Высокий трухлявый пень преградил путь сокрушающему броску. Страшные загнутые когти вонзились в грубую ткань, вырвали клок материи, поцарапали плечо. Горячее зловонное дыхание обожгло лицо, пена с грозных клыков разлетелась вокруг. Животное поднялось, замахнулось передней лапой, готовясь одним ударом уничтожить обреченно затихшую девушку. И вдруг взревело пронзительно и тонко, сраженное в самое сердце отточенным ножом-свиноколом. Повернулось, сбрасывая вцепившегося Василия, отшвырнуло его в последней смертельной агонии. Сделав несколько шагов, истекающий кровью зверь завалился набок, содрогнулся несколько раз и испустил дух. Светлана вскочила на ноги и, не медля ни секунды, понеслась по сверкающей тропе. Василий с переломанным хребтом и отбитыми внутренностями остался лежать под березой.
Она бежала в окружении злобных мелькающих между стволов тварей. Крики неистовой ярости раздавались со всех сторон, темные прозрачные тени преграждали путь, бросались под ноги, пытаясь остановить, сбить шаг. Не обращая внимания, видя впереди только искрящийся вытянутый пунктир, Светлана все ускоряла и ускоряла бег.
Сердце колотилось бешено и гулко. Она задыхалась от беспредельного усилия, хватала воздух сухими воспаленными губами. Вот за деревьями в ночном сумраке мелькнули прибрежные камыши и сверкающая в лунном свете гладь деревенского пруда. На том берегу стоял дом Власьевны, и девушка прибавила ходу. Но силы быстро покидали ее, ноги не слушались, запинались. Светлана остановилась обессилевшая, сунула за пазуху цветок, опустилась на колени и на четвереньках поползла к покосившейся плетеной изгороди. Навалилась спиной стараясь совладать с частым прерывистым дыханием. Оглядевшись, с удивлением отметила, что осталась совсем одна. Вся нежить затихла в лесу, не решаясь покидать своих владений.
Невдалеке стоял полуразрушенный бревенчатый сруб с одиноко торчащей трубой и выбитыми глазницами окон. За ним темными куполами виднелась невысокая сельская церквушка. Тишина и сонный покой накрывали землю. В небе переливались звезды, бледная луна сместилась к линии горизонта. В зарослях ивы робко щебетали ржанки и чибисы. Незаметно приходило успокоение.
Цветок папоротника жег грудь. Она достала его, начала любоваться, восхищенно взирая на пламенеющие лепестки. Раскрытый бутон горел волшебным светом, ярко озаряя усталое лицо. Казалось, огненное излучение глубоко проникает в душу, заставляя все тело светиться таинственным рубиновым оттенком. Светлана разглядывала с немым самозабвением, не замечая, как от притаившегося во тьме дома отделилась и, будто паря над землей, направилась к ней, женская фигура в длинном легком облачении.
– Здравствуй, дева благородная! – стройная девушка в синем, расшитом перламутровым бисером сарафане и белой рубахе с широкими рукавами стояла напротив нее. Дивное прекрасное лицо, в руке ветка огненной омелы. Серебристые волосы колыхались на свежем предрассветном ветерке. – Все-таки достала цветок. Отдай, – она протянула тонкие пальцы. – Зачем он тебе?
Светлана во все глаза смотрела на необычную незнакомку, с ужасом понимая, что эта милая девушка является источником всех горестей и бед, постигших ее родных и близких.
– Не отдам! – она прижала к себе цветок. – Кто вы такая?
– Меня зовут Алёна. И в моей власти сделать с тобой все, что угодно. Ты должна вернуть то, что тебе не принадлежит.
– Хорошо, я верну. Но снимите заклятье с моего мужа, оставьте ему жизнь. За что вы прокляли весь его род?
Девушка тонко усмехнулась, слегка дотронувшись веткой до ствола. Дерево вспыхнуло фиолетовым пламенем и тут же превратилось в пепел. Светлана вздрогнула, прижалась к плетню…
– Его далекий предок Василий убил мою бабку Рогнеду. Неосознанно, случайно, лишь по прихоти молодецкой. Не зная, что катящееся тележное колесо есть колдовское воплощение, символ Солнца бегущего по небу, и трогать его нельзя. Она возвращалась домой с великого праздника Купала. А оказалась задавленной, висящей на изгороди. Как ему только взбрело в голову насадить колесо на частокол?
