Въезд губернатора, графа Филиппа Аркадьевича Голенище-Копытина в город Пивославль прошел в обстановке если не секретности, то, по крайней мере, осторожности. Коляска губернатора прокатилась по совершенно пустым улицам и остановилась перед бронзовым монументом, стоящим посреди городской площади.
Почему улицы были пустые? Да кто ж его знает? Может виной тому была скверная погода и сгущавшиеся с самого утра тучи, а может и предосторожность городских властей, поторопившихся убрать всех посторонних. Известно доподлинно только то, что мужик в зипуне на голое тело и в огромных стоптанных лаптях, спешивший из города по каким-то делам был задержан за излишне подозрительный вид полицейским Гвоздодеровым и препровожден в кутузку, где и оставался до конца повествования..
Впрочем, губернаторская коляска въехала в город не сразу, а как бы поразмыслив: брать город суворовским наскоком или кутузовским напуском. Сначала губернаторский поезд, состоявший из шести полицейских чинов верхом, дрожек с двумя гражданскими служащими и непосредственно самой губернаторской коляски, остановился на холме, с которого открывался вид на город.
Из коляски вышел невысокий полноватый господин, одетый в военный мундир. Тут же рядом с господином в мундире оказался господин в гражданском платье и с саквояжем. Из саквояжа была извлечена подзорная труба, на манер тех, которыми пользуются отставные офицеры, доживающие остаток своих дней у себя в имении, и высматривающие с балконов помещичьих домов не появится ли на дороге какой посетитель, или не забрались ли соседские мужики в его поредевший лес.
Господин в мундире приставил трубу к глазу и несколько минут смотрел сквозь нее на город. Затем взмахнул перчаткой и тот же час двое конных полицейских чинов отделились от кавалькады и направились к городу. Из дрожек вышел второй господин в штатском и вытащил сначала небольшой стул, а потом огромный куль, оказавшийся ничем иным как военным барабаном. Стул и барабан были тщательно установлены на холме и господин в мундире, усевшись в кресло и положив ногу на барабан, стал ждать возвращения верховых, время от времени заглядывая в подзорную трубу.
Пока губернатор (вне всякого сомнения – это он) совершает подобные маневры, мы, как выражаются авторы, получившие признание уважаемой публики, силой своего воображения перенесемся на городскую площадь.
Если бы живописец, взявши кисть, попытался на холсте изобразить застывших в позах ожидания чиновников, то картина получила бы название: «Друзья жениха чертога брачного». Орденские ленты обтягивают упитанные талии, как белые пояса посаженных отцов. Редкие букеты цветов, понатыканные в ограду памятника, призваны вдохнуть радость и уверенность в бледные лица «друзей жениха». В центре, с хлеб-солью, сам «жених»: наш Седулькин, в обвисшем на плечах мундире городничего и с вполне миролюбиво зацепившейся за шпору огромной саблей. Для придания устойчивости «жениху», справа Степана Евграфовича подпирает исправник, а слева придерживает за локоть попечитель. Издалека кажется, что друзья так крепко любят «жениха» и так удручены предстоящей разлукой, что стремятся удержать его при себе как можно дольше.
Было бы интересно проникнуть в головы отцов города и прочесть в них, как на листе бумаги, те мысли, которые в эти утренние часы наполняли их начальственные затылки. Но не дал Господь такой способности автору, не наградил подобным талантом. Можно только по лицам попытаться угадать предмет их внутренней беседы. Впрочем выражения лиц всего городского Олимпа вопияли об одном: «Быстрее бы уже! А там - будь что будет!» Во всех позах городских чиновников видится какая-то обреченность, и лишь только исправник, как человек решительный, немного даже авантюрный, готов действовать.
Понимает Василий Васильевич: встреча эта – его, в своем роде, аннибаловы Канны. Устроит все как-надо Господь – сиять его звезде на городском небосклоне до конца дней его. Раскроется подмена...Ну, да не будем об этом. Авось, Фортуна восхитится дерзостью замысла исправника и наградит его своей милостью.
