В какой момент Виталик оказался у Веры в постели, она и сама теперь не могла сказать с точной достоверностью, но задержался там достаточно надолго.
Да и произошло это весьма вовремя, потому что, когда муж Верочки досрочно приказал долго жить, отправившись в лаковом дубовом гробу на местное кладбище в сопровождении не только её удручённой непомерным горем фигурки, но всё же с достоинством переносящей все неожиданные удары судьбы, но и неизменных братков, в народе называемых, компаньонами по бизнесу, Виталий подставил ей, ставшей теперь безутешной вдовой, своё плечо в надетом с иголочки костюме, но и, как оказалось позже, не только для того, чтобы утешить и успокоить.
Что это был за бизнес, которым занимался покойный и сопровождающие его тело лица, можно было судить по пышному оформлению похоронного процесса, когда не только громко звучал набат на колокольне ближайшей церквушки, где с усердием дёргал за верёвку служка-звонарь, рискуя сорваться вниз, отрабатывая, таким образом, обещанное ему вознаграждение за труд, но и внутри самого деревянного ящика, в который аккуратно уложили покойника, в унисон раздавалась похожая мелодия, всё больше напоминающая блатной шансон в исполнении какого-то известного только им всем зека.
В общем, всё отвечало всем современным требованиям – и установленный маленький кондиционер внутри, обдувающий лёгким ветерком лицо усопшего и даже приподнимающий его редкие светлые волосы, и не затихающее пение бывшего сокамерника, тоже здесь же, рядом с ушами, ставшего бренным, тела, и бесконечная процессия, состоящая исключительно из богатых дельцов, в угрюмом молчании отдающих дань памяти своему почившему соратнику, но к счастью, ещё не по несчастью.
Дня через два, когда все гости, друзья-товарищи почившего, наконец, разошлись, покидая точь в точь такие же пышные поминки, как и состоявшиеся похороны, в крутых, положенных их статусу тачках, увозимые верными водителями с заспанными лицами, и в окружении телохранителей, их тела ещё можно и должно было охранять, расположившись на задних сидениях автомобилей, резко пахнущих кожей экзотических животных, только что бодро расхаживающих по саваннам и джунглям, когда ворота загородного дома мягко, бесшумно захлопнулись за последним гостем, на лужайке, устланной, не смотря на весь уважаемый статус бывших партнёров мужа Веры по бизнесу, пустыми бутылками, пробками, остатками пищи, осколками от разбитой посуды и прочим мусором, называемым отходами пиршества, на деревянном стуле осталась сидеть в зависшей позе грустного одиночества фигурка мужчины, который мирно спал беспробудным сном русского богатыря, посапывая и периодически почёсывая то место, в котором предполагалось находиться ширинке его брюк…
Этот спящий богатырь выглядел так, будто и не участвовал в общей попойке, называемой поминками друга, а он и впрямь, был лучшим товарищем покойного, в отличие от остальных прибывших участников этого торжества… Они, как поговаривали, даже сидели когда-то за одной партой... Но это так, были байки для красного словца, на самом деле, Виталий был самым преданным собутыльником умершего Петра Васильевича, и выдавало его с головой только помятое лицо с крупными чертами, но только не тщательно отглаженный костюм и зеркально чистая рубашка его любимого голубого цвета. Собственно именно эти два качества, почти патологический педантизм и любовь к выпивке до сих пор удерживали их друг около друга, но до того момента, когда один не решил подло оставить второго, сыграв бесцеремонно в ящик.
***
Это "вечное одиночество", которое скрасило первые дни после внезапно полученного удара, смерти дражайшего супруга Верочки, вообще - то, и сейчас, смотрелось, как всегда. Знакомое выражение измятой до неузнаваемости подушки довольно часто маячило у неё перед глазами и раньше, когда ещё жив был её почивший благоверный.