Слишком многое было завязано на ее чародействе. Князь требовал зелья приворотного, княжну литовскую сыну своему сватал, замирения хотел. Колдовством и волхвованием приручить ворога решил, породниться думал. Время выиграть желал, чтобы успеть державу укрепить. От помощи Рогнеды, силы ее ведовской все зависело. Но погибла бабушка, а я не знала еще тогда заговоров последних, ее ждала.
Что потом началось! Оружники хутор спалили, всех жителей высекли, на княжий двор согнали. Князь литовский сватов прочь вышиб, на Русь войною пошел. Ворвались крестоносцы, взяли Псков и Углич. Дотла разорили Суздаль, а людей в полон угнали. В плаче и страданиях содрогнулась земля Русская, слезами горькими умылась. Князь с сыновьями и дружиной погибли в сече кровавой, никого в живых не осталось. Мы с мамой в лесах прятались, потом бежали в полуночные края. Там в скитах вьюжных, на берегу моря Студеного век коротали. Где и старились, провожая супругов-рыбарей в путину, да на зверя морского. А ведь мама любушкой у князя жила, и сын его младшенький мне завещан был. Как думаешь, велика вина молодца Василия?
– Не знаю, – Светлана с испугом слушала откровения кудесницы. – Но почему кара такая страшная?
– Страшная? – поразилась Алёна. – Я всему мужскому роду тридцать лет жизни оставила! И то, из-за неразумности его, глупой и бессмысленной лихости. Кто, по-твоему, должен был ответить за все случившееся? – ее глаза жгли бешеным пламенем. – За гибель и мучения обесчещенных женщин, распятых детей? Кто должен был взять на себя плач и кровь полоняников, сожженных младенцев?
– Я не знаю, – опустила взгляд Светлана. И слезы закапали, побежали тонкими ручьями.
– Ты ничего не знаешь! Будущего не видишь. Зачем тебе цветок, для чего сила колдовская, если ты к этому не готова? Не по себе дерево рубишь.
Светлана заплакала сильней. Мокрое исстрадавшееся лицо с мольбой смотрело в горящие глаза, пытаясь найти в них хотя бы частицу сострадания.
– Мне не нужен цветок, не нужна сила колдовская. Я хочу спасти моего мужа.
– Ладно, – тон девушки смягчился, в голосе скользнули теплые нотки. – Я помогу тебе в обмен на цветок полуночный. – Будет у тебя и сила колдовская и волшебное очарование. С мужа твоего снимается проклятие старинное. Останется живым и здоровым, проживете с ним долго и счастливо. Но этого мало.
– Что еще? – по щекам струились слезы. Влажная пелена стояла перед глазами. – Что еще нужно вам?
– За все содеянное необходима искупительная жертва. Невинная, как агнец Божий. Род Василия должен прекратиться навсегда.
– Как? – Светлана не понимала. В голове билась радостная мысль: Вадим будет жить! Значит, не зря она приняла мучения, преодолела все невзгоды, справилась со своими страхами, добилась его исцеления. И теперь они станут жить долго и счастливо. Она улыбнулась сквозь слезы:
– Какая жертва?
– Кроме цветка ты отдашь мне ребенка. Он просто родится мертвым. И этим кончится заклятье.
До нее очень медленно, как в кошмарном вязком тумане доходил смысл сказанных Алёной слов. Еще не веря жуткому пророчеству, она в безумном отчаянном смятении закричала срывающимся голосом:
– Нет! Не отдам сына. За что вы со мной так?
– А никто тебя не спрашивает. Ведь этот цветок муж твой сорвать должен был. Тогда и жертва не нужна. А раз так получилось, то по-другому никак.
Светлана в исступленной безысходности каталась у ее ног, вымаливая прощение своему будущему ребенку. Билась головою о плетень, заламывала руки, с тоской глядя в глаза Алёны.
– Чего ты так убиваешься? Вспомни, какая судьба ему уготована была? Будут дети у тебя, только девицы одни. А чтобы ты успокоиться смогла, я до родов с тобою останусь, – она коснулась ее плеча.
