х годов труппа О. П. Зарайской считалась сильной. Актеры пользовались большой популярностью и сами прибегали к сильнодействующим средствам, чтобы увеличить свою известность. Город пестрел их фотографиями в жизни и в ролях. Молодой «любовник»-неврастеник Рудаков ежедневно катался по главной улице — Киевской — верхом, в сапогах и синей тужурке, привлекая всеобщее внимание и восхищение гимназисток.
Постепенно мне стали запоминаться актеры, и я уже следил за их игрой из спектакля в спектакль. Героиня — О. В. Арди-Светлова — брюнетка, невысокого роста, обладала великолепным грудным голосом и очень большим темпераментом, который, прорываясь, захватывал зал. Она любила классику, и поэтому репертуар в Туле складывался на редкость удачно. Я уже в детстве мог познакомиться и с «Марией Стюарт» и с «Орлеанской девой». Премьер — Г. Ф. Демюр — выразительный и сильный актер, был мастером на все руки — Лейстером в «Марии Стюарт», Дюнуа в «Орлеанской деве», героем многочисленных комедий, к тому же автором театральных обозрений.
Зарайская заботилась о внешности спектакля. То, как была оформлена сцена в «Снегурочке» — с покатым полом, затейливым русским орнаментом и светом бенгальских огней, казалось мне пределом сказочности. Я помню такие спектакли, как «Севастополь», «Князь Серебряный», «Снегурочка» и «Потонувший колокол».
В дни первой русской революции 1905 года в тульском театре шел «Вильгельм Телль», на который нас, детей, повели. В накаленном до предела зрительном зале то и дело раздавались возгласы, боевые выкрики. Сам Вильгельм Телль воспринимался как подлинно революционный герой. Ему аплодировали восторженно и бурно, а сцена с Геслером вызвала настоящую демонстрацию. Во время действия стоял такой шум, что спектакль, как мне помнится, так и не доиграли. В Туле, где находился Оружейный завод, революционные настроения среди интеллигенции доминировали.
К тому времени, научившись самостоятельно читать, я принялся за чтение пьес. Читал пьесы Чехова и Потапенко. Мне нравилось, что в чеховских пьесах нет беллетристики, а только разговоры и ясные ремарки. Нравился шрифт, которым они напечатаны. В томе чеховских пьес еще не было «Вишневого сада», который вышел потом отдельным изданием. Из пьес Потапенко помню «Искупление» и «Волшебную сказку».
Посещение театра и чтение пьес быстро натолкнули меня на мысль стать драматургом. Я начал сочинять пьесы. Это занятие меня чрезвычайно увлекало. Каждая моя пьеса занимала не более десяти заполненных крупным почерком страниц школьной тетради, но была написана по всем правилам: она делилась на действия и явления и, с моей точки зрения, была остросюжетной.
Семи лет я написал свою первую пьесу — «Дурак» — из детской жизни, о ссоре двух мальчиков. Но столь узкий круг интересов не долго меня занимал. Прочитав «Дядю Ваню», я немедленно написал «Дядю Петю» (эта пьеса, к моей радости, была сыграна студентами театроведческого факультета ГИТИСа в ВТО в день моего 70-летия). Пробовал я писать и автобиографические пьесы — «Семья Макаровых», и мелодрамы — «Сын лорда». Все эти сочинения были, естественно, навеяны прочитанными пьесами или спектаклями тульского театра. После «Вильгельма Телля», который произвел на меня огромное впечатление, я сочинил пьесу «Царисты и социалисты-революционеры». В ней я выразил свои симпатии и антипатии к актерам труппы Зарайской: те, кто мне нравился, были социалистами-революционерами, кто не нравился, — царистами. Пьеса была очень эффектной, в ней царисты сжигали здание театра, а социалисты-революционеры убивали генерал-губернатора. Рукопись сохранилась среди моих бумаг, но разобрать что-нибудь из-за темпераментного почерка восьмилетнего мальчишки почти невозможно.
Духовная жизнь тульской интеллигенции во многом определялась соседством с Ясной Поляной. Лев Толстой часто бывал в Туле. Обычно он появлялся на Киевской улице зимой, в полушубке; я запомнил его в книжном магазине, где он рассматривал новинки. Мне он показался очень высоким, тем более что я для своих лет был очень маленького роста. Мы часто жили летом в Козловке, в трех верстах от Ясной Поляны. Однажды меня послали с букетом васильков в усадьбу Толстого. За 12 длинным столом на веранде на лоне природы пило чай многочисленное общество. Толстой был очень ласков со мной, поблагодарил за васильки, сказал, что это его любимые цветы. Я опрометью бросился бежать. Как это ни странно, но Толстой меня запомнил.
Мы жили на даче Данкова, мимо которой Толстой проезжал в село Овсянники к своей большой приятельнице Шмидт. Ездил он или верхом, или в тарантасе, которым сам правил. Обычно мы, дети, выбегали навстречу, и он шутил с нами или вел назидательные беседы. Однажды, когда он проезжал мимо, я ел арбуз.
