Снимок "Дети войны" (родившихся до второй мировой войны членов Народного
университета третьего возраста г.Уфы. Я в центре.), сделанный Р.Музафаровой.
В июне 41 года, когда началась война, мне было 1,5 года.
А в ноябре у меня появились две сестрёнки-близнецы.
Жили мы тогда на руднике Лёвиха Кировградского района
Свердловской области. Папа работал главным геологом шахты.
После объявления войны он поехал в город Невьянск
в военкомат подавать заявление на фронт добровольцем.
Четыре раза он добивался стать защитником Отечества, и
каждый раз военком ему отказывал, так как у папы была бронь.
Усталый, измученный военком говорил ему: "Защищай Отечество,
добывая руду, ведь в шахте уже работать некому.
Нужно будет, вызовем".
В районном центре, городе Кировграде, был медиплавильный
комбинат. Папу назначили советником главного инженера этого
завода на общественных началах.
Наша семья из пяти человек занимала 2-комнатную
квартиру в 2-хэтажном деревянном доме (по теперешним
меркам-барак).
В детской памяти остались такие эпизоды военного времени.
Жили мы в одной комнате, а другую использовали как
холодильник. Прятались там, играя в пряталки. Стены в
этой комнате были зимой в инее, и, прячась там, каждый
только и думал: "Скорей бы нашли, чтоб не заледенеть".
А в жилой комнате, помню, окна были обклеены полосками
газет (чтоб стёкла не вылетели в случае бомбёжки. Это на
Среднем-то Урале!). В середине комнаты располагалась
маленькая печурка-буржуйка, возле которой я сидела на
скамеечке и грела ноги у дверцы. Один раз, видать, никак
не могла согреться, очень близко придвинула ноги к огню.
Подошва валенка на ноге стала тлеть, спасла мамина сестра-
школьница, которая тоже жила с нами. Она приехала к нам
в гости на летние каникулы из Сталинграда, да так и застряла
на Урале, пока наши войска не освободили Сталинград.
Семья моей мамы была очень большая, девять детей.
Старший брат работал директором татарского педагогического
техникума в Свердловске. Мама моя до войны окончила этот
техникум, живя в семье брата и помогая воспитывать их
старшего сыночка. Её брат дружил с председателем
татаро-башкирской секции писателей Урала Союза писателей
СССР. Он и стал моим папой! Окончив учёбу, мама поработала
учителем в папиной деревне в Пермской области, пока он служил
в армии в Хабаровске.
После геолого-разведочного факультета Уральского
Горного института папу распределили на рудник Лёвиха
главным геологом, но он настоял, чтоб рудничным геологом,
пока не набрался опыта.
Тогда выборы в различные органы власти были
грандиозным праздником, и люди (преимущественно женщины)
с удовольствием принимали участие в оформлении
избирательных участков и организации самого мероприятия.
Для украшения люди приносили из дома занавески, скатерти,
картины, вазы, цветы, патефоны, пластинки и прочие вещи.
Весь день звучала музыка, проводились концерты
художественной самодеятельности, конкурсы на лучшего
певца, чтеца, плясуна. Победители получали призы, ценные
подарки.
Мама моя была активнейшим участником всех этих дел,
за что получила не одну благодарность и кучу отрезов тканей.
И вот, когда во время войны невозможно было прокормить
такую ораву из 6 человек, мама отправлялась в поездки
(чаще в папино село), чтоб обменять какие-то вещи на муку,
хлеб и картошку.
От недоедания и переутомления частенько, поднявшись из
шахты на свежий воздух, папа терял сознание. Он говорил
нам уже после войны: "Если бы не мама, мы бы не выжили
в войну".
Я ходила в садик какое-то время, наверно, в конце войны.
Всё необходимое (посуда, постель) относили из дома.
Был у меня в группе дружок Изя, с кудрявыми чёрными
волосами до плеч. Мы с ним играли вместе, придумывая
игры, фантазируя в отсутствие достаточного количества
игрушек. Была среди нас какая-то девочка, уж не знаю,
почему сильно агрессивная, она все игрушки забирала
себе и ни с кем не делилась, а если кто и осмеливался
что-то у неё отнять, била. Но Изю она не обижала, и он брал
какие-нибудь игрушки и для меня.