Светлана ощутила, как что-то раскаленное и тягучее будто воск, входит в нее, сливаясь с ее собственной сущностью. В глазах блеснули яркие вспышки, небо опрокинулось на землю, дрожащая судорога пробежала по спине. Жуткий вой и крик первых петухов, последнее, что осталось в памяти. Голова безвольно повисла, тело изогнулось, волосы разметались по плечам, и она провалилась в долгий глубокий обморок.
Кроваво-красное зарево поднималось с восточного направления, день обещал быть ветреным и жарким. Багровый край раскаленного солнца показался над горизонтом, высвечивая невесомые облака блестящей розовой каймой. Растения источали благоухание, пчелы уже усердно трудились, погружая хоботки в радужные цветочные рыльца. Щебет птиц и гудение насекомых нарастали с каждой минутой, принося в мир знамение очередного летнего дня. Легкий утренний ветерок чистыми волнами доносил дыхание леса. Жаворонки звенели высоко в небесах, резвились, кувыркаясь в бескрайнем просторе. Вся природа пробуждалась ото сна, стряхивая ночное наваждение, коварство дождей и назойливость мутных туманов.
Инок Варфоломей шагал пыльной тропинкой, обходя берег затянутого ряской пруда. Радуясь ослепительной идиллии, широко раскрытыми глазами вглядывался в синеву небес. Ощущение покоя и тихое блаженное состояние не оставляли его. Бурная молодость, бессмысленная гибель жены и сына остались далеко позади, иногда напоминая о себе щемящей болью. В такие минуты глубокая молитва спасала от хандры и уныния. За годы, проведенные в монастыре, он научился постом и тяжелой работой отвлекаться от прошлых воспоминаний, посвящая мысли и духовные устремления нестяжательному искреннему служению.
Невыносимо трудно было поначалу. Внутренний протест и неприятие монашеского устава подавлял немалым усилием воли, сердцем понимая, что не осталось другого пути. Терпеть, не падать духом помогала братия, с теплом принявшая его в свою монастырскую семью. Плоть усмирялась непосильным трудом, тело дошло до изнеможения, постная пища казалась отвратительной. Вода и черствые опресноки долгое время составляли его рацион. В редкие церковные праздники ложка масла да горсть лесных ягод оживляли скудный стол. Так назначил игумен Нафанаил, наместник Свято-Успенского мужского монастыря, что каменными стенами и золотыми куполами раскинулся в Красных Сопках.
Когда Варфоломей, а тогда еще Михаил Бойков, бывший грозой красноярских коммерсантов, пришел к нему на поклон и в полном раскаянии попросился в монастырь, отказываясь от всего мирского, Нафанаил долго раздумывал. Дал двухгодовой испытательный срок, не вполне веря, что молодой, надломленный судьбой парень сможет выдержать монашеское служение. Наместнику понравилась его открытая простота, глубокое душевное покаяние. На мучительно затянувшейся исповеди тот рассказал ему о своих тяжких проступках и похождениях. Дрожащим голосом, не сдерживая очистительных слез, Михаил поклялся не сходить с пути праведного и до конца жизни посвятить себя и все помышления Господу. И отпустил грехи Нафанаил, видя глубину раскаяния отрока. Назначил епитимью суровую и строгую, отлучив от общего монастырского стола.
Целый год послушник работал в каменоломне, обтесывая гранитные глыбы для ремонта монастырских стен, на невыносимом солнцепеке обрабатывал землю в полях. Долгими зимними вечерами ухаживал за скотиной, убирал снег, рубил полыньи на реке, выстаивал утренние и вечерние службы, всенощные литургии, не имея и минуты покоя. Краткий ночной сон не ослаблял нарастающую усталость. Вскоре и ходить стало тяжело, настолько силы телесные оставили его. Но глаза горели, внутренняя молитва укрепляла дух, очищала сердце, не позволяя вернуться грозной памяти. Игумен, видя его старания и упорство, смягчил испытание. Перевел на кухню, разрешил вкушение пищи вместе с братией. Михаил чувствовал, как благодарно трепещет душа, как причащается он Духа Святого, как мир расцветает непередаваемо прекрасными тонами. Как люди, все великолепие вокруг раскрывается навстречу тонким ослепительным изображением, в коем живет одна любовь и доброта. Странно, но все искаженное, злое куда-то исчезло, он его просто не замечал, находясь в упоительно сладостном расположении. Братья и старцы предупреждали о прелестности неземной эйфории, говорили, что это лишь первая ступень к правильной иноческой жизни. Он чутко внимал сведущим монахам, старался следовать их мудрым советам, посвящая досуг чтению святых книг и молитвенным песнопениям.
