ГЛАВА 10
ПОСЛЕ ПЛЕНА БОЛЕЗНИ
Уже через неделю Никитина переводили из реанимации в кардиологию. Последние два дня он просил врача перевести его к «живым». Заведующий отделением реанимации с пониманием отнёсся к просьбе пациента «изменить режим», но предупредил, что решение будет принято только после результатов анализов.
Никитин не капризничал, хотя странные прихоти часто случаются с больными людьми, он осознанно пришёл к такому решению. За несколько дней в реанимации всё изменилось: вынесли труп молодого парня (это потрясло учителя!), перевели в хирургию женщину с больной поджелудочной железой; положили трёх тяжелобольных, которые кричали, стонали, сопели, кашляли, звали медсестру. Младшая медсестра Галина и санитарка Татьяна бегали от одной кровати к другой и днём, и ночью: у пациентов случались рвота, непроизвольные мочеиспускание и дефекация; меняя у тяжёлых больных грязное постельное бельё, Татьяна ругалась на них, как будто больные специально вредили ей.
Постоянная возня, и никакого покоя больному человеку. Учителю казалось, что его выздоровление наступило бы намного быстрее в общей палате.
А два дня назад в реанимационный зал привезли одинокую женщину в коме и подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Умирающая так громко храпела, что временами становилось жутко. Спокойно заснуть нельзя было ни на минуту. Санитарка Татьяна, спящая ночью в коридоре на раскладушке, со злостью говорила, подходя утром к кровати больной: «Ещё живая. Поскорее бы умерла и никого не мучила бы». Петра Петровича передёргивало от этих слов, хотя он тоже измаялся совсем. «Понятно, что работа в реанимации тяжёлая. Но зачем работать там, где не нравится, к чему нет предрасположенности? – хмурился учитель. – Многие думают, что специальность санитарки – никчёмная, престижности в ней никакой нет. А ведь как важна в жизни! Не бывает никчёмных специальностей – есть никчёмные люди, занимающие чужое место».
Нарастало раздражение. Реанимация представлялась казематом с изощрённой пыткой, а общая палата в кардиологии, где могут навестить знакомые, есть возможность поговорить по мобильному телефону, просто выспаться, – мечтой.
Учитель быстрыми темпами шёл на поправку: на четвёртый день, когда на время сняли дыхательную трубку, он уже сидел на кровати, свесив ноги; на пятый – начал выполнять лёгкие физические упражнения в постели; на шестой – несколько раз вставал и ходил возле кровати.
И всё же учитель чувствовал слабость и, взвесив все плюсы и минусы пребывания в реанимации, разумно рассудил, что за ним ещё нужен уход, а в общей палате – самообслуживание. Одинокому пятидесятитрёхлетнему мужчине рассчитывать было не на кого. Кроме парализованной тёти Даши, за которой ухаживает двоюродная сестра Раиса, его ровесница, измотанная стиркой грязного постельного белья и на последнем дыхании дорабатывающая до пенсии, у Никитина родственников нет. Родной дядя по отцу всего на несколько лет пережил брата, семьи не создал, занимаясь геологией – любимым делом, которое накрыло его с головой. У Раисы хотя и есть тридцатилетняя дочь, но она не помогает уставшей матери, наоборот, после развода с мужем забыла даже о маленьком сыне, и внук живёт с бабушкой.
Пётр Петрович больше не мог терпеть пытку бессонницей. Опаляющие душу мысли о родных людях, которых он забыл на долгие годы, заботясь о чужих детях, причиняли боль сильнее химического ожога. Хотелось встать и бежать к кузине, или хотя бы позвонить и попросить прощения за позорное отчуждение от её беспросветного горя. Эта бескровная рана в душе известного педагога распухла и нестерпимо терзала его. Но из реанимации не разрешат самому позвонить. Если обратиться с просьбой к медсестре, то она передаст родственникам просьбу что-либо принести. Родным в реанимацию не позволят войти медработники, только возьмут вещи (это он видел, когда положили других больных). Поэтому у Никитина один выход: находиться в отделении кардиологии.
