Глава двадцать шестая
Оранжевый плащ обретает имя
"Все-таки у памяти странные причуды, – раздраженно думал Стас; за окном между тем уже давно рассвело. – Все бурлит и рушится, сердце в смятении и как будто раздавлено, а она, чертова Мнемозина, ни к селу, ни к городу вытаскивает на свет из миллиона тайников своих какие-то пасторальные и даже идиллические картинки родом из глубокого детства. Ну, причем здесь умиротворенная, как будто неживая, Калмыкия? К чему я о ней вдруг вспомнил?!"
Из привычки считать, что все взаимосвязано и обусловлено одно другим, он постарался найти этому объяснение. Прежде всего родилась мысль, что Калмыкия пришла на ум, как символ нечеловеческого спокойствия, чтобы и Стаса успокоить – утешить и утишить отчаяние, что его охватило. Но он быстро отринул такое предположение, облюбовав иное – то, что больше волновало его душу. Калмыкия, решил он, – это потому что Оля напоминала ему восточную красавицу – прямыми черными волосами, миндалевидными глазами, общим как будто нездешним, по-буддистски отрешенным выражением лица.
Было воскресенье, завтра – первый день новой четверти. Не мешало проглядеть свои конспекты и планы уроков, воскресить в памяти не Калмыкию, а темы, что он будет давать завтра. Но Стас никак не мог себя заставить что-либо делать. Он лежал на кровати, заложив руки за голову, и воображал, будто кровать на самом деле не кровать, а льдина, отколовшаяся от глыбы мира и плывущая по бесконечному океану. "Эх, если б было вправду так, да чтобы не просто плыть в никуда, а – навстречу Оле. А еще лучше – не навстречу, а вместе с ней! С милой, хорошей, любимой... И чтобы ничего и никого вокруг! Ни города, ни школы, ни убийц, ни убитых, ни родных, ни посторонних! Это была бы вечная Калмыкия!" – все ж таки единожды пришедшая метафора не оставляла Стаса.
Ну да черт с ними, с метафорами, аллегориями и прочим неопалимым окололитературным сором! От них есть даже польза, ибо они прикрывают тошнотворную наготу жизни. Куда хуже было, что не покидал его и образ Оли. Ее лицо, как наваждение, плыло перед глазами, хоть открытыми, хоть закрытыми, ее голос звучал в ушах. Стас начинал подумывать, что потихоньку сходит с ума: "Вот тебе и сопутствующая, второстепенная линия!" Но, как бы уговорив себя, нашел в своем тихом любовном безумии и положительную сторону. Оля, наравне со все той же Калмыкией, вытесняла собой из мыслей недавние события, угнетавшие всю сущность Стаса, а именно – его малодушие при встрече с убийцей. И за это он был Оле благодарен. Хотя бы за это, раз уж за небезответность чувств больше благодарить не приходилось.
Чтобы хоть чем-то занять себя и заодно потерзаться, помучиться – возникло вдруг такое желание, – Стас достал из тумбочки стопку "Оля" и принялся перебирать собранные в ней бумаги, с болью вглядываясь в аккуратный круглый почерк любимой. Тетради с классными и домашними работами этого года, словарные диктанты давних уже лет... Он перебирал все это и явственно, с радостной злостью и радостным отвращением к самому себе, ощущал, как разрастается душевная мука. "Так мне и надо! – хлестал себя Стас в мыслях. – Так мне и надо, влюбленному идиоту!" Видел он не буквы и слова, а Олю под ручку с Васькой Чумаковым, ее безразличный, холодный взгляд, которым она смерила его, когда он, возвращаясь от Ковалевых, встретил ее с матерью-библиотекаршей.
Но вот из одной тетрадки выпала половина листка, исписанная явно не Олиной рукой. Буквы неровные, агрессивно острые. «Моя дочь не была вчера на уроке русского языка из-за болезни». Дата трехлетней примерно давности и подпись. Записка от ее отца.
Что-то заставило Стаса вздрогнуть и перечитать ее снова. Уж очень знакомым, до физической боли знакомым показался почерк, явно не три года назад он ему встречался последний раз, а как будто только вчера. Страшная догадка завладела им.
В кипе бумаг на столе он отыскал письмо убийцы, плохо слушающимися руками развернул его. Положил рядом с запиской Олиного папы. Никаких сомнений не оставалось: их написал один и тот же человек! Стаса как будто ударили мешком по голове. Ошарашенный, он с трудом соображал. Получается, что убийца – отец любимой девушки? Вот так поворот! Не хотелось в это верить, но противоборствовать очевидному Стас не мог.
И он зарыдал. Зарыдал, как в детстве, когда в посылке отца не оказалось книги Гофмана, только теперь та детская обида на жизнь казалась смешной и незначительной. И отразились в его плаче и любовные страдания, и жалость к покойной Тане, и тоска из-за кромешной несправедливости и несовершенства этого мира, где юных девочек насилуют и убивают отцы их лучших подружек, где возлюбленные не могут быть верны, а Бог, пусть и существующий лишь в виде метафоры, не желает или не может сделать людей счастливыми.