Просто такого рода застолья, правда, не столь масштабные, как прошедшие поминки, происходили не реже двух раз в неделю у них на городской квартире, куда вдова планировала теперь вновь перебраться ввиду отпавшей необходимости проживания в огромной усадьбе, а заканчивались они всегда одинаково, одной и той же позой спящего мужчины, правда, когда, где: то в кресле, а то и даже на полу, но неизменно почёсывающего то место, где у него на брюках располагалась ширинка. И периодическими окриками - призывами из уст Петра Васильевича к побудке, которые ни чем не заканчивались, и тело, выглядевшее почти мёртвым, оставалось на ночь там, где застряло в этой, ставшей уже до боли родной и знакомой позе.
Правда, иногда другу удавалось разбудить своего бывшего одноклассника, а теперь ещё и собутыльника, Витю, ткнув вилкой в бок, словно исполняющего трюки слона крюком, и тот, с трудом разлепив спящие мертвецким сном глаза, не то, что, не понимая, а, даже не догадываясь, где он, начинал неохотно собираться в путь - дорогу по направлению к своему дому.
Как-то гостеприимная хозяйка, радушие которой доходило порою до кретинизма… она терпела не только эти, так называемые, встречи школьных друзей, а потом их ночёвки почти в одной комнате с ней и с Петей, потому что не всегда Виталий падал в нужное кресло и в нужной комнате, но и всех тех, что чинно шёл недавно за дубовым гробом, когда она не могла заснуть до утра, слушая оглушительные препирательства уважаемых, правда, не ею, бизнесменов, решающих свои дела, и тоже в их квартире или в том особняке, куда они все с готовностью приехали, вроде помянуть её Петеньку, а на самом деле покутить и опять порешать свои нескончаемые проблемы… была просто шокирована, когда в очередной раз это "зависшее одиночество" зависло в неподходящем месте, а его другу удалось неожиданно разбудить того, почти неслышно произнося с удивительной настойчивостью:
— Витя, а Витя… тебе пора…
Потом Пётр Васильевич опять привычно тыкал спящего в бок вилкой и начинал сначала:
— Витя, а Витя… иди уже домой… У меня завтра встреча деловая, — вяло добавлял он, смутно, что-то ещё помня. — Мне выспаться…
А собутыльник, криво улыбаясь во сне, хмуря свои кустистые брови, которые и так низко расположились на его широком лбу, почти накрыв его голубые глаза под часто подрагивающими веками, всё не забывая, почти ритуально, совершать одно и то же движение рукой, пытаясь то ли почесать себя, то ли расстегнуть пуговицы на ширинке, всё что-то бормотал себе под нос, отказываясь исполнять просьбу товарища, случайно и так некстати озаботившегося своим ранним утренним подъёмом.
В тот момент, когда почти уже сам заснувший Петя, неожиданно сильно опять ткнул Витю в бок железным столовым прибором, который он так и не выпустил из руки, помня о главной задаче - разбудить, во что бы то ни стало, тот резко вздрогнул и так же резко стал собираться.
А Вера, зашедшая в ту минуту в комнату, с удивлением увидела, как упившийся и ужравшийся школьный друг её мужа, склонившись зачем-то над столом, на котором ещё оставалось что-то недопито и не доедено, с силой пытается разорвать пополам куриную тушку, с любовью зажаренную хозяйкой в духовке. Но та почему-то не поддавалась нажиму его мужских стараний, и тогда Виталий, недолго думая, всё раскачиваясь над полупустыми тарелками, словно спящий бычок Агнии Барто, быстро, той рукой, которую постоянно тянул к низу, засунул этот жирненький непокорный масленистый бушевский кусочек себе за пазуху. И только тогда, глубоко и удовлетворённо вздохнув, нехотя направился к выходу, сопровождаемый недоумёнными взглядами уже обоих хозяев дома.
Дотащился ли он со своей необычной ношей до пункта назначения или обглодал курочку по дороге, никто так и не узнал, да и не было это особо важным, главное, что на утро Виталий, так и не поняв, что же произошло на самом деле, понёсся на всех парусах в химчистку, бережно держа под мышкой пакет со своим испорченным костюмом, и отдавая его в руки приёмщицы, стыдливо прятал свои голубые глаза за совсем опустившимися в этот момент кустистыми бровями.
