сопровождение 12

Наталья Лось
Окончание.


Как стемнеет…


Данила был одет в оливковую военную форму без знаков отличий.
 Побрит и пострижен. Ханка крутилась рядом и, по своему
обыкновению, что-то лопотала про скорые дивиденды. Бабушка
одобрительно цокала, разглядывая Данилу со всех сторон. Да и
Лариса отметила про себя, что форма ему идет.

Первое патрулирование было назначено на понедельник.
До него оставалось два ничем не заполненных дня. Лариса
крутила в руке записку с телефоном Ульяны, у которой хотелось
спросить про ночные дежурства в госпитале.
 
— Я позвоню, можно?

— Давай скорее, а то стемнеет.

Ханка заметила ее недоуменное выражение лица и коротко
выпалила: «Шабат».
Но лицо у Яны стало еще более растерянное. Слово напоминало
«Шабаш». Стемнеет и — полетим на метле на лысую гору.
Впереди бабушка, а за ней и мы. Перечить нельзя. Такая интонация,
как у слова «Баста!»

— Ну что ты застыла. Звони давай, потом объясню, — топнула босой
ногой Ханка.

Лариса набрала записанный на бумажке номер и тут же узнала
певучий голос Ульяны.

— Доброго здоров'я. Якщо ти про роботу, то з суботи на неділю, як
стемніє, можеш заступити на чергування в палату з дитиною з ДЦП.
А мене до тебе пропозиція. Давай поїдемо завтра до Єрусалиму.
Опять: когда стемнеет!

Лариса принялась договариваться о встрече. Их должен был
подвезти на микроавтобусе некий Барух. И только она собиралась
сообщить адрес своего нахождения, как бабушка Нехама положила
на рычаг свою маленькую сухонькую ладонь. Разговор прервался.

— Уже стемнело.

— Ну уж, договорить даже не дала, — прогудела себе под нос
Ханка, схватила под руку Ларису и Данилу и потащила к себе в комнату.

— Да, тут такие правила. В пятницу, как стемнеет, начинается
священная суббота, шабат. Вы будете смеяться, но в этот день
ничего нельзя делать, даже разговаривать по телефону о делах и
тем более назначать какие-то встречи.

— А что еще нельзя делать, кроме как разговаривать по телефону? —
удивленно спросил Данила.

— А все! Нельзя писать, а читать можно только талмуд.
Нельзя включать и зажигать свет, и вообще, все электроприборы под
запретом. Нельзя покупать продукты и готовить еду, завязывать
шнурки и причесываться. Даже зубы нельзя чистить. А город будто
вымирает. Машины не ездят, магазины не работают.

— Ханка, как же вы живете? Сидите нечесаные с развязанными
шнурками в темноте, голодные, — улыбнулся Данила.

— Едой можно запастись в пятницу, а остальное — не так уж сложно.
Все с радостью ждут этого праздника. Мы веселимся. Молодежь
зажигает на дискотеках, взрослые едят вкусную еду, ходят в
гости, гуляют. Только надо немножко посидеть за столом с родными.
На бабушку не сердитесь. Мы когда переехали сюда, она постоянно
 шутила по поводу этих правил. Ну, а теперь стала истинной
израильтянкой.
В Иерусалим вы поедете! Сейчас за нами заедет Ашер. И я вам обещаю
незабываемую экскурсию. Я ведь два месяца работала в турагентстве
русскоязычным гидом.



Теплый вечер на пустых улицах Иерусалима, перегороженных шлагбаумами,
 был наполнен запахами выпечки, ароматами кофе и слегка
привянувших нераспроданных цветов, выставленных из цветочных
магазинов прямо на тротуар, сладковатым дымком косячков,
который покуривали сидевшие на стульях арабы.
 
Молодежь шумными разноцветными стайками кучковалась у входов в
клубы, откуда доносилась всякая музыка. Юноши с короткими
торчащими прическами, в перфорированных кожаных куртках с
заклепками, притопывали тяжеловесными башмаками, поддерживая
за локоть нежных девочек в длинных, как того требуют правила,
одеждах, которые были вызывающе прозрачны или состояли из множества
 разрезов, сквозь которые виднелись микроскопические шортики.
 