Наконец, во время утреннего обхода случилось то, о чём два дня мечтал Никитин: перевод из реанимации в стационар.
- Переводим вас в кардиологию, – сказал главный реаниматолог. – Все необходимые бумаги Евгения Константиновна передаст в отделение, лечащему врачу. Вас вместе с вещами перевезут на кресле-каталке. – Довольный результатом лечения, Яков Анатольевич был в хорошем расположении духа: – Честно признаюсь вам, мало кого мне удалось с такими осложнениями вернуть к жизни. Но вы, Пётр Петрович, оказались крепким орешком. Да ещё так быстро идёте на поправку. Наверно, Бог на вашей стороне – не иначе.
- И вы мой ангел-хранитель, – искренне ответил не окрепший после инфаркта учитель. – Огромное вам спасибо, доктор, за профессионализм и неравнодушие. Вы настоящий врач.
- Такие слова воодушевляют. И вам спасибо за умение быть благодарным, – с достоинством ответил специалист по возвращению к жизни. – Всего доброго. Поправляйтесь. – Врач заспешил по делам.
К полудню у кровати Никитина стояло кресло для перевозки больных.
- Переезжаем, – коротко доложила сестра, держа под мышкой медицинскую карту.
Учитель, успевший собрать вещи в пакет, сел и взволнованно заговорил:
- Дай Бог вам крепкого здоровья за любовь к людям. Ещё раз говорю огромное спасибо всему персоналу. Валентине Ивановне и вам, – встал, поцеловал руку реанимационной сестры.
- И не припомню, когда такие пациенты, как вы, лечились, – смутилась женщина. – Чаще ругают нас, требуют особого отношения к себе.
- Общение с людьми – самое сложное дело на Земле. Пусть Бог наградит всех вас за труды праведные.
- Спасибо на добром слове, – медсестра потянулась к пакету.
- Ну, что же вы меня позорите? – развёл руками учитель.
- Никакого позора. Так положено, – отбилась Евгения Константиновна. – Хотя, если хотите, можете положить вещи на колени.
- Мадам, неужели вы думаете, что я вещи не смогу сам довезти до палаты? Разве я больной?
- А кто же? – усмехнулась та.
- Богатырь, – понизив голос, пробасил Никитин.
Пётр Петрович сел в кресло, обхватил руками набитый вещами полиэтиленовый пакет с изображением иномарки.
- Не тяжело? – настороженно спросила медсестра.
- Да какие это тяжести? Весь мой нехитрый скарб, – усмехнулся Никитин, стараясь скрыть от медика трясущуюся левую руку.
Реанимационная сестра, женщина лет сорока, толкая каталку перед собой, направилась по подземному переходу в кардиологию. Как человек своей профессии, педагог старался держать себя непринужденно, шутил:
- Эх, Евгения Константиновна, нет у меня галстука-бабочки, а то бы я вам песню спел.
- Какую?
- Про любовь, конечно. – И, закатив томно глаза, тихо напел:
Ах, эти чёрные глаза меня пленили,
Их позабыть нигде нельзя,
Они гоpят пеpедо мной…
- Видно, вы на самом деле пошли на поправку, если про любовь запели, – на щеках медсестры проступил застенчивый румянец.
- Так я уже не больной, а отдыхающий.
Пётр Петрович замолчал, погрузившись в свои мысли. Евгения Константиновна везла не богатыря, а долговязого мужчину в больничной пижаме.
Как только Никитин переехал порог кардиологии, вздох облегчения вырвался из груди учителя: плен тяжёлой болезни остался позади. Кресло мягко катилось по неширокому коридору с чистым бежевым линолеумом. Медсестра вглядывалась в номера палат. Увидев «двойку» на белой двери, Евгения Константиновна остановилась:
- Вот ваша палата, – взяла пакет, освободив колени пациента. – Вставайте осторожно. Идите в палату, там одна кровать свободна. Я – на пост с картой. Затем принесу вещи.
