Первое школьное сочинение, которое я помню, было по стихам Некрасова. Было это, кажется, классе в четвёртом.
В конце урока учительница безапелляционно заявила, что дома мы пишем сочинение. «У-у-у-у!» - недовольно загудел класс. А мои мысли мгновенно пришли в движение, развернулись и покинули комнату моего сознания, оставив в одиночестве Автора. Теперь он стоял посреди комнаты и растерянно оглядывался по сторонам, держа перед собой транспарант с большими буквами: «Как писать? О чем?».
После звонка я машинально в потоке одноклассниц добралась до кабинета труда, достала свою работу и уселась за швейную машинку. От монотонных действий мозг ожил, расслабился и в него потекли мысли. Как обычно, обо всем. Но среди них встречались оборванные фразы будущего сочинения, идеи, о чем писать, яркие картинки отдельных стихов. Время от времени учительница подходила ко мне, и я обнаруживала себя застывшей над машинкой на середине строчки. Встрепенувшись, я снова продолжала строчить, но вскоре опять замирала, прислушиваясь к следующей фразе, наблюдая, как развивается очередная идея.
Я старательно усаживала мысли в комнате сознания, следила за каждой. Мне казалось, если я не успею записать все, они выпрыгнут и унесутся прочь. Я с трудом дождалась окончания уроков, добежала до дома, заглотила кусок хлеба с вареньем, запив его большой кружкой чая с молоком, и уселась писать.
Стол, чистые листы черновика. Пауза, вдох. Рука старательно и нарочито медленно выводит заголовок, затем ниже - это жуткое слово: «План». Оцепенение. Вступление, основная часть, заключение. Что будет в этих пунктах? С чего я начну? Мысли продолжали поступать по одной, парами, пачками, соединялись кучками, разбегались по углам, заплетались узлами и перемешивались, создавая неразбериху. Не было ни малейшего представления, как организовать стройные ряды из этого хаоса, разложить галдящие мысли по полочкам-абзацам и заставить их говорить по очереди.
Несколько минут честного мучительного рождения плана – и я плюнула на правила, решив составить его уже по готовому сочинению – никто же не узнает. Не имея никакого понятия, с чего начну и какую мысль донесу, я решила записать пока все, что уже пришло в мою раздутую от этих гостей голову. Надо было освободить ее. Надо было выложить все в тетрадку и увидеть эти фразы остановившимися, не летающими по комнате в голове. Только так я могла их рассмотреть, перечитать, оценить. И самое главное, построить в определенном – не знаю еще каком - порядке.
Схватив первую подвернувшуюся фразу, я лихорадочно записала ее. Она подцепила другую, за которой тянулась следующая. Что дальше? Молчание. Но в тишине зазвенела совсем несвязанная с ними мысль. Я отступила на несколько строчек и записала её. Опять прислушалась. Фразы лезли хаотично, то толкаясь, наперегонки, то останавливаясь и замирая, иногда в связке по несколько, иногда абзацами, а иногда и оборванными предложениями и даже просто красивыми или меткими словосочетаниями. Одни дополняли написанное, другие перечеркивали его, третьи начинали новую тему. Некоторые куски так и остались на черновике.
И я писала, писала, писала. Пока не выписала весь этот рой. Теперь, смотря на него, я уже видела очертания будущей статьи. Я уже понимала, чем закончу, знала, что одна из частей будет вот такая, а перед ней вот та, которую нужно дописать и развить. С воодушевлением я взялась было за план, пропустив начало, потому что не знала еще, как вступить. Но когда записывала очередной пункт, потекли новые мысли, и опять махнув рукой на планирование, я подхватила поток, выливая его на бумагу.
Каждые новые мысли озаряли комнату сознания. Тут и там вспыхивали яркие лампочки, нагревая мозг и отправляя тепло по венам. В теле было приятное движение теплых струй, дающее нужный тонус. Вся энергия собиралась в руке, которая быстро водила ручкой по бумаге. Когда мысли останавливались, энергия заставляла вскакивать и ходить по дому. В тот момент мой мозг был похож на котел, который варил что-то вкусное, приятно пахнущее и возбуждающее аппетит. Мои глаза были широко раскрыты, из них, как из окон, сочился свет той комнаты, где варил котел, в них вспыхивали искры залетевших идей. Я предвкушала кайф, с которым прочитаю конечное произведение. Я еще не видела четко, что это будет, но уже любила его. Уже любовалась им. Котел выбрасывал пары эндорфинов. Даже не знаю, было ли какое-нибудь дело в моей жизни, при котором выделялось столько приятного, будоражащего чувства, заставляющего делать еще и еще. Это возбуждение, как самый первый опыт соприкосновения к творчеству, я помню и сейчас.