Лариса улыбнулась:
— Ой, знаю, где в сказке нашей: «приди и не одетая, и не голая».
Руки закрыты, но вырез особенно смелый. Одежда в пол, но под ним
виднеется белье.

Молодежь прибывала со смехом, свистом, гиканьем, с грохочущей
музыкой на папиных машинах с открытыми окнами, громко приветствуя
друг друга. Их встречала самая длинная улица Иерусалима — Яффо.
Единственный ее транспорт — трамвайчик, которому во время шабата
не дозволено здесь показываться.

— Это — древняя дорога от города Яффо до Иерусалима.
 Улицей стала около 150 лет назад. Паломники, которые
прибывали сюда, двигались именно по этому пути, —
объясняла Ханка, — жаль, сейчас темно и вы не можете
видеть красные черепичные крыши на столетних домах,
сверить свои часы с солнечными, которые установлены на башне
синагоги.

Лариса с любопытством разглядывала старинные зеленоватые
керамические таблички на домах. Первой стояло название улицы
на английском, потом то же по-арабски и завершал надпись иврит.
Иногда встречалась современная керамика, обязательно с орнаментом.
Название на иврите гармонично сочеталось с арабскими цифрами.

Данила терпеливо ждал ее впечатлений. А Лариса забывала
рассказывать ему, все что она видела. Разноцветный
экзотический калейдоскоп заполнял ее до краев. Она лишь
крепко держала его под руку и лавировала в шумной разномастной
толпе, то замедляя, то ускоряя шаг, порой едва успевая за
Ханкой и Ашером.

Улица привела к Яффским воротам, за которыми начинался
Старый город.
Было удивительно узнать, что здесь и сегодня живут люди.
Узкие, отполированные веками камни мостовой. Казалось,
протянутые руки из окон напротив могут дотянуться друг к
другу. Однако окна были плотно закрыты — ни щелочки света,
ни намека, что там есть жизнь. Вот только большие черные
мешки с мусором, оставленные у стен домов, говорили о
присутствии людей.

По примыкающей улице Дела Росса медленно двигалась процессия
с зажженными свечами.

— Куда они идут? — взволнованно спросила Лариса.

— Идут к храму Гроба Господня. Это паломники. Они любят такие
экскурсии организовывать в шабат. В любой другой день вся улица
представляет собой шумный базар с назойливыми торговцами и
карманниками. А сейчас спокойно и никто не мешает им помолиться
на каждой остановке, которые делал здесь Христос, неся свой
тяжелый крест.

— Я бы хотел к ним присоединиться, — неожиданно заявил Данила.

— Ну вот и славненько. Мы с Ашером прибудем в последний пункт
часа через два и отвезем вас назад. Желаем интересных впечатлений.


Необычная экскурсия

Они неспешно проделали весь путь с католиками и вошли в
Храм Воскресения Христова. Первое, что увидела Лариса: над п
литой, прямо у входа в храм, где висели в ряд красивые
огромные лампады, стоял на коленях иссине-черный человек в
красном арабском балахоне и усердно молился. Данила нетерпеливо
подергал своё сопровождение за руку.

— Ты забываешь говорить.

— Первое впечатление: в христианском храме у входа
истово молится чернокожий бедуин. Много лампад, висят
как дизайнерское чудо, над плитой, где он стоит на коленках.
К камню подходят наши попутчики. Женщины что-то выливают на плиту,
чистят ее кружевными платочками и прячут их у себя на теле.

 Огромные архитектурные пространства: и влево, и вправо.
Потолок у церкви, кажется, касается неба. Очень, очень высокий.
Я не вижу ни иконостасов, ничего такого, что бы мне напомнило то,
что я видела, когда бабушка меня водила в церковь. Теперь твоя
очередь. Расскажи, что чувствуешь ты.

 — Я чувствую тепло. И страх.

У Яны расширились глаза:
— Ты чувствуешь опасность? Террор? Нападение?

— Нет. Это все что-то не такое, что я знаю. Веди меня вправо.

Они двинулись по щербатым плитам пола, в сторону, где паломники
зажигали свечи и устанавливали их в песке, насыпанном вроде
завалинки возле маленькой часовенки.