Учитель постучал в дверь больничной комнаты. Подождал несколько секунд, затем медленно отворил дверь и шагнул в палату.
У двери лежал крупный седой старик с отдутловатым морщинистым лицом и держал в левой руке раскрытую толстую книгу. У большого окна немолодые мужчины сидели на кроватях напротив друг друга. Все трое с любопытством смотрели на вошедшего. В палате ароматно пахло домашней едой, и у Никитина в желудке заурчало.
- О, у нас уже новенький, – поднялся с кровати коренастый мужчина, небрежно заправил в чёрное трико выбившуюся синюю футболку. – Только что Гришка ушёл, – потёр указательным пальцем мясистый нос. – Недолго мы втроём были.
- Здравствуйте, – поприветствовал всех «новенький».
- Здрасти, – сдержанно отозвался второй мужчина и вяло шевельнул рыжими усами.
Старик, вместо ответного приветствия, хрипло пробурчал:
- Чего скребёшься? Надо войти – входи.
Сосед по палате, дёрнув усами, резко осадил старого человека:
- Степаныч, опять ты за своё? Надоел со своими нравоучениями. Пора успокоиться. Ты ж два года уже не руководишь, привыкни к тому, что стал обычным пенсионером, как все. Не строй из себя начальника.
- А ты не слушай, я не тебе сказал.
- А хоть бы и другому. Чего ты ко всем цепляешься?
- Ладно, помолчи.
- Не успел новый человек войти, ты его обижаешь.
- Чем же я его обидел? Ну-ка, новый человек, давай знакомиться, – с вызовом распорядился Степаныч, свесил короткие ноги с кровати и упёрся кулаками в постель позади грузного тела, выставив вперёд круглый живот. – Как тебя зовут?
- Пётр Петрович, – кратко ответил учитель.
- Чевой-то ты себя по отчеству величаешь? Молод ещё, чтоб тебя по отчеству называли, – нагло заявил старик. – Сказал бы – Пётр. А то «Пётр Петрович», – передразнил он Никитина.
- Я педагог, поэтому и назвал себя по имени-отчеству, – невозмутимо объяснил учитель.
- Чтой-то ты за педагог такой, что я тебя не знаю? – прищурился взыскательный пенсионер.
Учителю ни с кем не хотелось говорить: устал. Он уклонился от разговора.
- Не хочешь со мной говорить? Тоже с рождения обиженный? – надменно произнёс старик. – И с тобой всё понятно. – Со злостью взял книгу и снова улёгся.
Никитин разобрал постель, разделся, аккуратно повесил пижаму на спинку кровати и лёг, с блаженством потянувшись под одеялом. Добровольно сдался в плен лёгкому сну. Не слышал, когда Евгения Константиновна принесла в палату его вещи.
На следующий день к Петру Петровичу пришли члены школьного профкома. Подбодрили его, вдохнув надежду на дальнейшую полноценную жизнь. Вслед за ними посетили заботливые ученики. Потрясённый вниманием, педагог прослезился, увидев собранный для него букетик ветреницы. Первые весенние цветы, нежно-голубоватые – предвестники новой жизни. Пётр Петрович подносил цветы к лицу, вдыхая тонкий аромат.
Через окно солнечный апрель протягивал свои светоносные лучи, как ласковые руки матери, вместе с голыми деревьями расцвечивал стены скучной больничной палаты забавными золотистыми узорами, согревал больное тело и воодушевлял на новые задумки.
Выдержав тяжелейшее испытание судьбы, учитель дал себе зарок изменить жизнь: помогать людям больше, чем делал это до клинической смерти.
9 августа 2016 года
Светлана Грачёва
Воскресенск
Продолжение http://www.proza.ru/2017/07/13/541