Глава двадцать восьмая
Убийца рассказывает
Я знал Таню, еще когда она была маленькой девочкой, они с раннего детства с Олей дружили. Но наше сближение с ней началось случайно, исподволь, как и все судьбоносное. А с тем, что оно было судьбоносным, думаю, никто не поспорит, ведь оно привело к смерти. Хотя тогда, как говорится, ничто не предвещало такого конца. У меня и в мыслях подобного не было, а у нее, я полагаю, и подавно. А впрочем, кто знает...
Был конец августа, летний вечер, и небо осенью вовсе не дышало, наоборот – стояла страшная жара, даже вечером воздух был невыносимо горяч, как будто над всей землей горел гигантский костер, от которого исходил жар. Таня наведалась в гости к нашей Оле. Но не застала: Оля уже убежала гулять с каким-то мальчиком. (Эти слова больно – уже привычно больно – отозвались в сердце Стаса.) Вали, жены моей, тоже не было дома – ушла по какой-то надобности к соседке.
Из вежливости я пригласил Таню зайти, испить чаю. То есть нет, было же ужасно жарко, и я ей предложил холодного компота – жена сварила из алычи. Таня согласилась, как я подозреваю, тоже из вежливости: глядела она на меня с опаской, все время невольно замирая взглядом на моей бородавке, наверняка казавшейся ей отвратительной, и желанием общаться явно не горела, особенно когда узнала, что я дома один. То есть, понимаешь ли, она изначально чувствовала, что я представляю для нее угрозу, несмотря на то, что я папа ее подружки. Почему она при таких обстоятельствах пошла со мной на контакт, не скажу. То ли эта опаска в отношении меня тут же затерлась, показалась незначительной под спудом обычной жизни; то ли Таня захотела вдруг проверить, насколько верны ее ощущения на мой счет. Так или не так, а компот она выпила с удовольствием и, как бы в благодарность за угощение, пришедшееся в такую погоду весьма кстати, разговорилась со мной. Сперва были какие-то пустячные фразы и вопросы наподобие: "Ах, что за лето знойное в этом году выдалось!" Или: "А как давно ушла Оля и когда обещалась возвратиться?" А затем Таня неожиданно спросила:
– Вы верующий?
Разговор происходил на кухне, мы сидели, как вот сейчас с тобой, друг против дружки за столом, между нами стояла кастрюля с компотом, словно олицетворявшая собой некий барьер меж нами. (Услышав эту аллегорию, Стас не смог сдержать улыбки; Виктор это заметил, но не обиделся.) Ну да, признаю, я люблю иногда красиво выразиться, пусть даже во вред общему смыслу. Но барьер-то действительно имелся, и, чтобы его преодолеть, я решил на ее диковинный вопрос дать тот ответ, какой бы ей пришелся по сердцу. Я подумал, что раз Таню волнуют такие вещи, как вера или неверие постороннего, коим я в принципе и являлся, то человек она, стало быть, религиозный, насколько это, конечно, возможно в ее возрасте. И поэтому сказал, в угоду ее предполагаемым религиозным чувствам:
– Да, я православный. – Хотя сам таковым себя не считал, к россказням об Иисусе, святых, плачущих иконах относился скептически.
Как выяснилось, напрасно я покривил душой. Ошибочно. Таня поменялась в лице; во взгляде ее вместо определенного интереса ко мне, а он был, я, во всяком случае, его видел: всегда ведь интересно то, что для тебя опасно, – так вот, вместо интереса стало заметно разочарование. Так что я поспешил исправиться:
– Ну как православный! – произнес я. – Я хотел сказать: крещеный. Но всех нас крестят, когда мы неразумные младенцы, чтобы мы не смогли воспротивиться. А так нет – я неверующий. Просто-напросто не понимаю, куда можно вставить Бога, чтобы не запачкать его в грязи мироздания.
Эти виляния мои – от православного до атеиста – так и вопили о моей неискренности. Однако Таня ее не разоблачила, поскольку ей, как оказалось, близки по духу были мои речи, и это ослепило ее. Она светло этак улыбнулась, как улыбаются, когда встречают родственную душу. Барьер если не пал, то пошатнулся, а дальнейшая наша беседа окончательно его порушила, мне достаточно было только поддакивать Тане.
Кстати, скажу несколько слов, почему я жаждал от этого барьера избавиться. Не пойми превратно, сперва я не испытывал к Тане ничего, что могло подвигнуть меня на какой бы то ни было поступок по отношению к ней, со знаком плюс или минус – неважно. Я был к ней равнодушен. Но как раз пресловутый барьер, который воздвигла между нами или сама Таня, или природа вещей и который я сразу различил нутром своим, именно барьер этот и взбудоражил меня и собственно стал причиной и корнем всех последующих событий. Вообще, смотрю назад и вижу, что Таня возводила стену не только против меня, но и от всего мира отгораживалась. Он ее не устраивал, понимаешь ли; она им, как бы тебе сказать, брезговала что ли или пренебрегала.
Об этом Таня, между прочим, в основном и говорила в тот душный вечер: кругом, мол, зло и скверна, люди живут не по совести, зная, что их не ждет никакого наказания за проступки и прегрешения, даже так называемые верующие: все равно Бог простит, стоит только покаяться на смертном одре! А я ей лишь, повторюсь, поддакивал да бросал короткие фразы, стараясь, чтобы они были созвучны ее настроениям и мыслям: "Был бы Бог, разве б он такое допустил!" Или же, например: "Все прогнило, с самого сотворения все было с гнильцой". Эти высказывания не соответствовали на самом деле моим размышлениям, потому что я и не размышлял на такие темы, но для Тани они звучали как музыка. И барьер пал, как я уже сказал; Таня была мной очарована, то есть не столько мной, сколько моим критическим – как она, наверняка, определила – взглядом на вещи.
Когда она поглядела на часы и сообщила, замечу, не без сожаления, что ей пора домой, я сказал, что она замечательный собеседник и мне хочется еще с ней пообщаться. Когда взрослый мужчина говорит такое молоденькой девчонке, это обычно воспринимается двусмысленно. Но в нашем случае было не так: я не вкладывал в свои слова второго смысла, а она не искала его. И поэтому улыбнулась в ответ и сказала:
– Я как-нибудь к вам зайду.
Когда Таня ушла, я еще долго сидел на прежнем месте и боялся пошевелиться, чтобы не расплескать то приятное послевкусие, что осталось на душе от разговора с ней. Вернулась жена, удивилась, застав меня на кухне. Спросила:
– Почему ты здесь? Есть что ли хочешь?
Вопрос этот показался мне таким мелким по сравнению с тем, что творилось у меня внутри, что я почувствовал к ней что-то сродни недоуменного презрения. Оно проявилось в моем взгляде.
– Что ты смотришь на меня как на дуру? – обиделась жена.
Я раздраженно бросил, что она дура и есть, и мы, слово за слово, поругались.
И снова поспешу оговориться. У меня не возникло полового влечения к Тане или, упаси боже, влюбленности ни тогда, ни позже. Так что я совсем не похож на тебя, любителя малых и неразумных девчушек. (Виктор со злой усмешкой поглядел на Стаса.) Но интерес к Тане как к человеку после того вечера разыгрался у меня нешуточный. Я с нетерпением стал ждать нашей новой встречи.