Наконец настал долгожданный день монашеского пострига. Он и еще двое послушников с радостным благоговением приняли чин пострижения в малую схиму и нареклись новыми именами. Так стал он иноком Варфоломеем, принеся Господу строгие обеты. До конца жизни обрядился во власяницу и рясу, надел пояс ради умерщвления плоти и обновления духа. Нафанаил накинул ему на плечи мантию, покрыл голову черным шелковым клобуком. Вложил в руки сияющий золотой крест и горящую свечу, как напоминание о том, что монах призван быть светом дольнего мира. В завершении игумен произнес краткую напутственную молитву о восприятии ангельского образа и облачения во всеоружие Божье для беспощадной брани с властями и миродержителями тьмы. Одежда воспринималась как воинские доспехи, а жизнь монашеская как борьба с дьяволом.
Все это вспоминалось иноку, бодро шагающему среди зарослей крапивы и бурьяна. Батюшка Паисий послал на станцию в аптеку за лекарствами. Уже несколько лет хворает старец. Возраст, фронтовые ранения дают о себе знать. За девяносто ему, но крепок духом, да и тело пока слушается. Службу в храме сам проводит, хоть и тяжело за аналоем стоять. Голос надтреснутый, но еще сильный, густой. Суров старик. И к себе и к прихожанам. Грешников жалует, но послабления не дает, спрашивает круто. Сам причащает и исповедует, а после валится без сил на кровать. Отлежится, Господу хвалу воздаст за прожитый день, а наутро вновь идет литургию служить. Помогает Варфоломей, за стариком ухаживает, храм в чистоте и порядке содержит. Миряне, сами немолодые, чем могут, пособляют в делах хозяйственных, кормят их с батюшкой, пищу готовят, хлеб для причастия пекут. Нравится монаху такое житие, видит он радость и бескорыстную помощь людскую. Сам жил здесь когда-то, множество знакомых лиц вокруг. Поначалу дивился народ Мишкиному преображению, потом привыкли, отнеслись с пониманием.
Идет инок, райский щебет птиц певчих слушает. А на душе легко и спокойно. Тропка под ногами бежит, жаркий ветерок лицо овевает, в травах духмяных прячется. Макушка лета, седьмое июля, рождество Иоанна Крестителя, великого Предтечи, возвестившего явление Сына Божьего во плоти и крестившего Его в Иордане. Надо успеть вернуться к заутрене, помочь батюшке в праздничной службе. Будет много приезжих гостей и прихожан с дарами. Варфоломей ускорил шаг.
Повернул, огибая кусты боярышника, и резко остановился, не веря своим глазам. Возле покосившегося плетня в растерзанной грязной исподнице с обнаженным окровавленным плечом, среди зарослей лопуха и мальвы лежала молодая женщина с клубками репейника в спутанных волосах. Он сразу узнал Светлану, ту милую и славную девочку, с которой в далекой юности был у него краткий замечательный роман. Ведь совсем недавно, два дня назад встретил ее с теткой. Понял, что она не признала его, и пошел дальше, с улыбкой вспоминая те далекие чудные дни.
И вот она здесь в таком жутком виде. Да жива ли? Он наклонился, нащупал едва бившуюся жилку на шее. «Слава тебе, Господи!» – легко и настойчиво стал хлопать по щекам. Девушка не реагировала и не подавала других признаков жизни. Инок растерялся, не зная, что ему делать. Оглянулся вокруг в поисках живой души. Безлюдные окрестности ответили полным безразличием. Тогда поднял ее, взял на руки и скорым шагом бросился назад, к сияющей куполами церкви. Вбежал в придел, отворил дверь своей кельи, опустил Светлану на деревянный топчан, подложил подушку, развязал, снял грязные лапотки. Сбегал за теплой водой и влажным полотенцем стал осторожно вытирать запекшиеся пятна крови на плече. Открылись четыре глубокие царапины, как от когтей зверя. Омывая лицо и шею, с удивлением заметил старинный раскольничий крест на серебряной цепочке, не ко времени подивившись красоте работы мастера.
