Ученик и учитель ремесла фальшивомонетного Фр. 3

Ярослав Полуэктов
3
Ближе к джипперам.
…Выперла Вихориха в чем была на крыльцо со свечой. Сжала валенки в единую конструкцию. Ёжится и командует:
 – Сюда заезжайте, тут не платно, а если там, – и рукой махнула за ограду, – то бабок стоить будет. Не валите забор. Андрюха, тащи  лопату, подгреби тут  сугроба! Коси им края ёбом. Дезигном не увлекайся, как прошлые гости баловали. Шашлышницу железную отбрось, а не то бампером наедут, дак не починишь… ни того, ни другого. Расширь дорожку к собаке, чтоб успевала… к рванью рукавов. Икебану мою не трожь, пирамиду – молельню – оранжерею не свали, ковер убери от ёлки: не то смахнут на него ёлочный  снежный пух. И не крути ковёр в свиток – смёрзлый он. Да игрушек не побей, стеклянные они, не попорть: махай аккуратно. Малахай береги, в капкан не попади. Теперь ворота закрывай! Замок не ломай: повешай в петлю замок. И ключом не крути: волков в эту зиму нет, и нет рук у волков. Только зубы, хвост и четыре, а то и три лапы у волка.
Вот вредная какая Вихориха–баба! Не дает житья своему любимому и единственному сыну Андрюхе никакого.

Мотор джипперы не глушили: холодно, может заибунеть мотор. Вывалились из Джипа двое товарищей по счастью: Вилли Банглтэтот – подлинно американский подданный,  и Йохан ван Мохел – подданный Вилли Банглтэтота. Мохел с берданом. Вилли едва руки от руля отодрал: не лето! Сороковник, кажись. И баранка не баранка, а ручка холодильного морга, то есть без всякого подогрева и американского утепления шкурками койотов. Не годятся автомобили джипы для Сибири. Только для Аляски, да и то не в каждую зиму.
Из полушубка виллиного маузер торчит:
– Здравствуйте, мэм.
– Здравствуйте, люди дорогие.
– Сюда – не сюда? Похоже, будто по адресу прибыли. Нет тут у вас указателей, ах как неудобно.
– Нормалёк, – говорит Вихориха, – добрались же. Через Трубу ехали или через Объезд? – и хихикнула чего-то.
– Хер его знает, какая у вас тут труба. Канализация что ли есть в лесу?
Хихикнула Вихориха: «Труба это мост из труб через Трубяниху-Чик. А раз доехали, значит через неё. Хоть она и дальше Объезда. А на Объезде мины от партизан. Мы там для своих веточек понатыкали: с флажками. А кто не знает, тому дорога на небеса. Ха-ха-ха.
– Вот так повезло, – рассудил Йохан: по-английски, – ну и русские! Война чтоль опять? – и поглядел на небоскрёб: есть ли следы от шрапнели.
Целёхонек небоскрёб. Даже стёкла есть: французские. С отметки «56 метров над уровнем Сены» пулемёт торчит: вот в чём дело: не так-то просто ошрапнелить зданьице: могут   очередь на кладбище оформить сами, без волокуши.
– И что, через одного к вам через Чику доезжают? – удивился Вилли.
– Именно через одного, – подтвердила Вихориха, – вы в нужную половину попали, а говорите «ехали да и ехали». Над вами счастливая звезда висела, выходит. Андрюха, ты когда мины менял?
– Ты ж не посылала меня!
– Точно, выпало из башки, – сказала Вихориха. – Так сходи, поставь! Не знаешь что ли сам?
– Не могу пока, – сказал Андрюха, – вот дорожку к псу почищу и схожу.
– Выходит, что счастливая звезда была, – сказал Вилли, ничуть не обидевшись что жив остался. – Да ладно, ближе к делу. У вас НЕКТО проживают? – и погладил Вилли маузер, вроде как по привычке.
Вихориху маузером не напугать, у неё пулемет на отметке 56, и девки –  что твои снайперши: вверху и на заимке.
Джипперы оба давно на мушке: как только в ворота въехали.
Могли их сразу после поворота чпокнуть, а до поворота ёлки мешали, да Вихориха не велела: обозвала «грузом двести в потенции» и сказала прицениться на месте. А так, пикнуть не успеют, не то чтоб маузер свой деревянный, ****ь,  достать.
Второй раз несказанно повезло Вилли: жалеют его отчего-то русские паршивцы: чумная страна. Но он того не знает, не чует смертушки: от баб, тупой чеширкот!
– Некты? Сектанты есть такие Некты, – осознательно сказала Вихориха, – так только они в десяти верстах. Езжайте от нас вправо, потом налево в гору. Смотря про что вы.