Меж тем двое верховых полицейских, прискакавших с губернатором, вернулись с рекогносцировки и подробно доложили обо всем увиденном, ожидавшему на холме губернатору. Граф внимательно выслушал следопытов и затребовал план города. Расстелив карту на барабане минут десять не мигая глядел на нее, составляя план наиболее удачного въезда в город. Наконец, убедившись, что наиболее удачным будет просто сесть в коляску и проследовать по Губернской улице к городской площади, не стал терять далее времени и тут же приступил к выполнению задуманного.
И вот, с таким напряжением ожидаемый момент встречи наступил! Сказать, что губернатор выпрыгнул из коляски будет неподобающе для столь значительной особы. Но чтобы подчеркнуть стремительный дух событий, скажем так: губернатор подобный стреле Артемиды выскочил из дрожек и быстрым шагом прошел вдоль шеренги втянутых животов городского правления.
Тут автор сделает вынужденную остановку в повествовании, чтобы описать внешний облик губернатора. Но, вот как тут напишешь?! Как написать так, чтоб и величественности герою придать и правды не исказить?
Губернатор был весьма мал ростом, но грузен, вернее - кругл телом. В лице его тоже ничего такого величественного не было. Обычные серые глаза, обычный курский нос, прямой рот. Вот разве что подбородок был выдающийся: разделенный ямочкой посередине и устремленный вперед, как будто тянул и звал за собой своего обладателя. Он как бы говорил: «Доверься, иди за мной, а уж я тебя в такие дела вовлеку, что не пожалеешь». Надвинутый до бровей веллингтон скрывает обширную как глобус лысину, и волосяной покров головы представлен одними лишь короткими завитушками бакенбард, размазанными по круглым пухлым щекам. Военный мундир застегнут наглухо, на ногах до блеска начищенные сапоги – вот и весь губернатор. Ничего особенного. Сними с него мундир, да одень в халат и ночной колпак – точная копия делопроизводителя на пенсии.
Но это – образ, воспринятый глазами стороннего наблюдателя, а если посмотреть глазами Пивославльского служащего – то это гигант, десница государева, весы и меч Немезиды! А что до бедного Седулькина, так он потом вообще говорил, что в тот момент ему казалось, что перед ним был сошедший с Олимпа Зевес. Того и гляди полыхнет молнией промеж глаз, да так, что голова так и покатится.
Вот, значит, ходит Зевес перед шеренгой смертных и молнии в кулаке сжимает, примеряя сверкающим взглядом, кого бы поразить своим божественным гневом.
Здесь читателю надо пояснить, что вызвало сгущающиеся тучи губернаторской грозы. Степан Евграфович, как городничий, должен был обратиться к высокому (в переносном смысле) гостю с приветственным адресом. Но сей труженик, увидев запросто гуляющего среди простого люда, небожителя, внезапно потерял дар речи и рассудительности.
«Молчит, басурманин!»-гневно думал исправник, в сердцах прибавляя эпитеты и покрепче. - «Всех нас под монастырь подвести хочет!»
Но тут Провидение сжалилось над неутомимым стражем городского покоя и шепнуло на ухо Василию Васильевичу, как выйти из подобного конфуза, грозящего перерасти в сакандал.
«Господину губернатору, нашему отцу и благодетелю – Ура!Ура!Ура!» - почти прокричал он в надвигающиеся тучи.
«Ура-а-а-а-а-а!» - прокатилось по унылой шеренге канцелярских богатырей.
«У-г-г-г-г-а-а-а!» - басом грассировал судья.
«У-а-а-а-а-а!» - обреченно гнусавил попечитель
«А-а-а-а-а-а-а!» - орал изо всех сил почтмейстер.
Седулькин тоже кричал парадное «ура». То есть ему казалось что он кричит наравне со всеми. На самом деле его легкие издавали лишь слабый свист закипающего чайника.
Губернатор скорым шагом прошел мимо молодцевато втянутых животов. К нему возвращалось хорошее состояние духа.
- Орлы! Чудо-богатыри! - радостно сообщил он молодецки вздернутым первым и вторым подбородкам городского воинства. Наконец граф остановился перед остывающим чайником Степана Евграфовича и пристально посмотрел в его выпученные глаза.
- Хвалю за службу! – рявкнул граф в лицо Седулькину и неожиданно расцеловал бедного городничего в бледные щеки. Затем Филипп Аркадьевич взял Степана Евграфовича под руку и, выдернув его из плотной фаланги Пивославльских спартанцев, начал обход памятника.