Когда у нас с Изей дома появлялось что-нибудь вкусненькое,
мы несли немного "в клювике" друг другу.
Помню один случай, когда папа принёс нам с работы по
одной конфетке-помадке в виде полусферы пастельных
тонов. Половинку этой конфетки я отнесла Изе. А он тоже
меня угощал, когда доводилось "разбогатеть".
Сохранилась фотография, где сидят детишки нашей группы,
там есть Изя и я.
Была у меня довольно большая кукла Люба, я её очень
любила и пеняла родителям, что не назвали меня Любой,
так мне нравилось это имя.
Как-то знакомая родителей пришла поздравить меня с днём
рождения. Я, как тогда было принято, забралась на
табуретку и начала "выступать". Пела я песню "Есть на
Севере хороший городок" (он в лесах суровых северных
залёг. Эх, русская метелица там кружит, поёт. Там моя
подруженька-душенька живёт). Были там и такие слова:
"Ах ты немец, распроклятый немчура, слышишь грозное
советское "Ура!" ? А война кончится и настанет срок,
ворочусь я в северный милый городок!"
А у гостьи-то муж был обрусевший немец, родившийся в
России и всю жизнь тут проживший.
Надо понять её состояние и неловкость моей мамы, когда я
с таким чувством "разносила" немцев, но мне до всего этого
дела не было. Я "громила" распроклятую немчуру со своей
табуретки и хотела, чтоб скорей кончилась война (потому что,
что бы хорошего ни попросил ребёнок у родителей, зачастую
был ответ "Вот когда кончится война...").
Гостья обняла меня, похвалила за "концерт" и подарила мне
тапочки из парусины, сшитые на руках. Верх и низ были
соединены красной ниткой "ёлочкой". Я и сейчас чётко
представляю этот подарок, который я прижала к груди и
засмеялась от счастья.
Помню, были у нас ярко-оранжевые летние платьишки. После
войны мама вспоминала, что шила их из старых простыней,
а потом красила краской, какая у неё была.
Мне запомнилась одна встреча Нового года. На столе стоял
маленький чугунок с дымящейся картошкой. Света не было. Свеча
горела на столе...
Ближе к концу войны случился у нас грандиозный праздник:
дали нашей семье посылку с едой и одеждой от американских
простых людей (как сейчас говорят, "гуманитарная помощь").
Я запомнила яркие малиновые сосательные конфетки в виде
шайбы. А из одежды помню очень красивые маечки на
бретельках и трусики. Причём, меня, маленькую девочку,
не имевшую понятия о вкусе, восхитила расцветка-мелкие
красно-синенькие цветочки с зелёненькими листочками (а не
крупные какие-нибудь цветы, тогда я не знала слова
"аляповатые"). Маме достался замечательный пиджачок с
огромным количеством мелких пуговичек. Светлый, очень
элегантный. Мама, такая тоненькая, надев его, превратилась
в кинозвезду (наверно, какая-то сердобольная актриса
пожертвовала).
Потом ещё была посылка, там была тушёнка, шоколад, а
самый большой сюрприз - зимнее пальтишко на меня, я его
даже в школу носила.
Выходя погулять, мы, детвора, надевали на голову подобие
головного убора: какой-то мешочек из тонкой серой в
полосочку шерсти с отверстием для лица. Шарфика уже не
требовалось. На руки надевали "варежки", сшитые мамой из
хлопчато-бумажного чулка. В таком обмундировании на
морозе долго не выдержишь, мы часто обмораживали руки и
носы.
Когда наконец закончилась война, родители с друзьями
сфотографировались отмечающими Победу, мир.
Какие же они были худющие, как из концлагеря...
Ещё одна сценка, но уже на другом руднике, имени 3-го
Интернационала (станция Сан-Донато - демидовская).