– Дак про это самое. Людей своих, то есть нужных нам, ищем. Давно ищем. Аж  устали. С дороги оно…
– Дак вы отдохнуть сподобились? Так бы и сказали. Дак проходьте тадысь в дом, наконец, чего съежились бара… баринами! Раздевайтесь. Не до кальсон, ёп! Шубы снять!
Командует Вихориха, будто дочь самого генерала Епаньшина: «Разговоры всякие после».
Отряхнулись гости, вошли.
Гаркнула Вихориха нарочито громко,  будто в ухогорлоносном доме: «Алёнка, Настька, Анка, и ты Тонька, тьфу на тебя, дуйте сюда! Люди-гости добрые пожаловали!»
Упали сверху, ломая  винтовые ступени, девки мигом. Кто-то по верёвке съехал: показал панталон. Как пожарницы американские будто. Будто ждали. (По секрету: на самом деле ждали. А, услышав тарахтенье: ещё эха, а не звук, предупредили мамку. А увидев в окно мобиль: ещё до поворота, в проплешины, тут же сообщили. Так что мамке не в неожиданность было. И пулемет – нижний – был настроен на ворота).
А ничего себе девки. Приглядные девахи.
Одна Алёнка из пулемета строчит, словно Снайперский  Бог.
Другая, что Анка, белке в глаз вмахнёт так, что та даже не догадается отчего померла.
Тонька – самая молодая, самая глазастенькая, дак тоже не промах. С такими девками не страшно в тайге куковать.
Удостоил Вилли девок одним опытным взглядом. Оценил как «пруху себе», сказал вслух: «Красота потом, если дело покотит. Мы к Некту, которого Мойшей зовут. Здесь он? Не  бойсь, Вихриха, мы свои ему. Кабы не свои, стрелять бы стали сходу».
Задумалась Вихориха. Не знает, как лучше поверить. Подумала про нижний пулемёт. Послала девок обратно вверх.
Тихонько одной шепнула: «Обрез захвати и стой вверху лестницы. Пали если что, и начинай с Толстого».
– Вы по всему иностранцы… – сказала Вихориха (а то не ясно будто, по английски так шпрехать!), – а покушать с дорожки желаете? А чайку?
– Есть малёхо… Покушаем. Почаёвничаем. Не без этого. Мадам, извините, мы по делу. Мы сформулируем наш доброжелательный вопрос еще раз: до начала обеда, – и конкретно: – Мойша наш… тут?
Вихориха башку задрала на потолок. И молчит. Думает, наверно чё-то, типа: кто выше, бог или Дарвин.
Зашебуршало вверху. Посыпалась солома из щелей.
– Тут я, черти! – раздался чердачный голос (не с отметки 56, а с гостевого флигелька: дело во флигельке происходило). – Вот так номер! Еле разобрал по лысинам. Вилли, Йохан, вы что ль? Браво-вправо! Откуда по нашу несчастну голову?
– Обыскались тебя, – сердито сказал Вилли чердаку. – Спускайсь давай.  Покажись миру.
Загрохотало. Шевельнулись маскировочные оленьи рога, раздались в стороны. Открылся, скрипя (Вихориха подумала: смазать пора), секретный люк. И выпала лестница–чудесница.
Показались в прорехе добротные валенки: «Алё, вот я!»
– Добрые языки вместо Киева сюда велели ехать. Спускайся, спускайся  уж. Не торопись, не то костей наломаешь. Никого тут в гостях, кроме нас с Йоханом, нет.
– Йобан Рот, разрешите представиться, –  сказал Йохан  Йобан Рот с запоздалым видом рожи.
– Вот так фамилия, – засмеялась Вихориха.
– Если на вашенский перевести, то будет Йохан Красный и Вань Ян Мохел, –  сказал Вань Мохел.
– Не знала, не знала. Буду знать, дорогой Иван Янович Мохел. Можно я Вас так буду называть?
– А чо, называйте, – смилостивился Йобан Рот и улыбнулся наконец-то. В первый раз за двести верст.
– Здорово, здорово, братья. Я рад, – встрял спустившийся, загнанный было в чердак, гражданин.
Обнималки, обжималки. Без овуляшек и капельницы. По-мужски.
– Дело есть для тебя и твоей честной компании,  – сказал Вилли, и подмигнул Вихорихе: «Водки лей. Встречу будем обозначать».
Сели. Обсудили жизнь, а как появились тарелки, наметили проблему.
Но сперва отогнали мансардных женщин и с антресолей девок:  на время: чтоб не подслушивали мужского.
Берданы, маузеры, пулеметы: у кого что, отставились к лавкам и по углам.
Не отрываясь от ложки с хлеблею, Вилли  предлагал вспомнить выгодное, отставленное как-то – по политической обстановке, дельце.
