Глава двадцать вторая
Смех да и только
Ведомый слепою надеждой, куда можешь ты забрести? Вряд ли в хорошее место, только в какие-нибудь непроходимые топи, в лучшем случае в тупик. В застывших отношениях с Олей Стасу пока везло больше: надежда просто водила его по кругу незначительного диаметра, кругу, центром которого был он сам. Иными словами, Стас топтался на месте.
Дойдя до некоего пункта, откуда надо было двигаться дальше вместе с Олей либо понять, что им не по пути, он как будто завис в невесомости. Стас, конечно, мечтал быть с ней всю жизнь и даже, если такое возможно, целую вечность, но он вверил себя упомянутой надежде, что все само образуется, и ничего не предпринимал: пресловутая невесомость, а если называть вещи своими именами – нерешительность, та самая, что в детстве мешала ему на уроках труда, теперь не давала точки опоры для действий. Поэтому Стас и мирился с тем, что Оля и на начавшихся каникулах не возобновила свои с ним свидания. "Отдохнем друг от друга. Дадим чувствам время для обновления", – повторял он как заклинание. Тем более что неожиданно нарисовалось захватывающее и, вероятно, опасное приключение – поиски убийцы. Стас все-таки приступил к ним. Приступил как раз в тот день, когда Павел Васильевич удивил глубиной и горечью своего восприятия жизни человеческой – жизни, по завершении коей, по его разумению, якобы должно выясниться, что человек и не существовал.
Какого-то плана, алгоритма или еще чего подобного, что облегчило бы задачу найти преступника, у Стаса не было. Все его следственные, как выразились бы профессионалы, мероприятия свелись к тому, что вечером, перед тем как начало темнеть, он вышел к заброшенному дому, где произошло преступление, и, прохаживаясь по кварталам вокруг него, принялся высматривать мужчин в оранжевой одежде. Возле самого дома он не задерживался, дабы не привлекать внимания.
Это место находилось почти в самом сердце города. Люди как раз возвращались с работы домой, заходили по пути в магазины купить продуктов на ужин, так что в пространстве и времени было многолюдно. Но эта вечерняя городская суета оказалась напрочь лишена оранжевых красок. Правду сказал Антон, что осенью предпочтение отдают серому и черному. Вот уж действительно унылая пора, и причем безо всякого очарования! Только пара-тройка женщин являли собой исключение, выделялись в толпе верхней одеждой жизнерадостно ярких цветов. Одна даже была в красной куртке, на первый взгляд – взгляд издалека – показавшейся мнительному Стасу оранжевой. Но кого-кого, а уж представительниц слабого пола точно следовало оставлять за скобками.
Стас вспомнил, что в годы учебы в большом городе он любил бродить вот так по улицам, вглядываться в лица прохожих. Выискивал красивых девушек и считал их, как пастух считает овец. Доходил счет до нескольких сотен. Откуда у Стаса взялось такое, с позволения сказать, хобби, он не мог взять в толк. Возможно, оно возникло после прочтения одного из набоковских рассказов, в котором персонаж по предложению явившегося к нему черта отбирал для себя нечетное число наложниц из встретившихся ему на улице женщин. Впрочем, Стас уже и не помнил, когда прочел этот рассказ – до обретения этого своего странного увлечения или же после.
"Что ж! – подумал он, обернувшись вслед прошедшей мимо незнакомке в красном. – Если вдруг теперь вернуться к тому юношескому занятию, то я не насчитаю ни одной красавицы. Не потому что их нет в моем родном городе из-за малых его размеров. А потому что их нет вообще в мире. Есть только моя Оля!" От этой мысли сделалось тоскливо, ведь Оля-то не с ним. Но он тут же постарался отогнать от себя эту любовную тоску, как муху: "Не о том я сейчас, не о том. Нужно не пропустить человека в оранжевом плаще!" Протер носовым платком очки – ему показалось, что они запотели от сгустившегося в сумерках тумана, – и снова напряг внимание. Но бесполезно.
Однако на быстрый успех Стас и не рассчитывал. Тут необходимо запастись терпением, заранее настроил он себя. На следующий вечер он снова совершил вылазку к месту убийства. И снова его ждала неудача. Разум ее предсказывал, сердце же отказывалось слушать. Стас тяжело вздыхал от разочарования, перемешанного все с той же печалью по Оле. Иногда промелькивала в нем надежда: а вдруг она сегодня придет?! Следом рождался порыв мчаться домой, чтобы она его застала, однако Стас останавливал себя: не придет. Если в светлое время суток не соизволила, то уж вечером точно нет. Они еще в начале своей связи договорились, что она будет к нему заглядывать только днем – вечерние посещения могли вызвать резонные подозрения, дневной же свет самой своей целомудренностью скрывал настоящую цель визитов, выставляя напоказ цель мнимую – дополнительные занятия русским языком.