— Здесь, в этом месте, прямо печет мне в груди, —
заявил Данила и остановился как вкопанный. — Давай передохнем.
 А лучше отойдем чуть подальше.
 
Но сил идти у него не было. Он опустился на пол и обхватил
голову руками.
Лариса заволновалась. Вдруг у него с сердцем плохо, может же
быть инфаркт от волнений, жары?

— Данила, я воды тебе принесу, хочешь?

По меньшей мере три пластиковых бутылки с водой было
протянуто ему в этот момент сердобольными паломницами.
 Среди них девушка увидела знакомое лицо Ульяны.
Ульяна каждую пятницу ездила сюда, знала храм как своих
 пять пальцев. Она неспешно рассказывала на своем певучем
украинском про то, что крыша храма объединяет огромное
количество святых мест — Голгофу, где был распят Иисус
Назарянин, снятие его с креста, помазание перед погребением,
 захоронение и воскресение его.

Она поила Данилу водой, лила
ему за шиворот, говорила, что вода святая и ему может быть
плохо от старых грехов, которые должны выйти наружу. Тогда
полегчает. Но Даниле от воды не легчало.
 Лариса с ужасом думала о том, что надо вызывать медпомощь.
Тем временем Ульяна привела к Даниле священника-грека.
Он помог Даниле подняться и медленно повел его в маленькую
часовенку, окруженную свечами.
 
Ульяна удержала девушку за плечо, чтобы та не двинулась следом.
 
— Не хвилюйся. Ні в кого тут з серцем погано не буває.
Тільки з душею.

Данилы не было довольно долго. За это время Ульяна успела
рассказать, что именно там, в часовенке-кувуклии был погребен
Христос. Именно там ежегодно происходит великое чудо —
схождение огня на Пасху, когда православный патриарх с
пучком свечей заходит в этот святое место и свечи зажигаются
сами собой. Огонь не обжигает поначалу. Счастливчики,
присутствующие при этом чуде, «умываются» им.
 
Лариса недоверчиво качает головой. А Ульяна все рассказывала
про то, как накануне Пасхи гасятся все свечи и лампады во всем
огромном пространстве Храма. Кувуклию осматривают, чтобы в ней
не было никаких источников огня, заверяют свою проверку большой
восковой печатью.

— А кто осуществляет эту проверку? — интересуется Лариса,
 пытаясь из толпы людей выделить высокую фигуру Данилы.

— Ой, багато охочих: представники мерії Єрусалиму, турецької
варти, ізраїльської поліції. Навіть Патріарха обшукують,
знімають з нього святкові одяг. Над Гробом Господнім він молиттся
в одній нижній сорочці — білому підризнику.
 
Волнение Ларисы постепенно ослабевало.
 
Вот Данилу вывели из часовни.

Он был бледен, но состояние его заметно улучшилось.
У него нашлись силы обойти весь архитектурный комплекс
под удивительные рассказы о Елене, которая бросала монетки
на свалку мусора, чтобы люди нашли животворящий крест.
Трогали руками плиты на полу, где пытали Христа.
Вышли к плите, с которой начались все впечатления.
 
Это был камень миропомазания, где готовили снятого с
креста Иисуса к погребению. Стало понятно, почему на
камень паломники лили масло, терли его платочками.
То же делал и эфиоп, который удивил своим видом Яну.
 
В церкви было много православных арабов, — ярких, горластых.
 Их никто не осуждал за шумное поведение. Ульяна рассказала,
что на Пасху они приходят сюда с барабанами, сидя друг у
друга на плечах, выкрикивают молитвы, похожие на речевки.
 
Когда они вышли из храма, уже светало. Данила присел на
выступе стены у входа.

 — Устал?

— Нет. Просто уходить отсюда не хочется.

— Да мы здесь всю ночь были. Говорят, это редкость, когда
паломников запирают на ночь в церкви. Ханка нас не дождалась.

Ульяна опекала их как умела. Повезла в Горненский монастырь,
где накормили. Целый день они провели в небольшом саду с
апельсиновыми деревьями и огромными пальмами, под которыми
валялись прошлогодние привяленные финики. Ульяна собирала их
в приготовленный мешочек:

— Тільки такі і можна їсти. Сирі вони неїстівні.
 