Вдруг девушка вздрогнула, задышала часто, прерывисто. Открыла глаза и долго непонимающе смотрела ему в лицо.
– Миша! – улыбнулась открыто и искренне. – Ты со мной. А где… – она приподнялась, оглядела келью. – Где мы находимся?
– Не волнуйся, Света. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – она испуганно прижала свисающий лоскут материи к груди, поджала ноги. Села на кровати, удивленно глядя на висящие в углу образа.
– Что произошло? Откуда у тебя такой наряд?
– Наряд? – непонимающе осмотрела себя, увидела испачканную тиной и землей исподницу. – Я не знаю, – прикусив губу, с ужасом и недоумением взглянула на него. Память быстро возвращалась, перед глазами вставали картины прошедшей ночи. Василий, жуткое лесное чудище, полуночный цветок, кудесница Алёна. Непостижимое грозное пророчество, требование невинной жертвы, – ее будущего сына. Вспомнился Вадим и обещание о снятии заклятья, Власьевна. Мысли закружились в бурном хороводе, забились ранеными птицами, выплеснулись обильными слезами. Она в отчаянии закрыла лицо руками, жалобный стон вырвался из груди, разлетелся по тесному помещению. Светлана содрогнулась в рыданиях, не имея возможности произнести ни слова. Монах заботливо прижал ее к себе, пытаясь как-то утешить, усмирить горестный плач. Она долго не могла успокоиться, намочила его одежду слезами. Давящие всхлипывания сотрясали, измученное лицо светилось невыносимым страданием.
– Все, все Света. Все уже позади, поверь. Побереги себя.
– Позади? – она смотрела на него отрешенными глазами. – Ты ничего не знаешь, все только начинается.
– Что начинается?
– Все! Жизнь моя колдовская начнется со смерти моего ребенка. Я спасла мужа, но не смогла спасти мальчика, – слезы вновь заструились по щекам.
– О чем ты говоришь? Я не понимаю…
– И я не понимала, когда шла. Не было у меня другого выхода, не было.
– Светочка, милая, расскажи обо всем. Ты страшное говоришь. Может быть, я смогу чем-то помочь?
– Миша, – она вдруг увидела на нем черную скуфейку, выбитые крестики на ткани, суконный подрясник, оглянулась на стоящее у стены распятие. – Помоги, Миша! Жизнью будущей новорожденной тебя заклинаю: помоги мне!
– Да что с тобой случилось? Расскажи по порядку.
Она сбивчиво, но ничего не упуская, говорила обо всем. С самого начала, с прихода кораблей из похода, старинного проклятия, о котором сообщила мама Вадима. И заканчивая ужасной сегодняшней ночью, предрассветной встречей с молодой красавицей Алёной.
Инок слушал внимательно, не проронив ни слова, поражаясь испытаниям, выпавшим на долю его когда-то любимой, а теперь повзрослевшей девочки. Полный сумбур, сбой мыслей происходил внутри, острое желание помочь разбивалось об осознание бессилия и неопытности в таких вопросах. Он налил воды, протянул стакан Светлане.
– Не волнуйся, Света, я сделаю, что смогу. Мы решим эту проблему, не отдадим твоего сына, – его глаза яростно заблистали, он на миг опять стал прежним, дерзким и безжалостным. Но, тут же, сник, осенил себя знамением, поцеловал крест. Ушло благодатное состояние, перед ним сидела несчастная женщина, во имя любви и спасения мужа принявшая тяжкий грех, не убоявшаяся могущества нечистого духа и попавшая в тонкие лукавые сети. Она по святой и наивной простоте приняла благородное решение, отдавая душу и жизнь во власть дьявола. Вряд ли представляла, что делает, в ослеплении страшного несчастья даже не задумалась о последствиях. И была обманута.
Он смотрел, как она пила. Зубы мелко стучали о граненые стенки, губы с жадностью принимали холодную освященную воду. Вдруг гримаса отвращения исказила лицо, стакан выпал из рук. Ее вывернуло наизнанку, тело задрожало в лихорадочных нервных конвульсиях.