Третий вечер поисков Оранжевого плаща стал для Стаса вовсе черным. Он нашел совсем не то, чего искал. А именно – доказательство того, о чем догадывался, но не хотел признавать даже на подсознательном уровне – доказательство обреченности их с Олей отношений. Если сказать проще, он встретил Олю, на вид весьма счастливую, шедшую под ручку с другим. И с кем! С Васькой Чумаковым, с этим жирным сопляком и записным шутом! Как же коварно насмехается судьба над ним, бедным Стасом, подсылая такого соперника. Поневоле подумаешь, что вся жизнь – шутка, а мир создан для чьего-то увеселения.
Кстати, сам Василий Чумаков считал, что мир создан как раз для его увеселения. Сызмальства он уверовал: все, что ни есть во вселенной – от крохотного микроба, не различимого невооруженным взглядом, до обратной стороны Луны, которую тоже так просто не увидишь, – так вот, любую вещь можно подвергнуть осмеянию. Если ты существуешь, значит, в тебе заведомо присутствует забавная сторона. Ну, а если ты человек, то ты целое вместилище смешного, стоит только открыть тебя, как тот запечатанный сосуд.
Вася не без гордости замечал, что как раз это – открывать людей, – в отличие от учебы, спорта и прочей чуши, ему хорошо удается. Всегда его выделяло умение находить в людях яркие потешные черты, привычки, манеры, находить и выставлять их напоказ – либо рассказывая об этом окружающим на словах, либо демонстрируя в собственном театре одного актера: он овладел искусством бесхитростной, но все-таки обидной пародии.
Под хохот одноклассников Вася показывал, как широко расставляет ноги при ходьбе Витя Усачев: "Ни дать ни взять, обделался!" Как морщит нос, когда думает у доски над задачей, Аня Мирошникова: "У нее мозг в носу, наверное!" Как ежесекундно поправляет очки учительница физики Ирина Анатольевна: "Словно боится, что они улетят: взмахнут вот так дужками и упорхнут в окно или дверь!" Без своей порции юмора никто не оставался.
Возможно, смех для Васи был своеобразным средством защиты, и он смеялся над миром, чтобы мир не посмеялся над ним: он жутко стеснялся своей нездоровой полноты.
Так или иначе, а ни один урок не обходился без Васиных шуток. Преподаватели к этому давно привыкли, посему оставались к ним глухи. А однокашники хохотали, даже когда было не очень весело, лишь бы самим подольше не становиться объектами Васиных насмешек: все-таки это не очень приятная роль, если не попытаться принять ее философски. А в том, что он до каждого в очередной раз доберется, ребята не сомневались. Единожды попав в круг Васиных шуток, человек из него не выпадал; по какому-то никому не известному распорядку Вася через время возвращался к нему, с секирой своего юмора.
Единственная, кого он не позволял себе затрагивать, была Оля Ливнева. Другие этой избранности не замечали, а Оля полагала ее само собой разумеющейся и причину ее видела в своей внешней привлекательности. Причина действительно была связана с красотой девочки, однако крылась глубже, чем можно было представить: с шестого класса Вася был влюблен в Олю, поэтому и оставлял ее как бы вне игры.
О, как же она ему нравилась! Ее пальчики, ее волосы, глаза, улыбка... Даже когда она вступила в пору созревания, причем едва ли не первая из одноклассниц, даже тогда Васе совершенно не хотелось над ней шутить, хотя так и просилось что-нибудь по поводу девичьих персей или еще чего. Он предпочитал молча и незаметно восхищаться Олей. Обожающим взглядом он следил за каждым ее шагом.
И вполне естественно, что он стал свидетелем и первых шагов любви Оли и Стаса – Станислава Викторовича. Когда в тот октябрьский день она направилась после уроков в кабинет русского языка и литературы, Вася украдкой проследовал за ней и, когда закрылась дверь, прильнул к замочной скважине. Он увидел, как они поцеловались, и сердце его заколотилось, точно бешеное, а сам он затрясся от гнева, ревности, презрения. Потом Станислав Викторович подошел к двери и вставил в скважину ключ, тем самым лишив Васю возможности подглядывать дальше. Но Вася примерно знал, что происходит там, в классе, где дети обычно учатся грамотно писать и уважать родную литературу; знал, потому что смотрел фильмы для взрослых, стремясь обнаружить в них что-то такое, что можно потом использовать в своих шутках: должны же шутки взрослеть вместе с их автором.