Я складывала кусочки записанного, перекладывала снова, перебирала, переворачивала, вставляя их в общую картину, заполняла пробелы, писала подводки. Собирала, собирала – один большой кусок, еще один, вот третий отлично встает между ними. Заключение. Перечитываю. Дописываю, убираю, перемещаю. А, вот оно, вступление! И от него идет нить всего текста. Тогда вот так и стоит дописать. А это лишнее – вычеркиваем. И это не так…
Я писала, наверное, часов 6 или больше. Полдня и весь вечер до самого сна.
Когда же все было написано, когда я записала план с окончательного варианта и увидела законченным мое первое творение, я испытала новое чувство: неимоверного удовлетворения. И как же было удивительно, что все те первые обрывки и несвязные фразы в итоге выстроились, встали, связались во вполне себе логичный красивый текст. Я действительно им любовалась. Я перечитывала его еще и еще. Себе, маме, снова себе. Меня распирала гордость. И мне не терпелось отнести его учительнице.
Конечно, было волнительно ждать оценку. Что, если мне поставят четверку? Что, если вся эта кипящая деятельность, сопряженная с таким удовольствием проживания, дала результат, который не признают за шедевр? Что, если я сотворила всего лишь посредственное школьное сочиненьице?
Но работу оценили на отлично. Учительница разбирала мое сочинение по кусочкам, показывала на нем, как надо писать, отмечала особо удачные моменты, а я сидела, зардевшись от смущения и пряча довольную улыбку, которая ни в какую не сходила с лица. Дома я заявила маме: «Мне нравится писать сочинения!» Все следующие я писала так же упоенно и с таким же успехом. Мои сочинения зачитывали перед классами, поддерживая мой творческий пыл. Но больше всего мне нравился сам процесс. И чувство, приходящее, когда из запутанного вороха мыслей наконец появлялся стройный законченный текст. Это продолжало удивлять и радовать. Так прошел 4-й класс, от сочинения к сочинению.
А в 5-м ко мне постучался этот неприятный философский вопрос: «Для чего я родилась? Что такого полезного я должна сделать?»
Тогда я не стала долго думать. Вдохновленная опытом написания сочинений, я решила: «Возможно, я - писатель». И с энтузиазмом взялась проверить это. Напишу рассказ, историю, книгу. Если выйдет – я писатель. О чем бы таком написать? Выдумать что-то новое оказалось делом сложным. В задумчивости я взяла в руки книгу Кира Булычева, и меня осенило: я могу придумать историю про Алису Селезнёву! Не знаю, откуда взялась эта идея. Я еще не знала про фан-фикшн. Было ли это явление тогда? У нас, в Советском союзе, даже интернет еще не появился. Поэтому не было и фандомов - форумов с фанатами, пишущими истории о своих любимых героях. А если и было что-то в реальной жизни, без интернета, я об этом не слышала.
Тем не менее идея пришла, и она мне понравилась. Я взяла чистую тетрадку на 48 листов и, свернувшись улиткой на кровати, стала сочинять свой первый в жизни рассказ. Но вдруг из меня полезла важность. Грандиозность дела распирала, заняв все пространство сознания. Вы только подумайте, я – пятиклассница – уже писательница, уже пишу книги! Полезли взрослые вопросы: «Чему научит моя книга? Какие полезные качества разовьет в читателях?» В промежутках между этими сверхзадачами просачивался сюжет рассказа. Он был настолько неважен на фоне глобальных раздумий, что я его сейчас не вспомню. Я исписала страницу или две. Банальный сюжет не увлек меня, и вскоре мне наскучило это занятие. Но я дала себе слово вернуться к нему завтра и продолжить. И с чувством выполненного долга убрала тетрадочку в стол.
А завтра нам задали новое сочинение. Впервые нам надо было писать на свободную тему. Ммм! Да это же здорово! Я – писательница – могу наконец раскрыть свой творческий потенциал, развернуться во всю ширь своей писательской натуры! И показать учительнице, классу, кто я есть. Отлично! О чем написать?
Странно, но тема пришла быстро. Я решила рассказать миру о своей соседке. Мама часто ее вспоминала после нашего переезда. До сих пор вспоминает. Года три назад она поделилась: «Вот поправлюсь, начну писать мемуары. О Кондратьевне напишу. Удивительная женщина! Столько всего выпало на ее долю, столько она повидала! Можно учебник истории писать по ее рассказам».
