5
Романа Забегалова освободили из следственного изолятора после обеда в среду. Он уже пару недель назад понял, что у ментов нет ничего этакого, чем бы можно было его прижать и заставить взять на себя какую-нибудь старую висячую муть.
Камера в изоляторе попалась с окном на солнечную сторону. Привычного соседа, пожилого армянина, выпустили еще в начале февраля. Понятно стало, что старый мошенник гораздо менее опасен для государства, чем агрессивные молодые люди. Еще вчера студенты, работники банков, таксисты. Сегодня – оголтелые погромщики, потенциальные разбойники и убийцы.
Новый сиделец – в прошлом токарь с моторного завода, в последнее время, похоже, профессиональный бездельник, Сергей, часами рассказывал Роману, брызгая слюной на редкую свою бородку, о коварстве правительства, еврейском заговоре, всеобщей нищете и необходимости революции.
Забегалов сначала с интересом слушал одержимого примитивным бредом едва образованного мужика. Все же разнообразие какое-никакое. Потом, ночами, когда все равно не спится, разглядывал в лунном свете остроносенькое лицо, по-детски тоненько храпящее на шконке. Думал, может, вспыхнет в голове симпатия? Кто же знает, сколько еще тут сидеть?
Симпатия не возникла. Грубоват и слишком издерган был сокамерник. Роман вспоминал былое, волшебную прошедшую осень. Как тогда внезапно полыхнуло в его сердце острое чувство. Осень, кстати, выдалась совершенно чудесная.
Великолепное золотое кружево как-то сразу, без унылых дождей, в одну ночь облетело и превратилось в хрусткий, придавленный первым заморозком, ковер. На том концерте в филармонии Забегалов был с женой.
Сразу обратил внимание на худенького паренька баяниста. Тосковал потом долго, тяжело размышлял, перебирая горы проектов на дурацкой работе в строительной конторе. И все же подошел однажды, дождавшись после концерта. Подарил цветы. Закрутила страсть, как не бывало никогда еще. Всю жизнь прожил ведь с женой нелюбимой и ненужной, выросшей теперь уж, дочкой. Встречался еще с института с парнями, но страсти такой вот, чтоб ночами не спать, не было никогда.
Замечательные были у них встречи. На старой маминой квартире. Мамы нет давно, а диванчик ее, с детства памятный, так и стоит в маленькой темной гостиной.
На диване и лежал он, баянист Олег, двадцати лет отроду, голый, в кровоподтеках и ссадинах, когда приехала полиция. Забегалов сам вызвал ментов, ждал, искренне горюя, даже всплакнул немного.
Следователь вздыхал, головой все качал, пока на квартире опрашивал, да записывал. А угрюмый усатый майор из ГУВД, когда наручники лично надевал, спросил Романа безразлично:
- Ты зачем, пидарюга, парня-то замучил до смерти? Щас мы тебя в самую хорошую камеру и оформим.
Видно, хорошей не нашлось. Что-то случилось в городе, стало не до Романа. Попытались, конечно, менты давануть в первые дни на страх. Даже бывшего ОМОНовца, второхода, безголового опойка и боксера подселили. В первый день отлупил он тапочкой по лысой голове Забегалова.
А ночью Роман ребром книжного переплета что есть силы вмял борзому баклану остатки черных зубов в раззявленный храпящий рот. Потом, зажав окровавленную пасть дурачка потной мягкой ладонью, интеллигентно шептал ему в ухо, придавивши к шконке своими ста сорока килограммами мяса и жира:
- Ты не кричи, дяденька. А утром попроси в лазарет. Если останешься еще на ночь, я тебе глаза выдавлю. Слово ментам скажешь, найду и мучить буду…
Самое плохое, следак, негодяй, жене все рассказал. Плевать на нее, и убедил бы задом наперед в своей правде, да свидание одно только и дали, коротенькое. Плакала, старая морщинистая мышка. Ужасалась, повторяла чушь. Не беда, однако.
Олег играл на баяне божественно. Когда в маминой захламленной квартире звучала «Колыбельная» Гершвина, Роман Забегалов действительно плакал. Хорошо они коротали дни и ночки. Не ругались и не ссорились вовсе. Многовато в тот вечер Олежек коньяку выпил, тошнило парня. А Рома любовался им, целовал исступленно…
- Вы истязали уже труп, - брезгливо поднимая глаза на бледного потного громилу с большой лысеющей головой, сквозь зубы процедил комитетский следователь, - Счастье ваше, парнишка действительно захлебнулся рвотой. И проявления вашей извращенной страсти его уже не затронули. Слава богу. Откуда вы беретесь, такие вот?
- Вам Бальмонт нравится? – Роман пристально поглядел на мучимого похмельем следака, - А Олегу очень нравился. Вы знаете, Бальмонт – не лучшее, что было среди поэтов Серебряного века, но мне пришлось учить его наизусть, да-да…
- Я не верю в экспертизу, - следователь отвернулся к окну. Этот человек не бросится, хотя наручники сняты. Он – другой. Но очень опасный. У него в голове – ад.
- Экспертиза – вещь материальная. А вы, Роман, все же, сделали так, чтобы парень умер. Самое плохое, что он может оказаться не первым. Или не последним. Вас освободят сегодня. Город прошу не покидать. Распишитесь здесь.
Следователь очень устал. Сумасшедшие месяцы. С особых и тяжких перебросили на нарушения общественного порядка. Изолятор трещит по швам от толпы дебоширов с воспаленными пустыми головами. Они забрасывают кирпичами постовую службу, громят магазины и калечат начальников и барыг, потому что верят в свою правду. Нелепые, бестолковые люди. А в суете уходят на свободу вот эти, страшные, жестокие, с сумерками в душе.
Повисшие жирные плечи инженера Забегалова приподняты в жесте недоумения и сожаления. Он сейчас уйдет домой. Там жена и дочка. На улицах хаос, отчаяние. И ему найдется дело. Бессонной ночью всплывет в голове дикая задачка и к рассвету он ее непременно решит.
- Послушайте, товарищ следователь. Что вы знаете о настоящей дружбе?! Об истинном чувстве, которое не просто любовь и не совсем привязанность? Я не причинил бы Олегу вреда, ни в коем случае. Он был для меня, как цветок.
- Вот вы его и сорвали, - следователь закурил. – Чтобы никому не достался. Как это было? Закрыли ему рот подушкой? Когда рвота началась? Смотрели, как он умирает? Посинело лицо, глаза закатились. А потом кусал, выкручивал кожу, пока еще теплый? Вы больны, и, боюсь, опасны. Не вздумайте замыслить подобное. Для ваших дел я буду всегда не слишком занят.
Роман шагал по лужам в мамину квартиру. Пока сидел в изоляторе, наступила весна. Такая неласковая в этом году, и все же, весна. Видно ее в робких солнечных бликах на поверхности грязных луж, чувствуется в порывах теплого уже ветра. Даже вытаявшие кучи собачьего дерьма свидетельствуют – зима миновала.
Сегодня он не пойдет домой. Никто там не ждет. Он приберется у мамы. Сядет на старый диван, задернет плотно шторы, чтобы не тревожило солнце. Быть может, выпьет рюмочку коньяку. Роман вспомнит многое. И в голове у него обязательно будет звучать Гершвин.