Вася, со свойственным ему воображением, представил, как за закрытой дверью разворачивается такая сцена, что хоть сейчас в порнофильм вставляй, и ему стало нестерпимо больно. У него щемило в душе и тогда, когда он, подслушав, как они договариваются встретиться после уроков, с традиционной своей усмешкой говорил: "Так это сейчас называется?!" А уж в эту минуту!.. Не в силах сдержаться, Вася разрыдался, как пятилетний мальчик, и убежал прочь, при этом едва не сбил уборщицу, мывшую в коридоре пол. Та вслед обозвала его оглоедом и шалопаем.
Он не находил себе места, метался по городу, как зверь по клетке, и город был слишком мал по сравнению с его горем, а прохожие казались ничтожными букашками, которых так легко утопить в океане его печали. Но Вася никого не хотел топить, только Станислава Викторовича, этого гнусного совратителя невинных созданий. А ведь раньше он уважал Русича, наблюдая, как тот высмеивает чужие ошибки, уважал и считал своим собратом по юмору. Но теперь это в прошлом!
Вася корил и проклинал себя за то, что сбежал. Не надо, не надо было оставлять Олю с этим старым гадом (Вася считал его старым), надо было ломиться в дверь, поднимать шум, звать на помощь – спасать Олюшку (Вася звал ее так в фантазиях, иногда повторявших самые смелые сюжеты фильмов), спасать из его грязных лап! Ах, ну почему не остался?!
Впрочем, что причитать? Все уже наверняка закончилось – по тем же кинокартинам Вася знал, что много времени для этого не требуется. Подумав, в каком блаженстве должен сейчас пребывать Станислав Викторович, он что есть мочи пнул валявшуюся на тротуаре пластиковую бутылку. "Если бы это была не бутылка, а лицо этого урода!" Эта спонтанная мысль стала началом жгучего желания мести. Проучить! Наказать Станислава Викторовича! Нужно только поразмыслить как.
До самой темноты Вася, не разбирая дороги, бродил по улицам и переулкам и строил планы мщения. Понятно, что все они поначалу имели свойство сообразности с его натурой, стремящейся жизнь обратить в шутку. Главной целью Вася видел высмеять Станислава Викторовича. Намазать учительский стул клеем? Как бы невзначай окатить из ведра водой? Нацарапать на доске в его кабинете неприличное слово? Развесить на столбах по городу плакаты с надписью: "С. В. Гусев – нехороший человек!"? Бросать в его почтовый ящик анонимные записки не изредка, а каждый день? (Вася иногда забавы ради писал Стасику смешные анонимки, причем выводил их левой рукой, чтобы адресат не определил по почерку, кто их творец.)
Нет, нет и нет! Все это как-то мелко: не соответствует воздаяние тяжести прегрешения. Вася ударил по еще одной бутылке, попавшейся под ноги, – горожане вечно их разбрасывали где ни попадя.
А что если просто взять да рассказать о том, что сделал с Олей Станислав Викторович? Всем-всем рассказать! Тогда у Русича наверняка будут большие неприятности! Но и эту идею Вася немедля отринул. Так ведь будет затронута Оля, чего он совсем не жаждал: от ее имени исходит свет, зачем же плевать на него – и на имя, и на свет.
Ну, как же отомстить?!
Совсем стемнело. Вася вернулся домой. Привычно получив нагоняй от мамы, на этот раз за то, что явился так поздно, он заперся у себя в комнате.
Не зря, видно, говорят, что дома и стены помогают: в подтверждение этой прописной истины, едва он присел на свою родную кровать, родилось счастливое решение. "Самый лучший способ отомстить Станиславу Викторовичу – это не мстить вовсе, а отбить у него Олю! Разбить ему сердце, если оно, конечно, есть у этого уродца!" – подумал Вася. С этой мыслью разлилось по всем уголкам души умиротворение. Час расплаты грядет! И он знает, как его приблизить! В конце концов, в близости Оли и Станислава Викторовича Вася даже нашел плюс: не будь этой близости, он так и вздыхал бы молча по Олюшке, не решаясь подойти. Теперь же он начнет действовать!