Данила был неразговорчив, и Яне даже казалось, что она мешает ему.
 Ульяна писала записочки с именами родственников, чтоб здесь
молились за их здравие. Глядя на нее, и Лариса составила
небольшой список, в котором написала свое имя и Данилы. Она
помнила, как ее бабушка писала на небольших листочках имена,
свято веря, что Бог распознает среди многих миллионов Владимиров,
Татьян, Валентин души именно тех, за кого она просит.

Данила тронул за рукав:
— Я тебе подиктую, запиши:

Афанасий, Юрий, Владимир, Олег…  Список был такой большой,
что пришлось взять еще один листок и еще…

— Ну и родственников у тебя, — удивилась, склонившись над
бумагой, Лариса.

— Это мои друзья, их больше нет. Пусть за души их попросят.
Много мы сделали неправильного на той войне. Здесь я
вспомнил самое ужасное из своей жизни. Когда меня
завели в часовню — хотел выскочить оттуда. Не мог
там находиться, меня пекло, выжигало, время будто
повернуло вспять, и я опять увидел войну.
Священник удерживал меня, а я плакал, как ребенок.


Друзья
Дима Рогачевский второй час одним пальцем печатал биографии
своих бывших сослуживцев. Клавиатуру он знал хорошо, но
только рука после ранения не слушалась, а второй не было.
 Но он был рад, что его помощь кому-то пригодилась и в
 Совете афганских ветеранов есть для него посильное дело.
 
Закончив работу, по привычке заглянул в почту и застрял у
компа до утра. Письмо было стройным, не было похоже, что
его составляли в порыве отчаяния, наспех, когда эмоции
бегут впереди рассудка. Но то, что в нем было изложено,
Диму очень разволновало.

Никакой приписки в конце не было
типа: нужны деньги на билет. Никаких просьб. Просто изложение
ситуации. А ситуация была такой мерзкой — человеческая беда
использовалась для денежной выгоды.
 
Он знал точные инструкции:
каждого, кто обращался за помощью в Совет, надо было проверить
 по спискам — действительно ли этот человек тот, за которого
он себя выдает. Может он к войне в Афганистане не имеет
никакого отношения, а надеется на льготы, поддержку.

Проблема в письме необычная. Чистейшая уголовщина, на
первый взгляд, и времени на распутывания загадок нет, а
ведь ситуация, если она правдивая, очень опасная.

И никакой информации для скорой проверки нет — где служил,
где был ранен, когда комиссовался…

К утру Дима проштудировал все списки и нашел двух
однофамильцев. Один из них — с регистрацией в Обществе
слепых, и было похоже, что этот реальный человек и был
вывезен в Израиль.
В восемь пришла Надя, соцработник. Дело пошло быстрее.
 
Они вместе нашли по интернету нескольких сослуживцев
Данилы. В девять он уже выложил израильскую историю
бывшему командиру Диденко, а в 10:00 бывшие афганцы уже
 ехали на дежурство по адресу, где проживал Данила.

— Помните, никакой самодеятельности. Вы просто должны
заблокировать вход в квартиру. Пока будет рассматриваться
заявление в прокуратуру, надо привлечь к себе внимание.
В 14:00 к вам на дежурство заглянет телевидение. Вот копия
письма.

Покажите им. Эх,
поздновато мы там окажемся. До десяти расторопные могут
вынести, например, всю мебель, — отдавал распоряжения Диденко.
Но он зря волновался: на лестничной площадке у двери квартиры № 48
уже стояли два крепких парня в камуфляжной форме, друзья Данилы.

