Хорошо помню: я был в белой рубашке и без пиджака. Вообще-то, сентябрь – не самый теплый месяц для Воркуты и где-то ближе к его финалу, как правило, прилетают первые «белые мухи». Те самые разведчики, что, уточнив обстановку, уже сигналят всем остальным: «Налетай, снег-ветер-мороз! Тут на ближайшие месяцев девять для нашего брата – раздолье! Ура-аа!! Вали, засыпай. Морозь!»
Но это – ближе к концу месяца. А в начале сентября… А в начале могут быть вот такие деньки: ясные, солнечные и довольно-таки теплые. Довольно-таки - это такие, когда кто-то ходит в плащах без свитеров, кто-то – в пиджаках (иногда поддев под них легкие, в одну нитку, свитера), а кто-то – так, как мы с отцом, вообще в одних рубашках. А что? Последние теплые деньки. Так пусть этим теплом напитывается тело (в котором здоровый дух!), а не одежда.
Тем более, у отца только что отгремел День шахтера, а у меня самое первое в жизни Первое сентября. Нет, так-то, конечно, сентябри, скорее всего, были и до этого. Но они проходили как-то тускло и однообразно, а потому – практически незаметно. А вчера… Или позавчера?! В общем, не важно. На днях была целая линейка и я даже читал на ней стихи. Про то, что вот, я уже вырос, пришел в школу и буду учиться, как и дедушка Ленин, на одни пятерки. Правда, в то, что на одни пятерки, - верилось как-то слабо, поэтому после стихов, я, уже от себя, добавил: «И на четверки». И все засмеялись. А потом, уже в столовой, большие пацаны, давали мне небольные подзатыльники, смеялись и называли пока что не очень понятным, но, по всей видимости, не самым плохим словом - «хорошист».
Поэтому я шел в праздничной, белой рубашке с длинным рукавом. Почти такой же, как и отца. Только у него была значительно больше, но тоже – с длинным рукавом. А брюки у меня были от школьной формы - плотные, теплые, серые, противно коловшие ноги, особенно под коленками. Я, соответственно, был уже большим, школьником. И отец не держал меня за руку. Мы просто шли рядом.
И шли не просто так, а по делу. Записывать меня в музыкальную школу. Вчера отец с мамой долго сидели на кухне и решали – куда бы, кроме школы, меня ещё записать, чтобы я, до того, как они придут с работы, не шатался бы без дела по улице, а был под взрослым присмотром. Бабушки у нас не было. Вернее, была. И даже не одна. Но жили они где-то очень далеко. За Москвой, в которой много всякого разного мороженого и… Значки! Кучи… Просто кучи значков!
В общем, бабушки жили отдельно от нас и за мной кто-то должен был смотреть. А лучше школы может быть только школа. Но уже другая, музыкальная. Вот меня и решили в неё записать. Чтобы я учился играть на каком-нибудь инструменте. Когда дело подошло к выбору этого самого «инструмента», отец сказал, что скрипка – это для девчонок. «Пи-пи-пи, сю-сю-сю»… Во взглядах мы с отцом сходились довольно редко, но тут я, вспомнив Лешку из второго подъезда, которого постоянно во дворе дразнили пацаны – «Скрипа-а-ач!!», без каких-то вопросов согласился с его доводами. А по пианине отец сказал, что его никуда не возьмешь: «Вот, пионерлагерь например. Как ты с пианино?!». А вот если баян… Сосем другое дело! Развели тот же прощальный костер. А ты – раз! – и заиграл: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих!». Представляешь?
Я и представил. А что? И правда, классно! И мы пошли записываться, чтобы меня научили играть на баяне.
* * *
Народу в музыкальной школе было значительно меньше, чем в обычной. Можно сказать, вообще никого не было. Никто не бегал по коридору, не орал во всё горло, не съезжал по перилам и не прыгал через скакалку. Две или три бабушки с пацанами моего возраста или чуть постарше чинно сидели на стульчиках у одной из дверей. Время от времени из неё выглядывала какая-то тетенька и забирала с собою, вовнутрь, одного из пацанов. Через какое-то, не очень большое время, он выходил, на смену ему в дверь заходила бабушка. И когда она возвращалась – веселая или не очень, они двигали к выходу, а тетенька забирала следующего пацана.
* * *
Народу в коридоре было совсем немного, поэтому очень даже быстро, выглянув из дверей, тетенька посмотрела на меня, спросила у отца моё имя – фамилию и, взяв меня за руку, завела вовнутрь. В большой, светлый зал, в глубине которого, ближе к огромным, почти во всю стену, окнам стояло что-то большое и черное. С такими же клавишами, как у того пианино, что было в школе, только ниже, шире и не прямое, а какой-то загогулиной.
Тетенька подвела меня к мужчине, что сидел на небольшом, вращающемся стульчике у этой загогулины и тот, повернувшись ко мне, сразу же спросил:
- Ну что, Костя, хочешь быть музыкантом?
- Не-ее.. Я хочу - солдатом. С автоматом. И пограничной собакой. Просто, у нас бабушки нет. Вернее, есть. Даже две. Но они далеко. А я не в детский сад, в школу хожу. Но там уроки - не весь день. И за мной – смотреть надо.