- Кто сей герой? Как его бессмертное имя? – спросил граф Седулькина, глядя на памятник.
- К-к-к-к....К-к-к-к-к-... – закряхтел городничий.
- Что? – недоуменно посмотрел граф на Седулькина.
Строгий тон губернатора неожиданно придал решимости голосу городничего.
- К-к-кажется Краснухин! – заявил он.
- Как это - кажется? – удивился Филипп Аркадьевич.
-Так точно-с, Краснухин, - подоспел на помощь исправник, все это время не сводивший глаз с Седулькина и графа.
- То есть, Курякин, - вдруг выдвинул иную версию городничий.
Губернатор к счастью, казалось не услышал последних слов Степана Евграфовича и с восхищением опять посмотрел на памятник.
- Д-а-а-а-а, вот такие вот простые, никому не известные Кулебякины спасли Отечество в тяжкую годину испытаний. Если бы не они, - граф простер руку в сторону бронзового зипуна, - если бы не эти Копакины, что было бы с нашей империей? Но, воля Божия, мороз и император и, в некотором смысле, преданность сынов нашей империи повергли гордеца в прах!
- Не желаете ли отобедать? – сделав внушительные глаза городничему и, незаметно протиснувшись между ним и графом, так что рука губернаторская покинула тихую пристань городничего локтя и оказалась в свободном парении, проникновенно промурлыкал исправник.
- Д-а-а-а-а. Что? Отобедать? Нет! Сначала хочу лицезреть героя, так сказать лицом к лицу. Хочу видеть этого Кувыкина и лично воздать ему почести за принесенную им на алтарь победы жертву.
Вот ведь досада! Героя видеть! Где он, герой этот? За хлопотами по возведению монумента и подготовкой отражения губернаторского набега никто ни разу даже и не подумал найти настоящего героя. Никому и в голову не пришла мысль, что есть такой человек, который не образно и не метафорически, а по настоящему бил врага не щадя своей жизни. Благоденствие чиновничьих судеб целого города висело в этот трагический момент на волоске. Шутка ли, вот сейчас вскроется так тщательно возведенное здание человеческой лжи, и, учитывая крутой характер губернатора, не груди Пивославльских чиновников будут в крестах и медалях, а, скорее, их головы окажутся в кустах непременно.
Но пусть добрый читатель, уже успевший привыкнуть к героям этого повествования, а может где-то и полюбить их, облегченно переведет дыхание, ибо благосклонна судьба к персонажам этой скромной повести. Бряцнули гусли исправницкой музы и вспыхнула в голове его огненным цветком спасительная мысль.
- Ваше Высокоблагородие, сей народный мститель будет представлен перед Вами незамедлительно, а пока, господин городничий приглашает Вас разбить бивуак, так сказать, в его скромном доме. Подкрепиться малым приношением Ваших верных слуг.
- Ну что ж, если только самую малость, в походном порядке, - согласился граф, желудок которого уже давно с ворчанием напоминал ему о том что все великие полководцы всегда заботились о том чтобы солдат был сыт и накормлен, - но только чтобы героя ко мне представить незамедлительно!
- Не извольте беспокоиться, - заверил Василий Васильевич, почтительно указывая рукой графу направление к дрожкам и, уже совсем осмелев, прокричал ожидавшим в резервном строю остальным чиновникам, - по коням!
***
Дом городничего в момент приезда туда губернатора напоминал собой птичий двор в утренний час, когда дворовая девка выходит на крыльцо, чтоб насыпать пшена на вытоптанную курами землю. Прислуга металась, в панике сталкиваясь и мешая друг другу. Лакей, пытаясь сохранить спокойствие и достоинство перед лицом высокого гостя, надулся как индюк, но перестарался и вместо того чтоб просто с поклоном отворить дверь, внезапно выпалил: «Ваше Высочество, весьма обязаны». Хозяйка, Глафира Матвеевна, изобразив на озабоченном лице радость, граничащую с восторгом, пыталась обворожительностью и высоким классом провинциального гостеприимства очаровать губернатора, одновременно делая страшные глаза внезапно вбегавшей в комнаты прислуге.
