Глава двадцать девятая
Убийца продолжает рассказывать
И встреча наша не замедлила случиться. Дня через два Таня вновь к нам пришла, подгадав время, когда стемнело и Оля уже должна была уйти. Оля действительно уже гуляла, однако Валентина была на этот раз дома. Тане открыла именно она. Я смотрел телевизор и не успел на стук в дверь, хотя и ждал. Просто жена возилась на кухне, а кухня ближе к выходу, вот она и выиграла гонку к двери. Впрочем, Валя и не подозревала, что я с ней состязался. Я только выходил – точнее даже выбегал – в коридор, а она уже приветствовала гостью:
– Танюша, здравствуй! – расплылась Валя в улыбке: она любила Таню и всегда ставила ту в пример дочери: смотри, мол, какая серьезная девочка. – А Оли нет дома! Зайдешь? Я компоту налью.
Свет почти не падал на порог, где стояла Таня, да и Валентина ее заслоняла спиной, так что я, хотя и стоял в двух шагах позади жены, Таниного лица не видел. Но я чувствовал, что она разочарована. Не тем, конечно, что Олю не застала, а тем, что застала Валю: в ее присутствии никакой разговор со мной, понятно, состояться не мог. Надо сказать, и я испытывал разочарование и с досады на жену, на то, что она существует, готов был взглядом испепелить ее спину, если бы мне был дан такой дар.
Таня от компота на этот раз отказалась, учтиво произнесла:
– Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду. Виктор Сергеевич, – обратилась она ко мне, выглянув из-за плеча Валентины. – Не проводите меня до калитки? А то у вас во дворе темно.
– Хорошо-хорошо, – обрадовался я, причем чересчур заметно, так что жена обернулась ко мне с легким удивлением во взгляде, но все же посторонилась, пропуская меня, и вернулась на кухню.
Пока я обувался, пока мы с Таней в душной летней темноте, казавшейся густой, как кисель, двигались к калитке, мы молчали. Впрочем, путь до калитки занял не более десятка секунд, – не такой уж у нас большой двор, как ты мог сегодня заметить (Стас кивнул.) Но за это время я успел обдумать, как быть дальше. Нам нужна была нейтральная территория для встреч, и я вспомнил о заброшенном доме около двухэтажек. Ну, о том самом, ты понимаешь... (Стас опять кивнул.) Я знал, что там почти никто не бывает по вечерам, даже молодежь, даже непритязательные в смысле комфорта и романтической обстановки парочки, которым негде уединиться, – не бывает, потому что дом имеет дурную славу. Очень нехорошая история там приключалась, да ты, наверно, знаешь. (А теперь Стас покачал головой. Да, он слышал, что-то там произошло, но что именно, было ему неизвестно, в ту пору он как раз грыз гранит науки в другом городе.)
Странно, вроде местный житель, а не в курсе. Ну, я могу тебя просветить: в том доме лет шесть назад отравилась угарным газом семья из четырех человек: мама, папа и два младенца-близнеца. Легли спать и не проснулись. Кто-то не преминул пустить слух, что привидения угоревших, как стемнеет, бродят по дому и забирают души всех, кто туда забредет. Особенно, как шептались люди, свирепствуют близнецы, злые на весь мир за то, что им не суждено вырасти, познать жизнь. Через какое-то время этот слух горожане возвели в степень правды. Это когда один Фома неверующий решил опровергнуть легенду и на спор заночевал в доме. И после той ночи его, конечно же, больше не видели. Не знаю, куда он делся, но жители решили, что его увели с собой на тот свет близнецы. Неужели ты не слышал такую историю? (Стас ответил, что слыхал нечто подобное, но всерьез не воспринимал, считая бредом.) Да, я тоже считаю, что все это – ерунда полнейшая. Однако же горожане это место с тех пор обходят в темное время суток стороной, так что оно идеально для тех, кто не хочет, чтобы им помешали.
Прощаясь с Таней у калитки, я шепотом предложил ей встретиться завтра вечером в том доме. Она, как и я, не верила в привидения и согласилась, сказала, что обязательно будет. Еще раз – последний раз – замечу, что интимной подоплеки в назначенном свидании, как и в последующих, не было.
На другой день, как только солнечный свет сменился мраком, я сказал жене, что иду в гости к соседу смотреть футбол, а сам отправился к дому с привидениями, – это шутливое обозначение, кстати, потом закрепилось в нашем общении с Таней.
Она уже была там. Мы поздоровались, я закурил, протянул сигарету ей, она категорично ответила, что не курит.
– Хочешь здоровой помереть? – улыбнулся я.
– Не хочу. Я вообще не хочу помереть.
– А что хорошего в жизни в этом мире? Тебе же он не нравится.
– Не нравится – это мягко сказано. Он мне мерзок. Но я совершенно не уверена, что вне его не будет хуже. Никто ведь не знает, что ждет нас за чертой смерти.