Работа
Первую неделю патрулирования Данилы не было зафиксировано
никаких опасных ситуаций. Потом сразу два теракта: обстрелян
автобус с пассажирами, с дистанционного устройства взорвана
машина с туристами. В обоих случаях Данила не мог предупредить
трагедии. Опять начались беседы, похожие на допросы. Было ясно,
что он очень хорошо чувствует агрессию человека, который настроен
на убийство. Но этот человек должен был находиться недалеко от
Данилы. Иногда это обстоятельство абсолютно его сбивало с толку
в разговорах с военными, которые давали ему задание. В день
похорон трехмесячной девочки, которая погибла во время теракта,
офицер, ведущий беседу, был так накален, что Данила чуть не
вцепился ему в горло, считая его убийцей.
— Думаю, я не смогу быть им всегда полезен. Если враг со своим
дистанционным устройством далеко за кустами — его не почую.
— Но сможешь узнать про взрыв автобуса, когда в нем нахожусь
я и подвергаюсь опасности. Ты ведь чувствуешь не человека, а
опасность. Помнишь, тест с гранатой, который ты не прошел?
Граната была учебная, опасности не представляла.
— Значит, в автобус надо заходить вместе, — подвел итоги Данила, —
возможно, это и так. Но все может подтвердиться только практикой.
План работал. Данила дважды выделял из толпы людей, которые
готовили взрывчатку к терактам. Один раз задержал отправление
автобуса с военными, следующими на выходные домой. За месяц на
его патрулировании больше не произошло ни одного происшествия.
Было чему радоваться. Получив свои первые деньги за работу,
Лариса прикинула, сколько же надо трудиться, чтобы заработать
на операцию Данилы. Веселого было мало. Но неожиданно израильская
армия вручила им после трудной работы без выходных по тысячу
шекелей на реабилитацию. Это было чуть больше 500 долларов.
Всех денег хватило бы на возвращение назад, но не на операцию.
Лариса и Данила сидели в маленьком скверике на деревянной
скамейке и ждали Ханку, которая должна была заехать за ними.
Впереди был долгожданный выходной. Жара спала, но сиденье
скамейки еще хранили тепло жаркого дня. Лариса купила фроузен
йогурта, красиво украшенного ягодами и орехами, очень
напоминавшего мороженое, но не такое жирное. И страшно дорогое.
Средний стаканчик потянул на 26 шекелей.
— Ты бы купил себе мороженое у нас в Минске за 7 долларов?
— Ладно, сегодня можно, — улыбнулся Данила, принимая стаканчик, —
знаешь, я решил, что не буду ее делать.
— Что не будешь делать?
— Ну, ты же подумала про операцию.
Лариса поперхнулась.
— Тебе не нужны глаза?
— Да у меня же все есть, и даже более того. Я вижу
больше, чем ты, например. Операция стоит офигенных денег,
которых нет, зарабатывать их здесь, на жаре, отказывая себе во
 всем, да еще на шее сидеть у Ханки. Тебя эксплуатировать
больше не хочется. Ты ведь не рассчитывала тут оставаться.
 А придется застрять здесь, учитывая такую скорость
получения доходов. Ты ведь только что считала нашу
общую кассу… Я не хочу такой жертвы. Не нравится мне это.
И есть еще одна причина… Дед тот сказал, что как только
прозрею, то стану таким, как все.
— Значит, поедем в Минск?
— И в Минск я тоже не хочу. Попрошу послушание в монастыре.
— Тебе пофиг, что твою квартиру, дачу и машину увела
какая-то баба, которая даже не просчитала, что твоя
сопровождающая может по-человечески поинтересоваться,
как тебя приняли, и увидеть, что нет, не приняли. Документы
не те.
— Это что же — сотрясение тебя активизировало?
Данила с наслаждением поедал свою порцию замороженного
йогурта. Похоже, у него уже был план на ближайшие пару
месяцев и в этом плане Ларисе места не хватило.
— Давай серьезно поговорим, — рассердилась она. — Для того
 чтобы совершить куплю-продажу недвижимости, надо подготовить
документы. Это примерно месяц. Не факт, что они уже были готовы,
 когда нам были куплены билеты. Такая нелепая поездка в одну
сторону говорит о том, что последствия ее обдумывали куда
лучше. Представь на минуту, что я вернулась в Минск без тебя
и пошла по твоему адресу доложиться о работе, чтобы получить
обещанную премию. Тоже ведь интересный ход. При возможных
судебных тяжбах я — нежелательный свидетель. А если я не
возвращаюсь — так мне и надо. Только ж нас могли не
выпустить с корабля на израильскую землю. Скольких оставили
на борту, когда  проверяли документы? Это же благодаря Ханке
мы попали в клинику. Чистая случайность. По идее мы должны
были остаться на корабле. И этот вариант тоже их устраивал.
Мы возвращаемся на твою квартиру, и… она уже совсем не твоя.
Оспаривание сделки по генеральной доверенности — непростое дело.
 И скажу тебе, все здесь основано на том, что я — последняя
сволочь. Брошу тебя после выполнения задания, и ты просто
станешь бомжом или здесь, или в нашей стране. Не исключаю
возможности, что тебя где-нибудь прибьют или удавят. А меня,
возможно, тоже.
Данила вытянул свои ноги и закинул руки за голову. Скамеечка
под ним предательски заскрипела.
— Да пусть подавятся моим наследством. Здесь я хоть кому-то
нужен. Что-то полезное делаю для людей.
— Данила, ты в своем уме! А я? Ты меня втравливаешь в свои
приключения… Между прочим, ребра мне поломали из-за твоей оперативности.
Мороженое капало на старенькие босоножки.
— Знаешь, что я ценю в тебе?

