Играет гармошка.
Колышутся травы.
И грустно поёт гармонист.
Вот там, на мосточке,
у той переправы
стояли, смотрели мы вниз.
Любить бы, как прежде,
бескрайние дали,
Да помнится горькое в них.
Отсюда родных навсегда провожали.
И голос гармошки утих.
Шумела берёза,
шептали листочки.
И плакало небо дождём.
Куда улетели, умчались годочки?
Куда мы,сторонка, идём?
Коротки и суровы дни в северных деревеньках.
Мастер оглядел несколько прялок, принесённых бабами. Ладно сделанные из единого ствола, они были легки.
Чтобы сделать такую прялку, гож высокий сухой пень. Коренья у него обрубить, только два оставить. А потом топором надвое пень расколоть.
И выточить аккуратно, выласкать лезвием топора прялку лёгкую, как песню, чтобы веретёшко в руках деушки или бабы пело.
Вот сядет она зимним вечером при свете лучины или керосиновой лампы на корневище, привяжет куделю к прялке.
Посмотрит на неё знак особый, Мастеру ведомый,
что он написал на прЕсле.
Словно солнце глянет на пряху,
словно лучи солнечные брызнут из-под её пальцев тонких.
- ПрядИ, прядИ, пряха, ровно ниточки льняные, шерстяные,
чтобы судьба твоя в них вплеталася,
чтобы жизнь твоя не кончалася,
чтобы суженый по душе был,
чтобы берёг, ласкал, а не бил.
- Кручу я, верчу судьбу твою, -
пело веретёшко.
И маленькой девочке от пяти до семи годков ладил прялочки мастер, покрывал их коричнево - оранжевой краской, писал дерево-стебель с листочками, выписывал цветы бело-розовые.
А придёт время замуж отдавать, споют тебе, доченька, таковы слова:
Наша молодА не спала,
Не дремала, тонко пряла,
Звонко ткала,
Бело белила и нас подарила.
А родишь ты младенчика, и, если это будет девочка,
пуповинку обрежут на веретене или прялке,
потому что вся жизнь её будет с ней связана до самой старости, пока глаза видят и руки держат ниточку.
Не знал Мастер, Финном которого звали, судьбы своей.
Не ведал, что взрастят они с женой, пятерых сыновей, красивых, русоволосых, голубоглазых, широкоплечих.
И три дочери вырастут у них.
Задумчиво расписывал он прялки, улыбался. Расцветали они под его рукой и напоминали травы луговые, солнцем озарённые.
Дожди заливали землю не один месяц. И сбилась она в твердь тяжёлую. И сквозь эту твердь с трудом пробивалась на огороде картошка, а потом заморённая тонула в сорняках. И подойти нельзя было к грядам. В бороздах стояла вода холодная. Люди стали скучными. Солнышко покинуло их. А без надежды любому человеку тяжело.
На старом мотоцикле с коляской приехал Валерий с женой к сельмагу.
Вода в лужах, как в реке, взлетала из-под колёс.
Давно я хотела его спросить, что он знает о своём прадеде Афиногене Свистулине.
В недрах интернета нашла о нём скупую информацию, что родился он в 1860. Прожил восемьдесят лет.
Односельчане чаще называли его Фином. Он жил в деревне Шабыринской, летом пас общественный скот, а зимой расписывал прялки, сделанные из единого ствола дерева.
На прялках он писал удивительные бело-розовые цветы, которые ветвились в коричнево-оранжевое поле верхней лопасти.
И слышала я также, что на этой земле, вероятно, и началось знаменитая кирилловская роспись по дереву.
В некоторых домах эта роспись сохранилась на дверях и стенах.
Валерий Свистулин, ещё крепкий и красивый мужчина, словоохотливый, широкоплечий, уже близился в годах к возрасту своего прадеда.
- Что-нибудь помните из рассказов отца о прадеде Афиногене?
- А разве нам рассказывали? - Он махнул рукой.
Молчали. Нельзя было говорить. Было у моего прадеда пять сыновей и три дочери.
Жили все зажиточно. У каждого в Шабыринской были большие деревянные двухэтажные дома. Было большое поле, которое называлось свистулинское.
Держали двенадцать лошадей.
Однажды я вошёл в здешнюю библиотеку, а библиотекарь спросила меня:
- А вы знаете, что в вашей семье были раскулаченные?
- Знаю,- ответил я.
Но мы никогда об этом не говорили.
Одного из сыновей вместе с семьёй отправили на Печору. А дом отдали под школу.
Здание пустовавшей школы я помню. Оно потом сгорело, так как на его пороге часто сидели подвыпившие мужики и курили.
Второй большой дом отдали под пекарню. Его ещё можно разглядеть среди зарослей ольхи у речки Глазихи.
А когда пришли раскулачивать второго, он вышел с ружьём на крыльцо и застрелил сам себя.
Дом моего отца стоял у большой липы. Отец мой был партийным. Говорить о боге было нельзя. В красном углу висел портрет Сталина. А у бабушки на середе стояла на полИчке маленькая иконка.
Я вспомнила эту липу. Там у нас был покос.
Потом эта липа рухнула.
- Выше церкви была Поповка, где стоял большой и красивый дом о девяти комнатах. Всех попов увезли и расстреляли,- продолжил Николай.
Сколько лет прошло! Почти полтора века.
Когда-то давно паслись на лугах кони.
Было много крестьян.
И не имущие, ленивые крестьяне из зависти доносили на тех, кто больше трудился, был смекалистее.
На общем собрании решали тоже крестьяне, кого верхушить, а кого облагать твёрдым заданием.
Кипели страсти, рожали детей и колосились поля, работала мельница, звонили церковные колокола, пели песни и плакали, уезжая навсегда на чужую сторону.
А сейчас в оставшихся деревеньках совсем немного людей.
Вместо коней появились легковые машины, трактора и квадрациклы.
По-шальному летят из леса гружёные лесовозы.
Заросли дикими травами поля. Испорчены дороги.
А Валерий Владимирович Свистулин приезжает сюда каждое лето со своей женой в небольшой дом.
На окнах дома резные наличники, которые он сам вырезал.
Видна рука мастера не в одном поколении.
Он берёт в руки старую гармошку, садится на лавку и в одиночку наиграется досыта в Тихонов день, который когда-то был здесь престольным праздником. И напоётся песен.
Домик стоит над рекою.
Пристань у самой реки.
Парень девчонку целует.
Просит он правой руки.
Верила- верила- верю!
Верила- Верила я!
Но никогда не поверю,
Что ты разлюбишь меня.
Белая роза - свиданье.
Красная роза - любовь.
Жёлтая роза - разлука.
Нас разлучила с тобой.
Белую розу срываю.
Красную розу дарю.
Жёлтую розу разлуку
я под ногами топчу.
фото автора