Женщина, стоявшая за стойкой, знала мужчину, как того аномально-патологического педанта, а тут… такой казус, произошедший в жизни этого хоть и пьющего, но очень аккуратного человека, очень переживающего за свою внешность чистюли…
***
Так что, когда Верочка прижималась к плечу товарища покинувшего её мужа, в надетом привычно отглаженном до хруста пиджаке и орошала дорогую ткань в «ёлочку» слезами, ей казалось, что всё, как всегда, не только эта измятая подушка в лице Виталика, но и начищенные до блеска узконосые башмаки, которые она наблюдала краем плачущего глаза, стоящие у порога, выглядели ровнёхонько, как ставил покойник.
Наверное, потому она и не могла с точностью до минуты и часа сказать, когда же этот образ "бесконечного одиночества" из привычно сидящей и дремлющей в кресле позы принял горизонтальное положение рядом с ней и на её кровати, всё так же продолжив по – детски сопеть ноздрями и по особенному теперь не только почёсывая, а и на самом деле расстёгивая ширинку своих выглаженных брюк.
Виталик во многом напоминал Верочке её покойного Петеньку, не только этим устоявшимся запахом дорогого алкоголя, смешанного с привкусом табака, не только аккуратно выставленными ботинками у порога на коврике, но и манерой раздеваться… Перед тем, как, хорошо, если улечься, а не завалиться в кровать, он тщательно, не важно в какой степени опьянения пребывал в тот момент, прикладывал стрелочку одной брючины к другой, потом аккуратно приглаживал обе, ещё держа их на весу, затем так же тщательно, будто в руках держал разогретый утюг, проходился по ним раскрытыми ладонями, водрузив, наконец, эту часть своего гардероба на спинку стула, где уже ожидал тот пресловутый очищенный от жира работницей химчистки пиджак, и только тогда, проделав этот свой ритуал, разворачивался к ожидающей его женщине и с гордостью не от проделанной работы, а совсем по другой причине, напыщенно, но всё же с некоторой настороженностью в голосе произносил:
— Верочка, а ты знаешь, а я ведь жутко зло # бучий…
И следом крупные черты его раскрасневшегося лица, не пойми от чего, от возбуждения или от только что проделанных манипуляций с костюмной тройкой, оказывались совсем близко от глаз женщины.
Нет, конечно же, она этого не знала и не могла знать. Но начинала догадываться, не только вспоминая его руку, в состоянии вечного почёсывания, постоянно, будто намазанную клеем, лежащую на месте ширинки, но и начиная с того момента, когда Виталя, так она его теперь ласково называла, почти содрав с себя всю кожу, оскальпировав словно индейца, выходил, отстояв минут сорок под душем, из ванной комнаты, в обёрнутом вокруг бёдер махровом полотенце, потом резко откидывал его, напоминая этим жестом тореодора, взмахнувшего красной тряпкой перед мордой разъярённого быка, и с диким криком «Прости, Господи!» кидался на Верочку. Ну, а потоооом…
Тут не нужно было и описывать в подробностях всё то, что вытворял в постели этот матадор, правда, уже без своей тряпки, а совершенно голый, достаточно упомянуть, даже не глядя на часы, как долго он, почти до самого рассвета ублажал вдову своего почившего друга, называя себя тем самым именем из заданного вопроса, которому считал, он полностью соответствует, и периодически всё повторяя, своё «прости господи!»
Это выражение вообще, было его любимой присказкой, потому что в бога он не верил, никогда даже не осенял себя крестным знамением, но попросить прощение у господа каждый раз не забывал, частенько вставляя эти слова совсем не к месту. Как и перед тем, как поменять очередную позу, словно сверялся, так ли он хорош для себя и для женщины.
И всё же Верочка–таки устала однажды от своего нудного до чёртиков ухажёра, пусть он ей и напоминал во многом её покойного супруга, был такой же выпивоха, такой же аккуратист, но нудныыыыым оказался, даже в сексе.