Наконец, усадив графа на обитый ситцем в синюю полоску диван, и расставив вокруг него почетный караул из Пивославльского чиновничества, хозяйка исчезла в утробе городничего дома, пообещав подать легкий обед на скору руку. Находясь в хорошем расположении духа, граф откинулся на спинку дивана и обведя чиновников снисходительным взглядом, промолвил:
- Господа, знаете ли вы, что такое пехотное каре? Приходилось ли вам, под артиллерийским и ружейным огнем, когда пули свистят и визжат как тысячи разъяренных мух, стоять плечом к плечу с истекающими кровью солдатами, отражая атаки вражеской кавалерии? Э-э-э, да что говорить, вы, поди и настоящей кавалерийской атаки здесь не видели. Откуда тут, - губернатор иронично огляделся, - взяться кавалерийской атаке. Вот, помню, когда я был начальником ..э-э-э...вверенных моему начальству, через наш город проходила часть, и вечером мы с полковником сидели как два боевых товарища. И, знаете ли, господа, он мне сказал, так по простому, как старому боевому другу, без чинов, знаете ли. Сказал мне: «С таким, вот, как ты, не страшно и погибнуть». Да, господа, так и сказал. Что? А-а-а-а-а, - прервал граф нестройный поток воспоминаний, увидев как услужливый исправник наполняет наполовину опорожненную рюмку водки, - да-а-а-а, так и сказал: «Погибнуть с тобой хочу. Мол, бок о бок в землю лечь.» А я только молчал, не надо, говорю, мы еще поживем, говорю ему, может еще...Что? А-а-а-а-а, да нет, вы, господа, тоже наливайте. Я, говорю, мы повоюем еще. Ну а если надо, то и головы сложим. Ляжем в землю за Россию и императора. А он мне: мне сейчас говорит срочно в полк надо, а деньги (мы с ним до этого, по нашей офицерской традиции, в картишки перекинулись за бутылочкой мадеры), говорит, деньги я тебе все вышлю. А я ему, не надо, боевой друг про деньги, это сейчас не главное. Так и расстались...Что? А-а-а-а-а, что вы, господа, за боевую дружбу! – граф, поддерживаемый исправником поднялся с дивана.
Ура!Ура!Ура! – прокричали чиновники, воздавая дань боевой дружбе опрокинутыми рюмками водки.
Захмелевший граф, вдруг насупился и сдвинул брови: «А где же герой? Я желаю видеть героя! Что, тыловые крысы, боевого офицера думали провести? Да я вас всех под трибунал! – кричал вконец опьяневший боевой губернатор.
В дверях гостиной появился квартальный Взяткин и, кивнув исправнику, опять исчез за занавеской.
- А вот и наш герой, - величественно произнес Василий Васильевич и указал на занавеску отделяющую гостиную от прихожей. Все присутствовавшие с удивлением обратили свои взоры на дверной проем. Казалось сейчас оттуда появиться мифическое создание или по крайней мере полковник, проигравший губернатору деньги и, поэтому, пожелавший умереть с ним бок о бок. Но то что увидели Пивославльские страдальцы превзошло все самые смелые ожидания и предположения. Занавеска заколыхалась и из-за нее на свет Божий вышел… нет, не мифический гном или чародей, и не упоминавшийся полковник. К величайшему удивлению чиновников на пороге предстал Полифан Афанасьевич Играйло-Полубоянов, только одетый в зипун и обутый в онучи и лапти. За поясом неуклюже торчал топор, точь-в-точь как у бронзовой копии городничего. Чиновники молчали, пораженные видением. Даже знавший и сам подготовлявший появление героя исправник, был поражен сей картиной.
Полифан Афанасьевич нерешительно оглядывался, смущаясь своего вида. Наконец, словно вспомнив что-то, элегантно поклонился и произнес:
- Гой еси, барин, многая тебе и благоденственная лета.
Губернатор, поддерживаемый исправником, приблизился к Играйло-Полубоянову. По щекам графа катились слезы.
- Здравствуй, простой народный герой. Дай я тебя обниму как старого боевого друга, - и оттолкнув Василия Васильевича, граф повис на шее городничего.
Старый боевой друг недоуменно глядел на повиснувшего на его шее губернатора.
