Глава пятнадцатая
Дорогою возвратной
Считая себя человеком хотя и греховным, но не лишенным чести и благородства, Сергей Степанович никогда не называл имени своей любовницы, даже наедине с собой, даже в мыслях. Да и вообще, едва покинув ее теплую постель, тут же старался забыть о ее существовании, чтобы не дать ни шанса угрызениям совести. Для этого, по пути домой, он размышлял на всякого рода отвлеченные темы, такие, чтоб погромче тарахтели в голове и заглушали голос стыда, – напрасно жена упрекала его в отсутствии такового.
По специальности Сергей Степанович был учителем географии, и по идее его должны были увлекать раздумья о пространстве. Однако же он, бредя дорогою возвратной, чаще всего озадачивался думами о природе времени, думами, одолевавшими его едва ли не с раннего детства. "Какая же удивительная вещь – время! – восторгался он. – И как же мы, люди, не дорожим тем, что нам посчастливилось оказаться внутри, а не вне его!" В том, что вне времени нет ничего хорошего, Сергей Степанович даже не сомневался. Потому что там вообще нет ничего! Но вместе с преклонением перед таким недооцененным чудом вселенной, как время, присутствовала и растерянность. Сергей Степанович силился, но никак не мог постичь умом, как оно устроено. То ли это прямая линия, незаметно и необратимо ведущая мир из прошлого через настоящее в будущее, то ли нечто вроде беспорядочного мотка ниток, где основная нить, бывает, расслаивается на несколько нитей потоньше, а бывает, наоборот, затягивается в трудно распутываемый узел. Первый вариант казался логичен, но уныл. Второй был повеселее, представлял непаханое поле для работы воображения. Но после смерти Тани он стал пугать, поскольку, если именно он соответствует действительности и – больше того – определяет ее, то тогда появляется возможность того, что он, Сергей Степанович, – убийца девочки.
Успокаивать себя, на пальцах разъяснять себе, что это вряд ли вероятно, иногда было просто некогда. С той поры как не стало Тани Ковалевой, прошло четыре дня, и за этот срок Сергея Степановича невыносимо измучили, издергали, затаскали. Его вызывали в милицию, прокуратуру, отдел образования, задавали десятки вопросов, заставляли составлять десятки отчетов, служебных записок, прикладывать десятки выписок из личных дел и характеристик. Хотя все, что он говорил и писал, сводилось примерно к одному: врагов и подозрительных друзей у Татьяны Ковалевой не имелось, в сомнительных компаниях замечена не была, семья к числу неблагополучных не отнесена.
– То есть вы нам помочь ничем не можете? – уточняли у него.
– Увы, – разводил руками Сергей Степанович, чувствуя при этом себя донельзя виноватым: не уследил, не уберег лучшую ученицу школы, да еще и помочь не может, директор называется! Педагог!
Чтобы хоть как-то посодействовать поиску преступника, он бывал подчас по-шальному готов выкрикнуть в ответ на очередной вопрос: "Я! Это я убил!" Но сдерживался, потому что не был уверен в своей виновности, а только рассматривал ее как одно из предположений. Сдерживался и продолжал переживать. За эти четыре дня он даже ни разу не смог выбраться к предмету греховной своей страсти: на это удовольствие его не хватало ни физически, ни душевно.
Слегка смягчала терзания Сергея Степановича мысль, что Таню все же не выбросило смертью, как волной, из времени. Она осталась – пускай и в прошлом. Тем паче что прошлое – не такое плохое время, даже наоборот – хорошее, ведь его всегда можно просеять через сито памяти, оставить только приятные воспоминания.
В тот день, оказавшийся предпоследним в первой учебной четверти, опять допоздна Сергей Степанович пробыл в отделе образования, – там проводили очередное экстренное совещание "по вопросу убийства учащейся". И опять навестить любовницу не было сил, да и устроенный женой скандал еще оставался свеж в памяти. Поэтому он сразу направился домой. Звезды не светили, фонари горели через один, а то и через два, и Сергей Степанович без особого успеха пытался в потемках обойти лужи. Ближе к дому ноги совсем промокли. Очутившись наконец в уютном пространстве родной квартиры, он не мешкая и с наслаждением стянул с себя в прихожей мокрые ботинки, а потом носки.