– Не принимает душа даров божьих, – произнес монах. – Плохо дело.
Она отвернулась, уткнулась лицом в подушку и жалобно застонала:
– Во мне она, Миша. Ничего не дает сделать, – жуткое утробное рычание вырвалось из груди. – Помоги… – тело забилось в тяжелом эпилептическом припадке, медленно сползая вниз.
Он кинулся к ней, пытаясь совладать со взбесившейся плотью. Прижимал раскинутые руки, всей силой наваливаясь на нее. Она колотилась об пол, изгибалась в бешеном исступлении, пыталась столкнуть, сбросить его. Яростная, неукротимая, находящаяся в заколдованном трансе вырывалась упорно и отчаянно. Но вскоре затихла, и ее сморил крепкий спасительный сон. Михаил поднял, уложил девушку в кровать, накрыл простыней. Некоторое время наблюдал за ней, чутко прислушиваясь к глубокому ровному дыханию. Затем встал, перекрестился на образа и пошел к Паисию.
Протоиерей уже проснулся и пил чай на кухне. Чувствовал себя неважно, всю ночь ворочался с боку на бок. Тупая тянущая боль в правом подреберье не давала заснуть или хотя бы забыться в блаженной дреме. Как всегда в такие бессонные ночи в памяти всплывали отрывки его простой открытой жизни. Только окончил институт, получил диплом инженера, и сразу молодым лейтенантом на фронт. Дни военные, лихие, ничего не боялся тогда. Два ранения перенес легко, а третье под Ржевом надолго оставило в госпитале. Там и познакомился с невысокой хрупкой медсестрой с шальными черными глазами. И завертелась большая жадная любовь. Ночи и дни летели незаметно, он поправлялся на глазах, лелея в сердце первое сильное чувство. Время быстро шло, раны затягивались. Полгода лечения и опять на передовую. Тяжелое вынужденное расставание, долгие слезы, все это было у них. Поклялись писать друг другу и обязательно пожениться после победы. Всю войну до конца прошел Паисий. В Берлине ударный батальон, которым он командовал, героически штурмовал Рейхстаг. За что и был награжден орденом Славы вместе со своими лучшими бойцами.
После демобилизации встретился с невестой. Закатили веселую шумную свадьбу, счастье тогда казалось безграничным. Вскоре родился сын, следом любимица дочь. Все это время жили в Красноярске, там дети выросли и школу закончили. А через несколько лет по партийной линии направили его в большое село, главным инженером на недавно построенный маслозавод. Ему тогда немного за сорок было, жена чуть моложе. Поселились в хорошем кирпичном доме, завели скотину, огород. Жили себе спокойно…
Летом истомным, жарким встретилась на пыльной дороге женщина. Шла по обочине с наполненными ягодой ведрами легкая, притягательная в узком сатиновом платье. И столько женского, неизведанного увиделось в ней, так были пленительны лицо и стать, что остановился не задумываясь. Предложил подвезти и понял, что пропал. Свернули в лесок, подальше от глаз и до заката парили в небесах, без устали предаваясь безумной страсти. Елена, так звали незнакомку, была существом будто из другого мира, совсем не похожая на простых деревенских баб. В сравнении с ней любимая супруга казалась ограниченной и неказистой, какой-то бесцветной, невыразительной.
У него словно открылись глаза, чувства обострились до предела. Ждал, желал встречи, как пылкий юнец сходил с ума, не мысля себя без ее горячих пламенных объятий. Считал минуты, мгновения, сгорая от страсти и вожделения. С бурным наслаждением предаваясь плотской любви, она поднимала его на такую недосягаемую высоту, уносила в такие сказочные дали, что не хотелось возвращаться, видеть увядающее блеклое лицо жены, терпеть ее скучные пресные ласки, скрывая кипящее в сердце влечение к другой женщине. Готов был бросить все и пойти за ней до конца жизни, только бы всегда быть рядом. Истинно говорят: седина в бороду, бес в ребро. Да только вдруг остывать начала Елена. Погас огонек, ушла жажда сладострастия. С каждой встречей она становилась все холодней, равнодушнее. Он ничего не понимал, всеми силами старался воскресить былое пламя. Ее заявление, что им пора расстаться, что его старания ни к чему не приведут, и они никогда не будут вместе, сильно расстроило и озадачило его. Он не понимал случившейся перемены, не хотел верить словам, взывал к ее чувствам, молил о прощении неизвестно за что. Валялся у нее в ногах, целовал колени, с тоской сознавая, что теряет последнюю надежду, и после такой сумасшедшей страсти в душе останется лишь голое выжженное поле.