- Надысь, барин, поелику, знать оно не шибко.
Губернатор радостно плакал, прижимаясь завитушками бакенбард к зипуну народного мстителя. Наконец, прервав всхлипывания, граф красными влажными глазами обвел присутствующих,
- Вот, господа, - губернатор похлопал по груди Полифана Афанасьевича, - вот он, настоящий русский человек. Наш герой. Спасибо тебе, герой! – вдруг вскрикнул граф, - спасибо тебе от всех нас! И от городничего спасибо, и от почтмейстера, и от исправника, и от попечителя, от них, от них всех спасибо. Благодарите, благодарите героя, господа.
Благодарные чиновники радостно и проникновенно закивали головами, рассыпаясь словами благодарности.
- А знаешь что, любезный мой, - ласково посмотрел губернатор на Полифана Афанасьевича, - знаешь что я тебе скажу? А скажу я тебе, герой, что понравился ты мне, и чтоб хоть как-то отблагодарить тебя за все то что ты сделал для Отчизны, и скрасить твое существование, я заберу тебя к себе. Что молчишь, счастью своему не веришь? Ну что, брат, потрудился ты для Отечества, а теперь и награду получай. Устрою я тебя на конюшне, будешь у меня как сыр в масле кататься. Будешь конюшню чистить, а когда подкатит, знаешь, подкатит так к горлу, так мы с тобой по маленькой и былое вспомним.
- Эй! - повернулся граф к обомлевшим чиновникам, - чей он? Скажите, что я его купил, мой управляющий приедет завтра купчую совершить. Пошли, герой, - губернатор опять ласково посмотрел на Полубоянова.
- Позвольте, как же это...позвольте, нельзя мне, - растерянно пытался протестовать Полифан Афанасьевич, - у меня же дом, я ведь не могу, как же на конюшню...Василь Василич, ведь Вы же говорили только на пару часов...
Исправник быстро подбежал к городничему, и очаровательно улыбнувшись губернатору, горячо зашептал потерянному и расстроенному Полубоянову.
- Полифан Афанасьевич, поезжайте, доверьтесь мне, поезжайте пока, а там я все устрою. Сейчас надо поехать, а то нам всем вечная память будет. Такое просто так не сойдет. Поезжайте, а мы Вас потом вытащим. Ну, вот, герой готов к переезду, - уже в голос, с той же улыбкой обратился исправник к губернатору. – Прошу Вас.
Василий Васильевич слегка подтолкнул Полубоянова к его новой судьбе героя. Полифан Афанасьевич печально посмотрел на своих бывших подчиненных, ища у них поддержки и утешения. Но те старались не встречаться взглядом с бывшим городничим.
- Честь имею, господа, - кивнул граф пивославльцам, - благодарю за службу!
Губернатор с трудом влез в коляску, Полифан Афанасьевич тоскливо устроился радом с кучером и поезд двинулся по пустынным улицам Пивославля. Пока коляска ехала по улицам города, Полубоянов старался не смотреть по сторонам, чтобы никто из жителей не увидел его униженного состояния. Только проезжая через площадь, Полифан Афанасьевич вдруг увидел памятник и сердце его сжалось от обиды и досады. Казалось памятник насмехался над ним, указывая своей бронзовой дланью дорогу вон из Пивославля. Да на самом выезде из города, какой-то мужик в зипуне на голое тело, с всклокоченной черной бородой и в стоптанных лаптях перекрестил его...
***
Ты спросишь автора, любознательный читатель, что было дальше? Вернулся ли Полифан Афанасьевич в свой родной дом из губернаторских конюшен, а Седулькин к своему канцелярскому столу? Ничего Пивославльская летопись не говорит об этом. Может и вернулся, а может и забыли о нем Пивославльские чиновники. Автору это не известно, а известно только что вскорости появилась в Гараевских лесах шайка разбойников и что атаманом той шайки был отчаянный мужик, говоривший по-французски и наводивший ужас на городских чиновников. Особенно грозился атаман тот добраться до исправника и извести его со света. Пивославльский же глава, городничий, переменился характером, стал мягок и боязлив, а всеми делами в городе заправлял от его имени уездный исправник – Василий Васильевич Груздь. Но все это предмет уже иного повествования.