Он меня увидел в сумерках, под фонарем.
Да нет, что я говорю, он меня раньше увидел. Где-нибудь в толпе, или в маленькой комнатенке под самой крышей, или еще раньше, в родительском доме, или еще до моего рождения, или он видел весь мой путь – от рождения до смерти, и все это был я.
Хотя нет. Мне кажется, он увидел меня в сумерках под дождем.
Или… под фонарем, я сказал?
Они оба там были. И дождь, и фонарь.
И я.
Он меня увидел, выхватил мое лицо из миллиона лиц, отметил про себя – это он.
Намазываю икру на хлеб.
Щедро.
Густо.
Вонзаю зубы.
Такое представлял себе только в самых смелых мечтах, огромный стол, а тут икра, и шоколад, и оливки, и колбаса копченая, и много еще чего, и хочется попробовать и то, и это, и…
Слезы из глаз.
Мир переворачивается.
Глотаю невыносимо соленую икру, кто же знал, что такая гадость…
Не дорос я еще до икры, в тридцать два года – и не дорос.
Осторожно смотрю на оливки, нет, до оливок я тоже не дорос. А вот брауни, это очень даже, подхватываю себе на тарелку здоровенный кусок, шоколадная крошка падает на скатерть, чер-р-рт…
Оглядываюсь.
Только сейчас понимаю, что люди за столом не едят, потягивают коктейли через соломинку, и всё.
Тихие смешки за спиной.
Черт, черт, черт, миллион раз – чер-р-р-ррт…
Он смотрит на меня.
Как кажется мне – снисходительно.
Еще в детстве я знал, что будет так. Еще там, на безвестном полустанке, где я родился, где мальчишки дразнили меня… (нет, я даже не напишу - кем), где я был изгоем – я знал, что в моей жизни будет всё это, сверкающие концертные залы, роскошные столы, дворцы, которые кажутся невесомыми…
Это не были какие-то наивные детские мечты – я просто знал.
Он увидел меня в сумерках под фонарем.
Увидел и сказал себе – это он.
Я до сих пор не знаю его имени, да может, у него и нет имени.
Вечер, дождь, мерзкий, осенний, пробирающий до костей, а завтра снег обещали, пусть провалятся они со своим снегом в середине октября.
- Проваливай, проваливай отсюда, не понял, что ли?
Это мне.
Это в каком-то кафе.
Это хозяин кафе.
Из теплых объятий света – в ночь, в холод, в улицу.
А потом он увидел меня под фонарем.
Просторный холл.
Кресла.
Кофе.
Стол, инкрустированный камнями, так, что получается карта мира. Сидящие за столом перебирают шахматные фигурки, бросают кости. Беспомощно верчу в руках черного ферзя, отчаянно пытаюсь понять смысл игры.
Он смотрит на меня.
Насмешливо.
Бросаю кости.
- Двенадцать.
Он двигает моей рукой, показывает, как ставить ферзя.
Аплодисменты.
Сидящий справа пожимает мне руку:
- Поздравляю, теперь всё западное побережье ваше.
Ёкает сердце.
Оказывается, вот как это делается.
Я знал, что так будет.
Еще когда останавливался на площади Таймбурга и расстегивал сюртук, и люди испуганно шарахались в стороны, когда видели, что у меня под одеждой.
Хотя в Таймбурге таких было много.
Больше, чем на нашем полустанке, где я такой был один.
Приходилось быть осторожным, чтобы не забрали в полицию, а иногда и забирали, составляли протокол, отпускали, потому что не знали, что делать дальше. И на следующий вечер я снова приходил на площадь (уже на другую) и распахивал пальто.
- А как вы считаете, откуда взялись скрипачи?
Что я могу сказать… мутация.
- А как они устроены?
- Ну, знаете… я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь вскрывал скрипача.
- А если сделать рентген?
- Позвольте, рентгеновские лучи еще не открыты. Когда их откроют, я непременно воспользуюсь вашим советом.
…воспоминания…
Уже тогда я знал, что буду спать на шикарной постели в спальне с зеркалом на потолке.
Стук в дверь.
Открываю.
На пороге тот, сидевший рядом со мной за столом. Толкает меня в комнату, спешно расстегивает мой пиджак.
- Друг мой, мне поручили посвятить вас…
Люди не сразу понимали, что со мной, еще думали, что у меня к телу привязана виолончель, потом кто-то догадывался, что моё тело и есть – виолончель. А потом я вынимал из трости смычок и касался струн…
- Э-это ш-ш-то еще такое? Запр-р-р-ещено!
Сломя голову бегу от полиции, в переулок, в другой, в третий, кто-то хватает меня, тащит в неприметную дверь, отбиваюсь от кого-то, получаю от кого-то крепкую оплеуху с шепотком Ты чё, дебил, что ли, меня тащат по узкой лестнице куда-то под небеса…
Его звали Манфред.