А тут еще и супруга узнала об их отношениях. В приступе невиданной ревности запалила ей сарай. Огонь перекинулся на жилое помещение и весь дом с постройками сгорел дотла. Их связь открылась, ему объявили строгий выговор, осудили скорым партийным судом. С большим трудом удалось замять дело в отношении поджога. Елена отказалась писать заявление и уехала из села. Он мучительно, крайне тяжело переживал случившееся. Было жалко жену, но жить с ней по-прежнему он не мог, испытывая ненависть к себе и никак не находя душевного равновесия. Пришло ощущение отчуждения, понимания, что ты лишний в этой жизни. После развода уволился, собрал чемодан и, никому ничего не сказав, уехал в Москву, сам не понимая зачем. Хотелось повидаться с боевыми друзьями и уже на пятом десятке начать жизнь сначала. Трогательные встречи, слезы у Вечного огня, память о погибших товарищах встряхнули его, вселили в сердце свежие ощущения. Зашли в храм поставить свечи, заказать молебен. И там вдруг как вспышка молнии возникла эта мысль. Долго и обстоятельно беседовал с батюшкой, выпытывая подробности учебы в семинарии и получения священного сана. По какому-то наитию этот путь оказался единственно верным и правильным.
Паисий нахмурил седые брови, налил еще одну чашку крепкого чая. Выглянул в окно, в который раз подивившись расстилающейся на земле благодати. Утро свежими дуновениями проникало в открытые стекла, делало мир чарующе-прекрасным, уносило прочь тревоги и заботы. Он слушал птиц, вдыхал растворенный в воздухе благоухающий нектар, подставляя лицо ласковым лучам. Жизнь во всем великолепии простиралась перед ним. Сколько раз вот так встречал он рассвет! Сочтены его дни, чуял старик леденящий могильный холод. Да и то правда, зажился на свете. Все было у него, и подвиг ратный и любовь чистая, глубокая. Пока не встретил ту, которая одарила неземным плотским блаженством, разбила сердце и зажгла безумную страсть. А потом забрала с собой все, что было, оставив пустоту и разочарование. Будто готовила к другой жизни, прямой и благостной, единственно верной для его измученной души. Принял Господа, воссиял падающей звездой, как стебель поникший потянулся к небу. И все стало другим, жизнь мира бушевала рядом, не затягивая в свою орбиту, не вызывая желаний. Только церковное служение, молитвенное состояние, духовная помощь людям, слова утешения и поддержки составляли внутренние устремления.
Настоятель Свято-Богоявленского храма закончил утреннюю трапезу. Прошел в ризницу, где хранились облачения и священные сосуды. Неторопливо выбрал зеленую праздничную ризу к утренней службе в честь рождества Иоанна Крестителя. Раздался осторожный стук в дверь:
– Разрешите, отче? – инок ждал позволения, не решаясь войти в алтарь.
– Проходи, Варфоломей. Уже вернулся?
– Нет, батюшка. Не добрался я до станции.
– Что так? – Паисий вопросительно глядел на смущенного отрока.
– Тут такое! Не знаю с чего начать…
– Начни с начала, – усмехнулся старик. – Что у тебя за тягота?
Инок в подробностях описал, как утром встретил лежащую в беспамятстве Светлану, как принес в свою келью, и что она ему рассказала о своих злоключениях. Как не приняла святую воду и как билась в припадке. Паисий, не перебивая, выслушал встревоженного монаха.
– Я не знаю что делать, батюшка. Как и чем помочь? – Варфоломей с замиранием сердца вглядывался в посуровевшее лицо своего духовника. – Ведь она же в погибель мчится. И невинную жизнь ребенка у нее забрать хотят. Не было иного выхода, сами видите.
– Ну, пойдем, взглянем на твою красавицу, – он снял с вешалки тяжелую ризу. – Помоги облачиться.