Кондратьевна – все, что я знала. Ни имени, ни фамилии. Мне всегда казалось, что это было самодостаточное, полное имя. И она одна во всем мире - Кондратьевна. Грузная, высокая, она не казалась мне старой. Когда она успела все это прожить? Ее рассказы я слушала, открыв рот. Но, к сожалению, мало что понимала и поэтому мало что запомнила. Только этот ритуал: она приходила к нам с вымытой головой, садилась на стул, снимала полотенце, и волосы черной рекой струились вниз по прямой спине и дальше - по полу. Мама расчесывала их, а Кондратьевна заводила рассказ. О том, где побывала, о людях, о событиях. Из этих рассказов я вынесла, что ленинградцы – самые интеллигентные и доброжелательные люди, чего не скажешь о москвичах; что латвийцы до смешного медлительны (это она не знает, как я работаю). После её историй я грезила о путешествиях, о загранице, мечтала повидать мир.
Потом мама заплетала две толстенные косы и обвивала ими всю голову Кондратьевны, от чего та отклонялась назад. И каждый раз я думала, сколько же весят ее волосы, и как же тяжело их носить.
Обо всем этом я писала в своем сочинении. Но от предстоящего триумфа кровь гулко стучала в висках, не давая слушать другие мысли. Я представляла, как буду сидеть в классе и слушать дыхание одноклассников, завороженных моим рассказом. Как встану и поклонюсь под аплодисменты, буду принимать поздравления и цветы.
Эти картины отвлекали от повествования. Я не особо понимала, что писала. Кажется, грядущая слава утомила моего литературного гения, и он, предполагая, что дело уже сделано, ушел спать. Решив, что свободная тема разрешает и свободный слог, а вернее, его отсутствие, я не слишком усердствовала. Стиль моего рассказа значительно отличался от стиля сочинений. Я писала, как говорила – словами пятиклассницы. А Критик был ослеплен речами Оракула славы. Внимая дифирамбам, он праздно качался в гамаке и лениво поглядывал одним глазом на текст, который я проверяла. Усыпив под сладкий шепот тщеславия бдительность, я отнесла сочинение в школу и стала ждать законных восторгов.
Только когда учительница раздавала работы и, протягивая мою, недоуменно взглянула на меня, я заподозрила что-то неладное. Под дробь сердца я открыла тетрадь… и остолбенела. Под красным от исправлений текстом саркастически смеялся тройбан.
Сердце беззвучно погрузилось вниз живота, стянув к себе плечи и голову, завернувшись в них, как в одеяло, и затихло. Бросив взгляд на соседей и убедившись, что никто ничего не увидел, я захлопнула тетрадь и холодеющими руками спрятала ее в портфель. Учительница о моем сочинении не сказала ни слова. Хотя… Меня не покидает страшная мысль, что все одноклассники в курсе того моего фиаско.
До конца уроков я ничего не видела и не слышала. В сознании сменились декорации. Посредине комнаты на столе позора, лежал мой ранец. В нем билась, вырываясь на свет, тетрадка – свидетель провала. Перед столом стояли трое. Автор растерянно теребил подбородок, Критик смотрел на Оракула недоуменным взглядом учительницы. Тот же стоял с опущенными плечами и смотрел только на портфель, желая, чтобы он испарился навсегда, чтобы даже память о нём никогда не всплывала. Мне тоже хотелось проснуться и понять, что ничего этого не случилось.
Доплетясь до дома и спрятавшись от всех, я через силу открыла свой «шедевр». В глаза бросилось и выжгло клеймо в памяти первое предложение:
«Когда мы жили в Якутске, напротив нашей квартиры жила Кондратьевна».
И ехидные красные буквы обжигающей волной прошли сквозь тело: «На коврике перед дверью спала?»
Ах! Руки закрыли пылающее лицо. Глаза мои, где же вы были раньше?!
Сквозь пелену слёз я заставила себя смотреть снова. Красные чернила безжалостно высвечивали ошибки, мое неумение свободно излагать свободные мысли, мою детскую несуразную речь, которую нельзя переносить на бумагу, неумение строить грамотно предложения, мою писательскую несостоятельность. Я готова была сквозь землю провалиться. Каждый промах высекал на сердце рубец. Я ругала себя, тыкая в каждую ошибку, за мою безграмотность, непосредственность, неумелость, неумение самой оценить, увидеть и исправить все свои промахи. Я ревела, представляя, какой глупой, несуразной я предстала перед учительницей. Что она теперь обо мне думает? А я-то думала, что умею писать!
На протяжении всего детства я делала выводы и принимала решения на взрослую жизнь. В тот день я сделала два важных вывода:
1. Если мне нравится то, что я сделала, еще не факт, что это хорошо и будет оценено также высоко другими.
2. Я абсолютно не умею писать. Школьные сочинения – не в счет. По-настоящему, в свободном плавании, я пишу, как неразумное трёхлетнее дитя.
А потому было принято бесповоротное решение: я не буду писателем и забуду эту глупую идею навсегда. Я разорвала в клочки и сожгла в печи так и не начавшееся приключение Алисы Селезнёвой. И больше к нему не возвращалась.
До сих пор я следую этому решению. Оно и к лучшему. Как вы считаете?