– Босой, как блудный сын! – с язвительной, но горькой усмешкой заметила вышедшая из комнат Лариса Владимировна. – А скорее блудный муж! Опять был у "этой"? – Она не удосужилась придумать сопернице другого прозвания, считая, что "эта" – оскорбительнее самых гнусных кличек. Оскорбительнее прежде всего потому, что любая кличка подразумевает какое-либо свойство для нареченного ею, пусть и отрицательное, а значит, и оживляет, наравне с именем; безликое же "эта" не подразумевает никаких свойств, следовательно – лишает жизненности и дарит надежду, что любовница мужа существует только в виде туманного образа в ее, Ларисы Владимировны, голове. Все это Лариса Владимировна не формулировала с осознанной четкостью, но в душе чувствовала.
Сергей Степанович утомленно покачал головой.
– Я был на совещании в районо. Клянусь тебе.
– Единожды солгавший, кто тебе поверит?
– Слушай, хватит, пожалуйста, играть библейской фразеологией. Я ужасно устал и проголодался.
– Там не кормили?
– Где там?
– У "этой"!
– Повторяю, я был в районо! Давай поужинаем, Ларис. Просто давай поужинаем, прошу тебя.
Лариса Владимировна постояла молча, глядя сверху вниз на мужа, присевшего на тумбочку для обуви. И так ей стало его жалко, лысого, промокшего и усталого, что она ему поверила.
– Сейчас разогрею, – сказала она. – Попарь пока ноги в горячей воде, а то простынешь.
Ужин прошел, как говорится, в обстановке добра и мира. Супруги даже побеседовали о разном, чего давно уже не случалось.
– Как ты считаешь, Лар, – сказал среди прочего Сергей Степанович, – может быть, стоит оформить в школе какой-нибудь стенд в память о Тане Ковалевой? Я вот думал об этом. Все-таки хорошая девочка была, жаль ее и не хочется, чтобы забыли. Надо организовать ей хорошее прошлое. Биографию ее красиво изложим – ты сможешь, ты же словесник. Хотя нет, лучше Станиславу поручим, он вел у нее, он ближе ее знает. Фотографии на стенде повесим, чтоб она в разных возрастах и разных настроениях; грамоты ее и дипломы за отличную учебу тоже можно вывесить. Думаю, хорошо получится. Ты как смотришь на это?
– Идея мне нравится, – ответила Лариса Владимировна. – Но какая такая биография может у нее быть, у пятнадцатилетней? Родилась, ходила в детсад, потом пошла в школу, училась на пятерки, а потом ее изнасиловали и убили... Что еще можно написать? Я, конечно, утрирую, но все-таки.
Сергей Степанович ненадолго задумался.
– Стас напишет, – решил он. – Он говорил, что про любого человека можно написать целую книгу, а тут всего-то на страницу надо. Напишет. А остальным ты займись, если хочешь.
– Займусь, – согласилась Лариса Владимировна и тут же спросила безо всякого перехода: – Почему ты мне изменяешь, Сереж?
Тот едва не поперхнулся чаем.
– Я тебе не изменяю.
– Да брось! Просто объясни мне.
Сергей Степанович, неожиданно для самого себя, пошел на откровенность:
– Наверно, чтобы было что вспомнить о прошлом на старости лет: и я-де жил красиво.
– То есть дело не во мне, не в том, что чувства кончились?
– Они не кончились.
– Тогда ты просто идиот.
– Не спорю.
Они рассмеялись; у Ларисы Владимировны смех был пополам со слезами, которые она постаралась скрыть от мужа. Но он их заметил, утешающе коснулся ее руки.
– Не плачь, Лар. Я больше не буду. Честно, не буду!
Она посмотрела на него, стараясь на взгляд оценить его искренность. И на этот раз не поверила. Поспешила, стыдясь своего неверия, вернуть беседу к прежней теме:
– Да, жалко Таню.
– Жалко.
Они вздохнули, каждый о своем, и отнюдь не о Тане. Лариса Владимировна с горестью признала в мыслях, что и в дальнейшем ей, возможно, придется пострадать из-за мужниной неверности. А Сергей Степанович отчетливо понял, что на старости лет, каковая совсем не за горами, он будет вспоминать не свои постельные похождения, а вот этот разговор по душам с женой, после которого и жить стало легче. "Выходит, я и вправду идиот!" – усмехнулся он про себя.
Когда они легли в кровать, Сергей Степанович, согревшийся душой, решился рассказать жене о своих опасениях, что убийцей Тани может оказаться он сам. Лариса Владимировна мудро, не словами даже, а интонацией, убедила в невозможности подобного. Он окончательно успокоился, и его чувство к жене стало еще теплее.