Соглашается Мойша. Заняться ему нечем в помещеньи: а по тайге шныряет ЧК и ищет кой-кого. А этот кой-кто он сам и есть.
– Только я тут не один. Я с сыной. Никоша, вылазь. Пусть на тебя-богатыря дядьки заграничные полюбуются.
Выполз откуда-то избоку – вроде картина-не картина отворилась в сторону, но шкура в рамке – ясно что без рогов, но с мхом вкруговую, молодой гражданин Никоша.
– Сколько у неё тут лазов! – удивился Мохел – туповатый голландский мэн: у них в Амстере как-то попроще всё: один рациональ и минимализьм.
– Это вентрешётка, – сказала Вихориха. – Один художный чудак под картинный фольклор замаскировал. Ведёт к трубе. Знаете такого Славку Брызгалова? Он ещё Лизку ёб.
Не знают гости ебливого фольклориста, а Лизку знают: кто её только не ёб. Даже Одноглазый. Притрагивался пошлым местом. Она в Джорке, а после в Ёкске, первая звезда.
– К войне расположены, – потешается Вилли,  – у русских сибиряков завсегда так: для непрошенных гостей нужный прием всегда  готов, и дырка для отбега есть.
Оторвался Никошка от Тонички нехотя. У них за три дня пряток образовалась одна штука любовь и три сентиментальных романа –  по одному в ночь. Из штанов солома предательски торчит.
У Тонечки под рубахой колет, а щеки рдятся алым маком. Постеснялась спуститься к гостям поначалу.  Дак велела матка слезть тоже.
Вихориха: «Я знаю кого наказать. Тонька, девка противная, у тебя работы что ли нет? Все б тебе любиться да подъибиться. Матери–то расскажу, как ты тут пашешь… подолом да с чужим вертелом.  Зарплаты нынче  не дам. Наплачешься. Не отлынивай – не дома поди! Бегом марш к Андрюхе. Лопату бери и вспомогни пасынку. Прохуярьте дорожку к бане – не пройти там. После с минами всподмогни ему».
– Эге, –  скромно прыснула Тонька.
– Сын что ли тебе? – спросил Вилли, ох и любопытный: все родословные вскопал.
– Помогает, – нехотя признается мать, – забрала к себе, как революция началась. Нехрен ему на войне делать. Мал еще. А мне мужская помощь. Сила в хозяйстве нужна. Да и наше скучное бабское царство разбавил. Правда, не шибко разговорчив сынок. Полковники усатые в голове: оттого молчалив. Газетами интересуется… космическими облаками… дак я его стараюсь от этих дрянных облаков оттащить. Целее будет без этих политик.
– Никоша, а ты пил что ли? Чего красный,  как карась? – перебил Вихориху Мойша. Палестинович он, если кто забыл.
Покраснел Никоша не зря: «Нет, папань… я это…»
– Вижу, что это. Мы тут в облаве сидим, а ты игрушки играешь. Услышат твои вздохи в лесу, эхо от вас идет. С девочками, итить твоё подбрюхо, все наиграться не можешь. Заело чё ль величину? Дык сунь её в прорубь.
Все: «ха-ха-ха».
Продолжил Палестиныч. Толстяку: «Вилюха, у тебя в Америке сынище тоже такой?» – И сынищу: «Хрен заправь, ёкалы-мыно, кому тебе говорят! Чего выставил! Вот бесстыжая харя… бестолковая! Пуговицы щас отпадут».
Вихориха кхекнула. Застрял в горле кхек – смехом не вышел. Согнулась в три дуги и закашлялась: «Мойшевич, хрясни в спину, помру с вас шутников».
Хряснули по очереди. И вместе. И не только по спине, но и ниже. И меж грудей закончили долбёж. Помогло.
Засмущался совсем Никон (ему хряснуть не дали: подрасти сначала велели и набраться ума) и отвернулся. Отошел к двери. Стал оправлять часть тела. А плохо выправляется, не сгибается: не кончив дела по-нормальному, да ещё насмотревшись на хлопёж, завсегда так.
Засмеялся Вилли:
– Попрыгай, млад-человек. Башкой поверти. Кровь в другую сторону хлынет.
Позавидовал Йохан Мохел такой сибирской устойчивости. Запал сам на Антонину:
– Свободна девка для повторного баловства, чи нет?
Сверкнул Никоша глазом и загнал Йохана в неудобный угол, хоть и не бокс: «Не видишь, что моя она, взрослый ты мэн! В харю может?»
– Неплох сын твой, – сказал Вилли, – бойкий. Настоящий член человеческого сообщества. А работящий, нет, человек? Помогает батьке?
– Не то слово! – похвалил Мойша сынка.
------------------
продолжение http://www.proza.ru/2017/06/24/1902