— Мальчик, дай мне арбуза, — сказал Толстой.
Во мне боролись противоречивые чувства, тем не менее я протянул ему кусок. Толстой разломил его пополам и сказал:
— Ты хороший мальчик, давай есть вместе.
Он привозил нам двухкопеечные книжки издательства «Посредник». У меня до сих пор хранится его подарок — «Сказание о гордом Аггее» Гаршина, моей сестре он подарил «Сколько человеку земли нужно», брату — «Кавказского пленника».
В последний раз я видел Толстого в 1909 году. Мы, гимназисты-второклассники, отправились купаться на реку Воронку. Внезапно, на полном скаку, из леса выехал Толстой. Мы глупо заорали: «Да здравствует Лев Толстой!» — и стали кидать вверх шапки. Он остановил лошадь на скаку, коротко ответил на приветствие и медленно и, как мне показалось, уныло поехал дальше.
Этот эпизод вспомнился мне, когда В. Г. Сахновский рассказал о том, как, будучи студентом, на даче у знакомых он спорил с Толстым о непротивлении злу. Сахновский отстаивал свое мнение, Толстой его яростно опровергал. А немного позже, когда все разъехались, Сахновский встретил Толстого, бешено мчавшегося верхом в погоне за зайцем и самозабвенно кричавшего: «Ату его, ату его!» Рассказ этот воскресил у меня в памяти фигуру всадника, стремительно выехавшего из яснополянского леса и грустно задержавшего бег коня из-за наших непрошеных визгливых криков.
К этому времени прежний театр-цирк был разрушен и драматические труппы — сперва С. И. Томского, потом А. М. Коралли-Торцова — играли в неудобном помещении Народного дома с крошечной сценой. Однако на этой сцене умудрялись ставить «Эроса и Психею», действие которой происходило в разные века, или «80 дней вокруг света», где совершались грандиозные кораблекрушения и по сцене с диким визгом сновали одетые в желтые трико статисты, изображавшие индейцев.
Помню, «Ревизор» шел почему-то без немой сцены: городничий исчезал, и жандарм появлялся уже в пустой комнате. «На дне» всегда шло при переполненном зале. В этом пестром репертуаре выделялись отдельные артисты — нежная, красивая Милюкова, очень эффектный актер-премьер Рейхштадт, простак Юрий Яковлев. Но их привлекательность для меня померкла, после того как 14 в Тулу приехали на гастроли В. Н. Пашенная и Ф. П. Горев.
Совсем молоденькая тогда, Пашенная играла в «Белой вороне» Чирикова наивную, восторженную девушку. Ее лучистые глаза, огромная жажда жизни, непосредственность молодости, ясность и чистота навсегда мне запомнились. А Горев играл на гастролях свою коронную роль — Старого барина (пьеса Пальма), аристократа, обиженного семьей и судьбой. Меня поразили какая-то затаенная внутренняя горечь его манеры, барственность.
К этому времени относится переезд нашей семьи в Москву.
Незадолго до переезда нас на рождество возили в Москву, к родственникам. Большой театр, «Руслан и Людмила» с Неждановой, во всей роскоши и ослепительности, с волшебством, балетом и хором стали для меня чудом, после которого наш маленький тульский театрик и все театральные эффекты, поражавшие в «80 днях», меркли окончательно.
Чаще всего во время московской поездки нас водили в Художественный театр. Но «Ревизор» и «Горе от ума» не произвели на меня особого впечатления. Более того, они даже не вытеснили из моей памяти детские впечатления о тульских постановках Гоголя и Грибоедова. Еще удивительнее, но меня оставила равнодушным и «Синяя птица». Зато полным потрясением был «Вишневый сад». Когда слышно было, как заколачивают ставни, и задвинулся занавес за Фирсом — Артемом, я зарыдал. Рыдал я долго, никто не мог меня успокоить. Зал опустел. Ко мне подошел старенький капельдинер и стал успокаивать. Потом я стоял в фойе бельэтажа, уткнувшись в грудь моей матери, и плакал безутешно.
Сезон 1909/10 года я встретил уже в Москве и с любопытством стал знакомиться с ее театральной картой.
______________________________
Фото(из интернета): Народный дом, в здании которого проходили(до 1912 г.) по свидетельству П.А. Маркова спектакли драматических трупп — сперва С. И. Томского, потом А. М. Коралли-Торцова, а также гастроли В.Н.Пашенной и Ф.П.Горева. Позднее здесь разместился (по настоящее время) ТЮЗ.
Воспоминания книги П.А.Маркова "ИСТОРИЯ МОЕГО ТЕАТРАЛЬНОГО СОВРЕМЕННИКА" в более полном объеме можно почитать http://teatrlib.ru/Library/Markov/vospom/