Чуть успокоившись и в очередной раз смирившись с действительностью, Стас вспомнил, что зовут Олиного отца Виктором Сергеевичем, работает он инженером на маслозаводе, внешность имеет не преступную, а вполне представительную, – Стас видал его пару раз на родительских собраниях, когда тот приходил вместо прихворнувшей или занятой на работе жены. Высокий, с мыслью в глазах, с правильными, в чем-то даже привлекательными чертами лица; чуть портила приятное впечатление только бородавка под носом. И не подумаешь, что такой может убить. Но что-то же им двигало!
Стас опять лег на кровать и уставился в потолок. "Если б можно было проникнуть в нутро и разум убийцы, – размышлял он, – я бы узнал причины, толкнувшие его на такой поступок". А еще ему отчего-то подумалось, что если он поймет суть преступника, то поймет и суть мира, ибо грешник – это соль земли. Да-да, раньше он видел ключ к пониманию вселенной в безумце, теперь в убийце. Ведь это он, Стас, страшился даже деревяшку распилить, чтобы не навредить и без того убогому миру, убийца же пошел на куда более кардинальный шаг; значит, убийца знает о вселенной что-то этакое, что-то позволившее задушить девочку.
Сперва эта мысль показалась Стасу странной, нелепой, но затем он принял ее как неоспоримую истину. А еще как руководство к действию. Он решил встретиться и поговорить с Виктором.
Без колебаний Стас подошел к телефону, набрал номер Ливневых. Раньше он никогда не звонил по нему, но прекрасно помнил эти цифры, как и адрес, как и большинство вещей, имевших отношение к Оле.
Трубку взяли довольно быстро, и это было хорошо, потому что решительность в Стасе уже начинала иссякать, ее хватило не больше чем на одну минутку.
– Алло, здравствуйте, – произнес он в трубку.
– Здравствуйте, – отозвался густой мужской голос на другом конце провода.
– Виктор Сергеевич? – Стас, назвав это имя, отчего-то подумал, что убийцу зовут так же, как его, Стаса, отца. Но родившаяся вдруг мысль, что убийца, качнись маятник судьбы в иную сторону, мог быть и на самом деле его отцом, умерла, едва успев оформиться. Во-первых, при таком положении дел Оля была бы Стасу сестрой и любовь к ней оказалась бы уже не только педофилией, а вдобавок к тому и кровосмешением. Во-вторых, Стас отказывался представить покойную маму в объятиях насильника и душегуба.
– Да, это я, – ответил голос на другом конце.
– Вас беспокоит Станислав Викторович Гусев, я учитель литературы, преподаю у вашей дочери, мне нужно с вами встретиться поговорить об Оле. Ничего особенного, обычный педагогический момент. – Все это Стас выпалил залпом, боясь испугаться и бросить трубку на полуслове. Торопясь, не забыл, однако, утаить истинную причину своего звонка – поразмыслил, что если не откроет карты сразу, то выиграет что-то – скажем, время, чтобы обдумать дальнейшие ходы. Ему вообще вдруг показалось, что вот сейчас, в это мгновение, начинается странная игра между ним и Виктором. Только примет ли ее тот?
В трубке меж тем воцарилось молчание. Словно Виктор обдумывал линию поведения: согласиться на предложенную собеседником игру или все-таки вести беседу начистоту? Поколебавшись, выбрал, видимо, первое, потому как сказал после паузы:
– А что случилось? У Оли проблемы с вашим предметом? Не учит литературу? – Потом вспомнил: – Хотя постойте, сейчас ведь каникулы, занятия только завтра же начинаются!
– Дело не совсем в учебе, – замялся Стас в опаске, что номер не удался, но тут же и выкрутился: – Да, дело не совсем в учебе, – повторил он воодушевленно и даже радостно. – Дело в ее душевном состоянии.
– А что такое?
– Ну, это не телефонный, как говорится, разговор. Нужна личная встреча.
Виктор снова помолчал, потом спросил:
– Когда?
– Да хоть сейчас! – все так же радостно едва ли не закричал в трубку Стас.
– Я сейчас дома и никуда не ухожу, – сказал Виктор. – С удовольствием вас встречу, если вы сможете прийти. Мой адрес...
Стас его перебил:
– Я знаю ваш адрес! В классном журнале записан!
– Тогда я вас жду.
Виктор положил трубку. Стас в раздумьях послушал короткие гудки, унылые, как царившая за окном поздняя осень, и стал собираться.
Надевая куртку, он не без юмора подумал: "Отправляюсь в логово тигра". Было страшновато, но куда сильнее оказался лихой азарт, охвативший Стаса, он был уверен, что игра, а он воспринимал происходящее именно так, не может закончиться его поражением. К тому же Стас успокаивал себя, убаюкивал чувство опасности той мыслью, что в пресловутом логове ему ничего не грозит: вряд ли преступник станет предпринимать что-либо у себя дома, к тому же, учитывая воскресный день, там сейчас наверняка жена Виктора Валентина Васильевна, да и Оля, милая Оля... Как знать, возможно, и она там. Прислушавшись к своим чувствам, Стас признал, что идет к ее отцу во многом в надежде увидеть ее, а желание понять убийцу и мир лишь повод. Азарт и надежда, как ни крути, созвучные понятия, и, словно сговорившись, они заглушили здравомыслие, вопившее о бессмысленности визита к убийце, бессмысленности и чреватости неприятными последствиями.
Когда Стас вышел на улицу, то обнаружил, что идет противный мелкий дождь, но за зонтом, следуя распространенной примете, возвращаться побоялся.