— Разве ты что-то ценишь?

— Я ценю в тебе всякое отсутствие сволочизма.

— Ты можешь выбирать себе какую хочешь жизнь. Имеешь на это право.
Но я возвращаюсь в Беларусь.

Лариса так разволновалась, что у нее дрожали руки. Она
бросила мороженое в урну, и теперь стояла с растопыренными
липкими пальцами, не зная, что дальше делать.

Данила молча протянул ей носовой платок.

Лариса ошарашенно посмотрела на слепого.

— Ты что, знаешь, что у меня руки в мороженом?

— Нет, — засмеялся он, — это я на случай, если тебе захочется
поплакать. Прости, я не подумал сразу. Ведь и правда, тебе ехать
 одной нельзя. Нужно сопровождение. 500 долларов в неделю беру.

— Данила, хватит издеваться! Деньги на билет у меня есть, а ты
пребывай тут в спокойствии: хочешь, лови террористов, хочешь,
молись с монахами об очищении своей совести.
Голос у нее дрожал.

— Ларочка, не нервничай (она вздрогнула, потому что так
ее называла мама, когда хотела успокоить). Я тебя втравил
в эту историю. Она не очень безопасная. Ты все правильно
понимаешь. Когда приедешь, эти люди тебя найдут. Поэтому
надо разбираться с квартирой, изолировать плохих дядек и
тетек. Разберусь — и буду спокоен. Сделаю все — и уеду.

— Тебя понять сразу невозможно. Как с мышкой со мной играешь.
То защищаешь, то бросаешь, то вновь опекаешь. Зачем так поступаешь?

— Потом поймешь.

Возвращение
Вечером пришло известие из Минска, что сделку с недвижимостью
задержали и нужно присутствие Данилы для дальнейших судебных
разбирательств.

На самолете они летели до Москвы, оттуда через час уже были
 в Минском аэропорту. Данилу встретили. После жаркого
Израиля погода в Минске казалась очень холодной. Моросил дождь.
Лариса сразу замерзла. Их усадили в такси.

— Куда едем? — спросил таксист.

— Твоя квартира пока опечатана, поживешь у меня. А девушку сейчас
отвезем по ее адресу, — предложил Рогачевский.

— Нет, ребята, у нас должна работать программа «защита свидетеля».
Ларису оставлять одну нельзя.

И снова они оказались «в одной каюте». Друзья-афганцы оперативно
 поставили в квартиру видеокамеру.

— Ваши кидалы знают, что вы приехали. Завтра в обед назначено
слушание дела. Надо продержаться ночь.

Суровые мужчины долго сидели на кухне. Разговаривали, пили чай.
 Лариса предложила им переночевать на диване. Там вполне
поместились бы три человека. Но ее никто не послушал. Сама она
 никак не могла заснуть. Сон был пунктирный, сквозь него она
слышала звуки сигнализации во дворе, шум лифта и этот бубнеж
на кухне.
 
В три часа ночи в дверь позвонили. Видеокамера ничего
не показала, — то ли глазок залепили, то ли в коридоре был
выключен свет. Но было ясно, что это не почтальон пришел
газеты разносить. Лариса окончательно проснулась, когда
послышался осторожный звук дрели, при помощи которой высверливали замок.

Она в растерянности застыла на пороге своей комнаты, не чувствуя босыми ногами холодный пол.