А её звали Хлоя.
Крохотная комнатушка под самой крышей.
Луна в чердачном окне.
Шоколадный чай.
- Первый раз в столице?
Это Манфред.
- Кто ж на площади играет, это по переулкам надо…
Это Хлоя.
- На одну тональность выше, друг мой.
Беру на одну тональность выше.
Мой ночной гость довольно кивает:
- Прекрасно, друг мой, честное слово, вас учить, только портить.
Его зовут…
…у него сложное имя в непривычных для человеческого уха октавах и тональностях. Я его называю про себя Уульм.
- …ну ты вообще мастер, это ж надо же, десять золотых за вечер… теперь пожрем…
Это Манфред.
Жрем.
Жареная крылопатка.
Половинка луны.
Вкусно.
- Прикажите этому человеку принести вам воды.
Это говорит Уульм.
Покашливаю, думаю, как обратиться к официанту.
- Э-э-э… любезный, будьте добры, стакан воды!
Уульм смеется.
- Э-э-э, так каждый может…
Уульм наигрывает на своей виолончели, начинаю понимать, что он имел в виду. Человек в форме идет к нам, глаза стеклянные, медленно подает стакан…
Уульм подмигивает мне.
- Ничего, лиха беда начало… я тоже не сразу научился… потом армиями командовал…
Он заметил меня под фонарем.
Вечером.
До сих пор не знаю, как он нас находит. Может, неслышно парит над городом и высматривает тех, у кого под одеждой виолончель. А может, знает – с того момента, как мы родились, если не раньше…
Играю военный марш.
Взвизгивают струны.
Не верю себе, быть не может, чтобы это была моя мелодия…
Люди смотрят на меня.
Слушают.
Повинуются.
Идут куда-то все в едином порыве.
Играю. Люди идут прочь из города, туда, где на холмах поджидает враг.
Играю мелодию ненависти, мелодию войны.
Схлестываются два войска.
Звенят клинки.
Земля наполняется свежей кровью.
Он наклоняется.
Он…
Его зовут…
…никак его не зовут, нет у него имени.
- …отлично поохотились.
Это Уульм.
Молчу.
Вспоминаю.
Человек с разорванным горлом на мостовой. Вижу, как стремительными струйками вытекает кровь, исчезает между камней…
Вижу…
…нет, показалось.
Нет, вижу.
Капли крови меняют свои очертания, вот уже я вижу тноту, одну, другую, третью, льются, переливаются…
Он ловит ноты длинным раздвоенным языком.
Одну.
Другую.
Третью.
Начинаю понимать, откуда берутся мелодии.
Начинаю понимать…
Он заметил меня вечером под фонарем.
Я думал, так не бывает.
А вот.
Бывает.
Свет фар за пеленой дождя, визг тормозов, разворачивается черный автомобиль.
Хлопает дверца.
0 Садитесь.
Это мне.
Город несется навстречу.
Ступени дворца.
Сверкающий зал.
Накрытый стол.
Икра.
Ну, об этом я уже говорил…
- А вы делаете успехи, друг мой…
Это Уульм.
Одобрительно похлопывает меня по плечу, подергивает мои струны.
Играю мелодию войны, мелодию смерти.
Люди мечутся по улице, ищут врагов – интересно, кто на этот раз будет врагами. Да не все ли равно – синие против красных, красные против синих, черны против белых, белые против черных…
Камень с грохотом разбивает витрину.
Выстрелы поверх толпы.
Кто-то что-то орет в мегафон, не слышу, кто и что – мою мелодию все равно не перекричит…
Капли крови рассыпаются нотами.
Он хватает ноты – одну, другую, третью…
В какой-то момент чувствую, что больше не в силах играть, - смычок и струны не слушаются меня. Он перехватывает смычок, терзает мои струны – быстрее, быстрее, быстрее, яростнее, - только теперь понимаю, что ничегошеньки я не умею, сколько бы там ни учил меня Уульм…
…ноги не держат меня, мир несется навстречу…
- К-который час?
- Да вы лежите, лежите, что всполошились-то…
Это Уульм.
С трудом разлепляю веки.
Уульм протягивает мне чашку с кофе, бормочет что-то, выпейте-будет-легче…
Пью.
У кофе привкус крови. И музыки. Раньше и не знал, что так бывает, привкус крови – и музыки.
Он смотрит на меня.
Как мне кажется – с благодарностью.
Он увидел меня под дождем.
Нет, под фонарем.
Нет, под дождем.
Нет, все-таки под фонарем.
Свет фар.
Тормоза.
- Садитесь.
- …у вас какой размер?