***
Последняя их встреча проходила в необычайных для Виталика условиях. Мыться в душе ему пришлось только после того, как он с топором в руках, по просьбе любимой, справился со ставшим не нужным сервантом, разрубив его на части, потому что разобрать его с помощью отвёртки он не смог, как ни старался, ведь руки его были заточены под другие движения, вызывающие недоумение не только на лице живого и здравствующего тогда ещё Петра Васильевича. Утомившийся от непривычной ему работы и чуть не весь мокрый, но уже не в полотенце, а почти полностью одетый, Виталя выполз из ванной комнаты, благодарно опрокинул предложенную Верой рюмку, сильно удивился, что не последовало приглашения остаться на ночь, и расстроенный поковылял в сторону дома, хотя считал жилище покойного друга уже по праву своим.
А на утро, проснувшись в одиночестве, но не сидя в кресле или на стуле, а на своих десять раз со всех сторон отглаженных простынях, протянул руку, и не привычно вниз, а к телефону, поняв, что ему до жути, чего-то не хватает, и набрал номер Верочки. Услышав долгие продолжительные гудки, потом резкий щелчок и слабый женский голос, торопливо, конечно же, начав со слов «прости господи», спросил, может ли он сейчас приехать к ней, добавив:
— Мне так плохо без тебя…
На том конце провода повисло глухое подозрительное молчание, Виталик продолжал про себя всё просить господа о прощении, ожидая окончательного вердикта, и наконец, облегчённо выдохнул:
— Я сейчас, только приведу себя в порядок… и буду…
Что означало «только приведу себя в порядок» Вера уже знала, не только, что он зло # бучий тип, и потому сама не стала спешить с приготовлениями к очередной встрече с другом своего покойного мужа…
Пока Виталий опять сдирал с себя кожу в душе, пока брился, мылся, короче, приводил себя в порядок, как обещал, Верочка успела вспомнить, что её ожидает, чем ей грозит эта встреча не с её одноклассником, перебирая в голове все его примочки, не только сексуальные выверты с желанием постоять на голове и свернуть ноги бубликом и постараться, хоть таким образом доставить ей удовольствие… Но, представив, что эти цирковые акробатические номера, даже в исполнении её Витали, ей надо будет терпеть до утра и желательно при этом остаться живой, а не присоединиться к своему покойному, но так чем-то похожему на любовника, мужу, она передумала. Время сработало ей на руку… Теперь осталось только придумать, как это решение преподнести "бесконечному одиночеству", которое она больше не хотела видеть…
Зная в нём не только те схожие качества, на которые она позарилась, опечалившись потерей любимого всё же ею человека, думая найти в его друге нечто такое же, родное и близкое, она успела узнать и другое, и потому очень опасалась реакции Виталия на её принятое решение о расставании.
Но внезапно реакция превзошла всё её ожидания, когда Вера, решив не дожидаться звонка в дверь квартиры, сама позвонила ему на телефон, то услышала то, от чего потом ещё долгие годы своей жизни смеялась громко в голос.
— Да, как же так, Верочка, я же на остановке уже стою, — громко запричитал Виталий, обиженно прижимая к себе свой неизменный кожаный чемоданчик, в котором лежали деликатесы, припасённые для так желаемого свидания.
— И вообще, — запнувшись на минуту, продолжил он сквозь молчание в трубке. — Я, прости господи, — не забыл вставить он, — и яйца побрил, между прочим, а ты-ыы…— Аж, протянул он в конце.
И тут эта тишина, и так уже выглядевшая весьма угрожающей для мужчины, не предвещавшая ничего хорошего ему лично, вдруг разверзлась таким грохотом, что Виталий резко дёрнулся, будто получил удар электрическим током разрядом в 220 вольт, и быстро отодвинул руку с телефоном подальше от уха. Но смех женщины, звучащий на том конце провода, а это был именно он, а не гром, прогремевший среди ясного неба, что по нарастающей всё переходил уже в дикий хохот, и был настолько заразителен, что только что любовник, понявший, что он уже находится в статусе бывшего, решил всё ж таки не обижаться, а протянув руку к тому месту, где за ширинкой теперь скрывались непривычно голые, совершенно гладкие его, а вовсе не куриные, яйца, раньше покрытые волосами, и привычно почесав их, тихо в унисон несущемуся женскому заливистому хохоту тоже засмеялся…