— Я вызову милицию, — робко предложила она.

— Да, вызывайте. Скажите, что нападающие вооружены. Мы в
этом не сомневаемся.

Городская линия была обрезана. Лариса не сразу сообразила,
как по мобильнику вызывается трехзначный городской номер.
Данила рывком сдвинул холодильник и забаррикадировал дверь.
С той стороны слышно было, как разбирали замок. Однако
холодильник был надежной преградой. Ребята налегли на баррикаду,
 потому что из коридора кто-то тоже прикладывал немало сил,
чтобы войти в квартиру.

— Лара, стучи по батарее, буди соседей. Нам нужны свидетели.
Не вздумай подходить к окну. Ты будешь прекрасной мишенью.
Эта возня продолжалась, казалось, бесконечно. Наконец,
позвонили в домофон:

— Это милиция, откройте.
Лариса вопросительно смотрела на своих защитников:
 
— Можно открывать? Это действительно милиция?

Но вот топот ног заполнил лестничную площадку. Короткие
приказы: «ложись», «руки за голову». Слышно было, как
упал мешок с картошкой, которую соседи привезли с дачи,
 залаял мопс в соседней квартире. Холодильник был отодвинут,
 и в квартиру вошла группа захвата в бронежилетах.

До самого утра составляли акт. А день обещал быть солнечным и красивым.

Последнее объяснение

Дело было выиграно. Генеральная доверенность, подписанная
Данилой, признана недействительной.

Открыто новое уголовное
дело по поводу вооруженного нападения на квартиру Ларисы Стешиц.

 Данила переехал в свою квартиру и — пропал. Она звонила —
он не отвечал. Приходила дважды к его дому — квартира была
заперта. После двух недель сомнений она разыскала в интернете
Диму Рогачевского, которому из Израиля отсылала просьбу о
помощи. Ну он же должен был знать, куда подевался Данила.
Рогачевский приехал к ней с письмом от Данилы.

«Здравствуй, Ларочка. Прости, что я так спешно слинял, не
попрощавшись.
 
Много раз, пока мы были рядом, у меня было дикое желание
обнять тебя и почувствовать твои губы. Но я не мог позволить
себе это сделать. Я неудобный для совместной жизни человек.

 Не хотелось ломать твою жизнь никакими надеждами и обещаниями.
 
Мне не нравится жить в своих воспоминаниях, которые разрывают
 меня на части. А поделиться ими с тобой я никогда не смогу.

 Я очень благодарен тебе за то, что ты была радом со мной все
 это время в чужой стране и разделяла мои проблемы.

Ты замечательный товариш, и дай Бог тебе встретить хорошего,
надежного мужчину, который будет беречь тебя, как старался делать я.
 
Ты привела меня в удивительное место, где я получил
несравненное чувство спокойствия и радости. Оно дало мне
 надежду, что я смогу испросить прощения за мои неправильные
поступки и начать совсем другую жизнь, которую совершенно
сознательно выбираю сегодня. Я получил необыкновенный дар
чувствовать и видеть незрячими глазами, но разобраться в этом
сам не могу, я должен увидеться со старцем, с которым я
встретился на корабле, идущем на Святую землю.

Он знал, что я буду его искать, и оставил мне адрес.

Знай, что я всегда буду рядом.

И в любой беде я спасу тебя.

Ты спросишь меня — как? Я буду молиться о тебе. Всегда!

Послушник Даниил».

К письму прилагался конверт с деньгами с маленькой припиской:
согласно договору о сопровождении.

Лариса ходила с письмом целый день, прижимая его к груди,
перечитывая отдельные фразы. Она вытаскивала из памяти
эпизоды прошедшего месяца, чтобы сложить эти воспоминания
 в тяжелый сундук, повесить на него замок и никогда не
заходить на темный чердак, где он будет до скончания времен.

Забить его гвоздями.
 
Завтра должна приехать в Минск мама.
«Афганцы» починили дверь, вставили новый ригельный замок.
Вернулся Маврик.

Начались лекции в институте, часть предметов, по которым
она была аттестована в пединституте, было ей засчитано.
 Программа стала заметно короче и легче, и самое главное:
 ее пригласили работать на телевидение.

Пока стажером.