Надев поверх серебряную епитрахиль и сияющую алмазным крестом митру, протоиерей вместе с иноком направился в келью. Приоткрыв дверь, Паисий увидел спящую молодую женщину с бледным измученным лицом. Грязная с кровавым пятном исподница выглядывала из-под наброшенного одеяла. Она неожиданно открыла глаза, растерянно подскочила на кровати.
– Не пугайся, чадо, – батюшка во всем блеске праздничного облачения шагнул к ней. – Как зовут тебя?
– Светлана, – она с удивлением взирала на них. – Простите меня!
– Бог простит, – Паисий пока не знал, как поступить. – Что с тобой стряслось? Все так, как рассказал Варфоломей?
Она подавленно кивнула. Смотрела на священника с мольбой, понимала, больше помощи ждать неоткуда.
– А что с Василием? Жив ли?
– Я не знаю. Видела только, как зверь отшвырнул его.
В келье на миг повисла тревожная тишина. Инок затаив дыхание, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Настоятель разглядел необычное распятие на шее девушки:
– Тебе Власьевна крест дала? – голос Паисия дрогнул. Сколько раз этот крестик был перед глазами на груди его жаркой Елены! Такое не забудешь и на смертном одре.
– Да, это ее крест.
– А ты крещена ли?
– Крещена, батюшка. Здесь, в этом храме двадцать лет назад. Вы меня и крестили.
– Вот как? – удивился протоиерей. – Так ты местная?
– Нет, я бабушки Полины внучка. Сюда в детстве приезжала.
– Знаю ее, добрая прихожанка. С тобой только что делать? Ума не приложу, – он глубоко задумался. – Ладно, Варфоломей, накорми ее, да чаю побольше. И ни на шаг не отходи. После службы загляну к вам.
Праздничный молебен пролетел быстро. Хор из мирян протяжно и тонко выводил величавые псалмы. Роль дьякона исполнял старик Арсений, бессменный церковный староста, прислуживающий в алтаре при освящении даров и помогающий вести литургию.
Светлана вкусно позавтракала. С кружкой ароматного чая сидела на жестком деревянном ложе, слушая рассказ Михаила о его прошлой жизни. Когда он начал говорить о гибели жены и ребенка, непроизвольно перебила:
– Как, разве не бандиты из мести убили твою семью?
– Что? – он удивленно посмотрел на нее. – Откуда эти слухи?
– Мне Лариса сказала. Так все в деревне считают.
– Ну и ну! – улыбнулся криво. – Ничего подобного. В подвале находился бойлер для нагревания воды. Ночью случился перепад напряжения и короткое замыкание. Загорелась проводка, а вместе с ней деревянная обшивка. Катя с Сережей даже дыма не почувствовали, угорели во сне. Огонь до их комнаты не добрался, пожарные успели погасить. Ворвались в дом, а они уже не дышат, – он отвернулся, смахнул набежавшую слезу. – Сыну полгода было…
Она с немым состраданием смотрела на него. Хотелось подойти, обнять несчастного монаха, как-то утешить. Ее Мишка, сорванец и озорник сидел рядом, изменившийся до неузнаваемости, пряча глубоко в себе боль безвозвратной утраты. Морщины избороздили лоб, лицо хоть и молодое, но познавшее горечь утрат, оставалось светлым.
Вошел Паисий, успевший переодеться в черную рясу, с высоким посохом в руке. Смотрел пронзительно и строго.
– Вот что. Ты оставайся, гляди за храмом да за ней присматривай. Никуда не отпускай, здесь в келье запри на замок. А ты, красавица, смирна будь, слушайся отрока, не выходи отсюда и меня жди. Я к вечеру вернусь, даст бог.
– Куда вы, батюшка?
– В Красные Сопки иду, Нафанаилу кланяться. Помощи просить буду, сами не справимся. Чую, сеча будет жуткая. Надобно души не только свои спасать.
– Батюшка, да дойдете ли?
– Не волнуйся, тут по лесу семь километров всего. Сын Арсения меня на машине отвезет. Так что ждите к вечеру.
Паисий выбрался из кельи, оглядел горизонт, поднял седую голову к небесам, осенил себя крестным знамением и зашагал по дороге в деревню, направляясь к дому Власьевны.
Продолжение Глава 12 http://www.proza.ru/2017/07/18/1263