И со следующего дня Вася не оставлял Олю в покое. Постоянно ее задевал, отпускал недвусмысленные двусмысленности, вгонявшие Олю в краску. Когда удавалось остаться с ней в некотором отдалении от одноклассников, шептал ей на ухо шутки, где ставил рядом ее и учителя литературы.
Так продолжалось недели три, на протяжении коих Оля поначалу просто удивлялась перемене отношения к ней, а потом попала во власть смутных предположений: Вася что-то знает... Это отравляло ей радость встреч со Стасом, да и все существование, если обобщить.
Наконец, Оля не вытерпела. Когда Вася после уроков вызвался проводить ее домой, по дороге спросила с раздражением:
– Толстый клоун, чего тебе от меня надо?
Вася усмехнулся.
– Того же, что ты даешь Стасику!
– Что ты имеешь в виду? – Оля даже приостановилась от неожиданности услышанного, хотя могло показаться, что она застыла на месте всего лишь в раздумьях, как лучше обойти возникшую на пути лужу.
– Не прикидывайся, пожалуйста! Ты понимаешь, о чем я! Я все знаю про вас со Стасиком! – Сказав это, Вася явственно ощутил, как у Оли похолодело на сердце: на него так и повеяло холодом. Сперва он этого испугался, а уже на другой миг совладал с собой: цель оправдывает средства. – Свечку не держал, но видел.
– Да что ты мог видеть, жирный?!
– А как вы заперлись у него в классе!
– Мы причастные обороты учили!
– Видел я, как вы учили! Рот в рот! – вскричал Вася. Перед ним опять живо предстала та сцена, и ему вновь сделалось больно, почти как тогда. Но он не отступал: – Так что не прикидывайся, пожалуйста! Если не будет так, как я хочу, я все всем расскажу – и Стасику не поздоровится. Сейчас таких любителей малолеток сажают не раздумывая. Да и тебя мама с папой по головке не погладят.
Оля не догадывалась, что от ее имени исходит свет и нельзя на него плевать, а потому Васиной угрозе поверила, приняв ее за чистую монету, а не за блеф, коим она была по сути.
– Чего ты хочешь? – спросила она.
Вася торжествовал.
– Ты думаешь, я попрошу интима? О, я не такой, как этот... Давай просто гулять по вечерам вместе, а дальше поглядим, как слепой говаривал. А к нему даже не подходи.
– Ну и гад же ты! – Оля смотрела на Васю с отвращением; тому было от ее взгляда не по себе, но он все равно был счастлив. Все ее вечера теперь станут и его вечерами, Васиными! А на Стасика времени у Оли просто-напросто не останется! Первый шаг на пути к возмездию, таким образом, сделан.
Вот с тех-то пор, совпавших по времени с убийством Тани Ковалевой, и прекратила Оля свидания со Стасом. Он видел в том и ее переживания из-за трагедии с подругой, и обиду на шутку, отпущенную им на похоронах, и – в худшие моменты – остывание чувств, но даже подумать не мог, что на деле возлюбленная поддалась шантажу одноклассника.
Впрочем, только первые пару дней вынужденные прогулки с Васей приходились Оле в тягость. Уже на третьем свидании она подпала под юмористическое обаяние одноклассника, а на четвертом и вовсе оказалась покорена. Вася так много и мило шутил, так веселил спутницу своими ужимками, такие забавные рассказывал анекдоты, что по-другому и быть не могло, – он сам так самоуверенно считал и действительно был не так уж далек от правды. Сказано же, рассмеши женщину – и она твоя.
В общем, о Стасе Оля больше не вспоминала; выяснилось, что не так уж много места занимал он в ее мыслях и жизни. И тот черный для Стаса день, когда он лицезрел Олю под ручку с Васей Чумаковым, ей, наоборот, казался радужным и светлым. Вечор она первый раз поцеловалась с Васей и даже дала потрогать себя за грудь; ее сердце пело.
А у "толстого клоуна" оно, в свою очередь, плясало. Стало быть, счастье не только в смехе, но и в любви?! Шепча очередную остроту Оле на ушко, Вася увидел на другой стороне улицы Стаса, заметил, как вытянулось у того лицо, домыслил, как съежилась душа. Он приобнял Олю, наблюдая краем глаза, как Стас, развернувшись, стремительно уходит прочь. Спина его была сутула и как-то печальна. Вася ликовал.
И кстати, счастье не только в любви, но и в отмщении!