Мы, детвора, играли летом на окраине посёлка. Вдруг мы
увидели длинную вереницу очень худых, измождённых
мужчин, одетых в одинаковые поношенные спецовки.
Это немецкие военнопленные возвращались с работы
в шахте. Их сопровождали вооружённые конвоиры.
Многие из них были статные, с военной выправкой,
наверно, офицеры. Пацаны начали выкрикивать что-то
типа "Гитлер капут!" и кидаться камушками.
Одного поранили до крови. Казалось бы, пленные должны
были сердиться, но некоторые из них даже улыбались,
скорее всего, глядя на дошколят, они вспоминали своих
детишек, которые росли без них.
Помню улыбающееся лицо одного пленного лет 40, красивое,
доброе, какое-то благородное. Мне было жаль этих уставших
от тяжёлой работы в шахте, униженных горем плена людей.
Я кричала мальчишкам: "Не надо их дразнить, их жалко!"
А один мне отвечал: "И не жаль, они убили моего папу!"
В 1949 году мама повезла нас троих на свою родину в
Сталинград. Помню, вокзал со следами архитектурной красоты
был восстановлен лишь наполовину. А на привокзальной
площади стоял огромный, почти полностью разрушенный
дом, фактически - стены с зияющими окнами, вокруг мусор,
щебень. Это всё страшно поражало. Потом мамин младший
брат водил нас к дому Павлова, который самоотверженно
защищали наши солдаты. Посетили мы и Музей подарков
Сталину, где было собрано огромнейшее количество вещей,
подаренных Сталину со всего мира.
Семья моих бабушки и дедушки жила в совхозе. Раньше
дедушка, будучи агрономом, арендовал несколько садов,
нанимал рабочих, там же работали члены семьи. Мама
рассказывала, как она, ещё маленькая, раскатывала много
листов теста для лапши. Чтоб достать до стола, подставляла
табуретку.
Когда во время войны немцы подходили к соседнему селу,
дедушка послал самого младшего сынишку домой, чтоб
сообщить семье о приближении немцев. И мой дядя босиком
по первому снежку помчался домой. Что смогли, спрятали из
ценных вещей в яме, выкопанной во дворе (но потом ничего
там не обнаружили).
Дедушка умер, простыв в окопах. Старший мамин брат
пропал без вести, последнее его письмо было с подмосковного
фронта. Он писал о том, что сильно болят ноги, что завтра
будет бой не на жизнь, а на смерть.
Также пропал без вести и папин старший брат, до войны
работавший председателем колхоза.
Второй мамин брат был моряком, командиром корабля на
Дальнем Востоке. В 1946 году он заехал к нам на Урал,
возвращаясь домой в Севастополь, где жила в оккупации
(во время войны) его семья. У дяди была обалденно красивая
военно-морская форма, сам - писаный красавец.
Он привёз маме в подарок шёлковый японский головной платок,
папе - расчёску с зелёными, разных оттенков, зубчиками, нам,
девчонкам, - маленькую японскую куколку.
Семья маминой старшей сестры жила после войны в
землянке. Когда началось строительство Волго-Донского
судоходного канала, их из землянки переселили в барак.
А маленькая моя двоюродная сестрёнка приходила к старому
месту их жительства, где работали заключённые, и общалась с
ними. На вопрос "Как тебя зовут?" она отвечала: "Мама моя
татарка, папа узбек, а я русская Галя" (хотя папа-то тоже
был татарин!). Это вызывало у землекопов смех, и они
радостно восклицали при её появлении: "О! Русская Галя
пришла!" и старались угостить её хоть чем-то: кусочком
сахара или сухариком.
А у бабушки в совхозе был дом с земляным полом, топили
кизяком, деревьев там не было, одна степь.
Когда мы приехали, к бабушке съехались мои двоюродные
сёстры из Астрахани (у них папа погиб на войне) и брат из
Саратова (это его папа пропал без вести).
С папиной стороны к нам приезжала в гости на Урале
двоюродная сестра, у неё отца убили на войне.
Мои родные сестры -близнецы помнят о войне только сцену
возвращения военнопленных из шахты...