(это уже там, во дворце)
Даже не сразу понял, что меня спрашивают про мой размер одежды.
- Не жмет?
Тогда даже не сказал, что в плечах широко, а в бёдрах узко.
Уже позже спохватился, что в старом пальто осталась горсть мелких монет и еще что-то… что-то важное…
…не помню.
А нет.
Помню.
- А за сколько у вас кольцо?
Это в магазине.
Продавец называет цену.
- А… подешевле есть?
Уже жду ответа продавца – для вас тут ничего нет.
Продавец вынимает невзрачное колечко.
- Всего пятьдесят.
Вспоминаю.
Хлопаю себя по лбу.
Конечно же.
Хлоя.
Трогаю струны смычком, приказываю подать машину. Швейцар сгибается в почтительном поклоне. Шофер жмет на газ.
Сверкающие витрины.
Продавец шарахается от меня, как черт от ладана, трясется, вытягивается в струнку.
Откашливаюсь:
- Мне бы кольцо какое-нибудь подобрать… для девушки.
- А-а-а-а… с-сию минуту… в-вот…
Смотрю на крупные камни.
- Поизящнее бы что-нибудь… она у меня такая… миниатюрная…
- А-а-а… в-вот… вам… п-просто в подарок или… для особого случая?
Киваю:
Для особого случая.
- А, ну так я вам праздничный футляр дам…
Продавец не хочет брать деньги, я настаиваю, берите, берите…
Он увидел меня под фонарем.
В сумерках.
Еще как-то разглядел серую невзрачную фигуру за пеленой дождя, хотя что я говорю, он же не глазами смотрит, он как-то по-другому смотрит, мы так не умеем. Наверное, еще смотрел, приценивался, да точно ли распахнуть передо мной дверцу лимузина, а то, может, еще полетать над городом, посмотреть, поискать…
…или нет, он не летает, он по-другому как-то.
Не знаю.
Шофер жмет на газ.
Город несется навстречу.
Хочу назвать адрес…
…закрываю рот.
Понимаю, что никакой адрес не назову.
Не помню.
Не знаю.
Хитросплетение улиц без названий и домов без номеров, какие-то фарфоровые статуэтки, вмурованные в стену, а вот, там еще над входом в дом чугунный рыцарь фонарь держит, да мало ли в Таймбурге таких домов…
Шофер вопросительно смотрит на меня.
Молчание прерывает он – зовет за собой, намекает, что пора бы и делом заняться.
Занимаюсь делом.
Играю.
Машина несется по городу, люди выстраиваются в шеренги, щелкают ружейные затворы, звенят клинки…
Он увидел меня в сумерках.
Музыка пахнет кровью.
Или кровь пахнет музыкой.
Не знаю.
Сейчас тоже сумерки.
Мелодия рвется наружу, готовая разорвать моё сердце. Нет, человек не может так играть, это уже он водит моей рукой, сильнее, сильнее, до изнеможения…
Мелькают улицы.
Кто-то падает с простреленной головой.
Знатный улов.
Чугунный рыцарь держит фонарь у входа в дом.
Клинок взмывает над чьей-то шеей.
Над…
…воспоминания наваливаются – все, разом.
Опускаю смычок – он не понимает меня, он снова сжимает смычок, терзает струны, он не поймет, никогда, никогда, никогда…
Клинок опускается.
Разрываю собственные струны, чтобы не играть – кровь хлещет по одежде, заливает плюшевые сиденья…
Он жадно слизывает кровь с клинка, тяжелые капли падают на мостовую…
- А бывало такое, чтобы вы не смогли сыграть на инструменте?
- Было… один раз.
- А что такое?
- Должно быть, модель бракованная…
- Да как они могут быть бракованные, все по заводскому стандарту сделаны! Вы на клеймо фабричное посмотрите…
- А нету там клейма.
- К-как нету?
- …а здесь, дорогие туристы, обратите внимание на мостовую перед домом. Да-да, вот перед этим домом, где чугунный рыцарь держит фонарь. Ничего не заметили? Нет? Совсем ничего?
- А вот колечко…
- Пра-а-авильно, колечко! Крохотное колечко на мостовой, его как будто обронил кто-то… это колечко местные умельцы выковали в память об одной легенде. Как гласит предание, в старину жили в городе Таймбурге люди, у которых… как бы это сказать… часть тела человеческая была, а часть – музыкальный инструмент, скрипка там или контрабас…
И совсем не в старину, думаю я, недавно это было.
Поднимаюсь над толпой туристов, над притихшим вечерним городом.
Вчера заприметил еще одного без фабричного клейма. Заприметил, тут же упустил, юркнул человечек в кафе, будто почуял, что я его вижу, а может, и правда почуял…
Будь я проклят, если сегодня его не найду…
…под фонарем…
…в сумерках…