- Ясненько. Ноты ты знаешь?
- Ноты? Нет, не очень. Но вы-то знаете?
Мужчина неожиданно засмеялся:
- Я-то?! Знаю…
- Вот и научите. Я ведь учиться пришел. В школе про буквы рассказывают (правда, я их уже знаю, даже читать умею!), а здесь, вы – про ноты. Правильно?
- Правильно! Вот и слушай, запоминай. Ноты – это такие птички. А птички – поют. И у каждой – свой голос. Ворона ведь поёт совсем не так, как воробей?
Естественно. Я молча согласился с таким железным доводом. А мужчина, тем временем, продолжал:
- Птичек-нот - семь. Зовут их - до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Сидят они внутри каждого инструмента. И под крышкой этого рояля – тоже. А когда я нажимаю им на хвостик…
И мужчина нажал на белую продолговатую клавишу. Такую же, как и на аккордеоне, что у дяди Стаси, который живет во втором микрорайоне и к которому мы ездили встречать Новый год. Потому что у него была ёлка, а у нас нет. А ведь подарки Дед Мороз кладет именно под ёлку. Вот, чтобы не остаться без подарков, мы и поехали в этот микрорайон. Правда, Дед Мороз положил подарок только мне, совсем забыв про отца и маму, но всё равно, там было весело. И дядь Стася играл на аккордеоне.
Вот на такую же белую клавишу, как на его аккордеоне, только больше, этот мужчина и нажал.
- Вот, слышишь? Мы нажимаем птичке на хвостик и она поет. Каждая – по-своему. Это – до. Это – ре. Это – ми… До, ре, ми, фа, соль, ля, си… Запомнил?
И мужчина ещё раз, но уже значительно быстрее, не одним пальцем, а всеми сразу, но по очереди, нажал на клавиши.
- Запомнил.
- Ну, тогда мы сейчас сыграем с тобою в игру. Она называется «Угадай ноту». Я буду нажимать на клавишу, а ты отвернись, отвернись…Вот так. Я нажимаю на клавишу, а ты мне говоришь, какая это нота.Вот эта. Какая?
- Си?
- Правильно. А эта?
- До?
- Точно? А если подумать?
- Фа?
Несколько минут мужчина нажимал на клавиши, а я, стоя к нему спиной, называл ему ноты. Когда правильно, а когда, по всей видимости, не очень. Закончив с нотами, мужчина повернул меня к себе, накрыл клавиши крышкой и постучал по ней незаточенной стороной карандаша – «пам, папам, папам, па».
- Сможешь повторить?
И протянул карандаш мне…
* * *
Ну, а потом меня вывели из зала и в него зашел отец. Как, уже дома, он рассказал за обедом маме (я тоже сидел за столом, ел, а потому – всё слышал), ему сказали, что у ребенка (у меня, значит) слух есть, но… Не абсолютный. Поэтому его надо развивать. Надо купить проигрыватель, пластинки (или радио без пластинок) и пусть мальчик слушает музыку. К тому же он маленький. А баян – инструмент тяжелый. Было бы лучше, если бы вы пришли к нам, в музыкальную школу попозже. Года через два, три. Мальчик подрастет, прослушивание музыкальных композиций разовьет у него слух… Вот тогда.
Но это отец расскажет дома, за обедом, а тогда мы с ним, конечно, расстроились. Но не очень сильно и совсем ненадолго. Потому что отец сказал, что раз тут - не особо, то надо себя чем-то порадовать, чтобы поднять настроение на тот уровень, который должен соответствовать празднику выходного дня. Ему для этого достаточно бокала бочкового пива, а мне - стакана томатного сока с мякотью и солью. И мы пошли с ним в «Соки-Воды», что у «Детского Мира».
А идти туда от музыкальной школы нужно было мимо бассейна, на доске объявлений которого была бумажка про то, что объявляется набор детей в секции плавания таких-то и таких-то годов рождения. Отец остановился у этой бумажки, прочитал её, посмотрел на меня… И мы зашли вовнутрь. Чтобы записаться!
И правильно сделали. Потому что там, внутри, было куда больше народу, чем в музыкальной школе, и что самое классное – значительно веселее! Все носились туда-сюда, кто-то искал какую-то шапочку, тётка у дверей, что вели в раздевалку, сильно ругалась и кричала, что без мыла и мочалки никого не пустит.
И я сразу понял: нам – сюда. Нам надо было сюда с самого начала! И мы записались в эту самую секцию плавания. И это было правильно. Потому что, как ни странно, но время от времени я приносил из бассейна… И не обязательно из нашего, на соревнованиях мы плавали и во Дворце Пионеров, а потом - и в других городах. В общем, время от времени, я приносил из бассейна то диплом, то грамоту. А иногда – кубок.
А диплом, грамота (или, тем более, кубок!) - куда лучше тройки по сольфеджио. Поэтому, через три года, когда я подрос, мы с отцом уже не пошли в музыкальную школу. Тем более, что проблемы - присмотреть за мной, как таковой уже не было…