ЛЮСЕ
1.
Женщина, с тобой не сладишь. Мысли косишь на корню.
Ну какого чёрта ради камни слов тебе граню?
Как мальчишка нахлобучишь чёрной шапки чёрный мех.
Ясноглазый и певучий из-под шапки вскинешь смех.
Ну скажи, какого чёрта, как невольник заклеймён,
Пью одно среди бессчётных ваших евиных имён.
2.
Я был с бессмертными на ты
в соседстве звёзд в своём чертоге.
Смотрел, бесстрастный и жестокий,
на бегство дневи и тщеты.
Но полчища ветров осенних
постройку ветхую смели.
И я стоял,забытый всеми,
а жизнь трезвонила вдали.
Теперь я -- раб. Когда, склоняя
причёски драгоценный лён,
проходишь в дверь – взгляни: я с краю
всегда коленопреклонён.
Ты вправе чьей-то быть женой,
кивать гиганту и пигмею.
А я коснуться не посмею
твоей руки в толпе земной.
Но улыбнёшься ненароком,
взглянув, и убежишь скорей.
И тот, кто мнил себя пророком,
дрожит от счастья у дверей.
3.
Наш клуб вот-вот обрушат набеги каблуков.
Тебя ведут и кружат радисты из цехов.
Глотаю горечь словно прах. Скорей к дверям, и вдруг
Ты рядом, ты в моих руках. В руках. О грубость рук!
О лёгкая и светлая, скажи, скажи сначала,
Каким счастливым ветром тебя ко мне примчало?
Недвижны руки, а глаза смеются и лучатся.
Не убегай, не ускользай, дай мне сказать, молчальница!
Не отпускаю! Не отдам! Не в силах! Не смогу!
Тебя относит навсегда в житейскую пургу.
Той быстрины не утолив, ты канешь в ней, звеня,
Как песня, спетая вдали, не для меня.
4.
Пусть дни -- поблёкшие картины,
Ты оживила ту одну,
Кружилась в танце и водила
Мой взгляд, как кисть по полотну,
То ослепительной осанной,
То побледнев в тени ветвей,
Звучали краски несказанной
Неброской прелести твоей.
Струились, жили и горели
И освещали каждый раз
Твой профиль -- гаммой акварельной,
Лицо -- сиренью этих глаз.
О мой художник! Всё бездарно
С тобою рядом. Всё -- мазня.
Бледны девчонки Ренуара,
Мертвы глаза их для меня.
Ужель недрогнувшей ладонью
Ты всё отбросишь, и потом
Набросок в прошлое затонет
Закрашиваемым холстом.
Не стань бесплотной пантомимой
В глухой обманчивой тени.
В душе моей неповторимый
Шедевр не перечеркни.
5. Будь я художник
Я б перенёс на холст сквозь дым любимой трубки
Осенний цвет волос, лица рисунок хрупкий.
И чуткость губ , подчас капризно прихотливых,
И лучезарность глаз в сиреневых отливах,
Как жажда жить больших, отзывчивых до боли
Всю трепетность души стремящих из неволи.
В текучем свете дней, в лучах зари с картины
Ты б улыбалась мне, смеялась и грустила.
Ты б для меня жила, презрев долги и сроки
Житейской, как мираж, обманчивой мороки
6.
Пустырём к миражу новостроек
ты уходишь...И, словно во сне,
в небе вымершем отсвет нестоек,
снег безжизненный будто ослеп.
Ты в снегу ускользающей тенью.
Наш автобус ушёл. Ни души.
Только я безнадёжно затерян
в засыпающей этой глуши.
Только там – за невидимой речкой
ледяная усмешка огней.
Это город тасует и мечет
череду утомительных дней.
Там круженье не помнящих смены
треволнений, забот и примет.
Те же лица, трамваи и стены...
А тебя, о печаль моя, нет.
7.
Знал я русых и темноволосых,
Завязавших на жизнь узелки,
Знал прижимистых и без вопросов,
Знал судивших совсем по-мужски.
Но не помню такой тонколицей,
Чтобы даже улыбке не жаль
Сокровенной свободой делиться
И чтоб так беззащитна печаль.
О любимая! Чья-то чужая!
Если правде святой вопреки
Я тебя пусть хоть в мыслях ужалю.
Что ж, мы все на словах -- добряки.
8.
Её лица коснётся осень.
О время, позабудь о ней!
Ей, удивительной, как осень,
Мстить и предписывать не смей.
Души покорной не растрачу,
Пока живут они вдали --
Её глаза, огонь прозрачный
Над всеми муками земли.
Ей всё равно. Судьба решила,
И жизнь ведёт её домой.
Её улыбка -- как снежинка
В день неизбежности самой.
Она уходит. Вечер синим
Штрихует, стёкла леденя.
И на оконной крестовине
Безликой жизни пятерня
9.
Взглянула ты -- и мир готов
Стать шире и добрей.
Твой взгляд внезапный как глоток
В пустыне, как апрель.
Непостижим и страшно прост,
Пока в душе таим.
И жизнь пронзительна -- до слёз
Присутствием твоим.
( Цикл писался в конце пятидесятых годов)