И мы стали строить предположения, что же нас – то есть всех людей – ожидает после смерти. Именно в тот момент, пожалуй, и зародилась в моей голове мысль о том, что мы попадем в тот же мир, откуда уйдем, и проживем ту же жизнь. Ведь если мир так мерзок, как утверждала Таня и как ощущал его я, то он наверняка будет последователен в своей мерзости и никуда не отпустит нас от себя – то есть, из себя. Со временем я развил этот домысел в теорию, которую озвучил тебе сегодня. Ну, насчет того, что наш мир – один из кругов ада и мы помещены сюда за какие-то прегрешения. Потому что не может быть, чтобы мы были обречены жить и страдать только по факту своего рождения. Мы должны были заслужить это наказание. Когда я говорю "мы", я подразумеваю человечество в общем, ты понял, да? (Стас ответил, что да, конечно, понял.)
Но теорию свою я осмысленно сформулировал потом. А пока мы просто беседовали. И в тот вечер, и в дальнейшем. Мы почти каждый вечер встречались в доме с привидениями. Жена стала смотреть на меня с подозрением, говорила: "Не слишком ли часто футбол бывает? Надо же футболистам и отдыхать когда-нибудь". На всякий случай я предупредил соседа, чтобы тот, если вдруг Валентина спросит, меня прикрыл. Сосед, разумеется, заговорщицки подмигнул. Что, мол, завел кого-то на стороне? Не желая вдаваться в суть, я сказал, что да. Дескать, есть такое дело! Он рассмеялся, произнес длинную и не без сальностей речь, что он меня понимает и из мужской солидарности сделает все как подобает, с удовольствием вспомнил при этом несколько эпизодов из своей бурной молодости.
Я не буду сейчас подробно останавливаться на том, о чем мы говорили с Таней. Я постарался по следам наших бесед записать кое-какие суждения, ее и свои, потом дам тебе почитать эти записи. Лучше расскажу, как я пришел к решению убить ее. А это было, признаюсь тебе, осознанное, продуманное решение, а не что-то спонтанное, рожденное секундным порывом или, как любят говорить адвокаты, состоянием аффекта.
Итак, где-то через неделю с начала наших встреч в доме с привидениями лето сменилось осенью. Таня пошла в школу, видеться мы стали реже: она ссылалась на занятость учебой; но я не роптал, поскольку у меня появилось больше времени на мысли. На вот какие мысли. И Таня, и я не жаловали наш мир, считая его скверным. Но Таня объясняла его гнусность просто тем, что Бога нет, что вся вселенная суть бессмысленное нагромождение вещей и явлений. Я же пошел в другую сторону. У меня техническое образование и такой же склад мышления, поэтому я уверен, что нет ничего бессмысленного, что у всего должно быть предназначение, особенно если дело касается такой махины, как вселенная. Нет уж, раздумывал я, все не просто так. И после долгих рассуждений, которые малоинтересны, потому что трудно передаваемы словами, в них больше мироощущения по наитию, – после рассуждений я вывел, что наш мир – это ад, один из кругов адовых, и мы вынуждены после смерти возвращаться сюда вновь и вновь, проживать раз за разом одну и ту же унылую жизнь. Такова наша кара. Но кто-то же должен был ниспослать ее, не сама собой же она пришла, правильно? (Стас пожал плечами.) Да правильно-правильно! А это уже подразумевает Бога: если есть кара, значит, есть и Бог, "даровавший" ее. Таким образом, Танин постулат об отсутствии Бога был мною легко и непринужденно опровергнут. Правда, не вслух, а только в размышлениях: появившиеся идеи я не спешил ей озвучивать, отчего-то страшась, что это оттолкнет ее. Однако во мне постепенно зрела, наливалась, как яблоко из сказки, неприязнь к Тане, не столько к ней даже, сколько к ее образу мыслей. Продолжая соглашаться, продолжая поддакивать, я стал между тем скрытым антагонистом своей вечерней собеседницы.
Но не поэтому, разумеется, я решил ее убить. Вовсе не поэтому! Мне просто захотелось спуститься на один адов круг ниже, поскольку этот уже измучил и надоел. Пусть новый круг будет страшнее, но он будет новый, а следовательно, более интересный. А еще явилась надежда, что дойдя до последнего круга и пройдя его, я получу избавление от ада и от бытия, потому что дальше некуда будет идти и незачем существовать. Мир меня отпустит, поверил я. А чтобы спуститься ниже, нужно согрешить. Например, убить. Например, Таню.
Не сразу я пришел к этой жуткой идее, не сразу отыскал в себе силы настроиться на ее воплощение в жизнь. Мешал пресловутый нравственный закон внутри меня, о котором я уже упомянул в нашей беседе. Совесть, как называла это Таня. Но, наверно, у меня особый покрой характера, позволяющий преступать через совесть. Так что я решился, решился, преодолев внутреннюю борьбу, сомнения и терзания, что заняло примерно месяц. Говорю об этом одной фразой, потому что мне и сейчас неприятно, больно и жутко вспоминать, как я мучился, проходя путь от начальной стадии идеи убийства до ее осуществления. (Стас усмехнулся.) Не веришь? Напрасно. Все-таки у меня сердце не балалайка и тоже умеет страдать. Но идея оказалась сильнее нравственных мук и совести.
Уже похолодало; задождило; пришлось надеть верхнюю одежду ("Оранжевый плащ!" – подумал Стас). Отвратительная осенняя погода странным образом повлияла на мое состояние духа, придала уверенности совершить-таки задуманное. И наступил день, который я назначил себе днем преступления.