ВЕРА 18

Павел Явецкий
          С земляками в наряде. В самоход. Шаги “водолаза”. “За родной Алтай!”
       Весточки-письма. “Убил двух “зайцев”.   
      
           Нести службу с земляками намного легче и веселее, и стоит дорогого: в одном взводе с Павлом их оказалось двое - Саня Трофименко из Бийска, ранее игравший на ударных инструментах в ансамбле “Любитта”, и Гена Сошников, уроженец одного из сел Зонального района, что на Алтае. Бешеный ритм курсантской жизни, муштра и дикий произвол сержантов довели ребят за минувшую неделю чуть ли не до трясучки. И очень кстати помог им разрядиться его Величество - Случай. У одного из ребят выдался день рождения. Отмечать “на сухую” не годилось, и, проявив инициативу, Вербин вызвался сбегать в самоход за водкой, благо обстоятельства к тому располагали. В это воскресенье третий взвод удачно попал на обслуживание заготовительного и варочного цехов полковой столовой.
           Чистили картошку в огромную помывочную ванну, по мешку на живую душу, и без конца с горчичным порошком выдраивали от жира кафельный пол у огромных варочных котлов, куда подавался пар. В мокрых на коленях галифе, в душном пару и чаду ползали, возя по нему  тряпками, подобно грешникам Данте из Божественной комедии. Ничуть не жалея эту острейшую приправу к блюдам и подрывая государственные запасы, старшина-сверхсрочник то и дело вытряхивал её на пол из бумажных мешков. Из скудного денежного довольствия наскребли на один литр и сигареты. Друзья пожелали удачи, без особой уверенности в голосе.
           Решиться на дерзкий бросок за территорию части, учитывая риски и последствия, по складу характера и неуемной натуре выпадало именно ему. Мера наказания в случае поимки могла быть для него суровой: грозила, как минимум, арестом и десятью суткам отбывания на гауптвахте, исключением из комсомола с последующим отчислением из части в какой-нибудь захудалый стройбат. Струсить и повернуть назад было вовсе делом скверным. "А-аа, была, не была! - назвался груздем, прояви смекалку, ищи выход", - подбадривал себя курсант.
           Выбраться из военного городка, не зная лазеек, представлялось  невозможным - по огромному периметру возвышался высокий бетонный забор, утыканный смотровыми вышками и с часовыми у складов, с протянутой поверху колючей проволокой и замурованным вверх острием битым стеклом. Удача, провидение, а может, благоприятное расположение звезд вели его к цели нужным курсом. В одном месте у стыка бетонной стены он обнаружил едва заметный узкий проём и, протиснувшись сквозь снежное месиво, оказался на воле.
           Тревога! - непослушный винтик, сорвав резьбу вдруг выпал из громоздкого государственного механизма... На стене снаружи ему бросилась в глаза выведенная надпись: ДМБ - 1967 Ростов. Выходит, не утратила значения "народная тропа", какой-то лихой брат ростовчанин задолго до него сумел воспользоваться этой лазейкой, но вот насколько удачно? Сердце возликовало - теперь в ближайший магазин! В одном из примыкавших частных кварталов, расспросив у пробегавшего мимо пацаненка, он его и отыскал. Купив то и другое, руководствуясь прежними ориентирами, скорым шагом направился в свое расположение. Теперь одна сверхзадача - не попасться патрульным и часовым… Но как скрыть две бутылки под шинельным сукном - как ни втягивай тощий живот, а они выпирают?
           Пашка нашел оригинальный выход: ослабив брючной ремень, опустил в каждую штанину галифе по “белоголовой”, засунув их насколько можно, горлышками в сапоги, благо длиннополая шинель первого срока надежно прикрывала то, что предательски оттопыривалось. Голени сдавило холодное стекло, и походка стала смахивать на шаги водолаза по дну. Краткое обретение воли с глотком воздуха свободы опьянило Вербина больше, чем неиспробованное спиртное, приятно побулькивающее у него в голенищах сапог. До казармы оставалось не более двадцати шагов, и он умолял небо - только б не попасться на глаза сержантам из его взвода! Но… из открывшихся дверей, на его счастье, навстречу выбежал  сержант Яценко, из другого подразделения. Он с удивлением, щуря раскосые монгольские глаза, посмотрел на курсанта и прокудахтал:
         - Вы это откуда и куда, товарищ курсант?
         - Из наряда по кухне, товарищ сержант, разжиться у кого-нибудь сигаретой. Яценко недоверчиво хмыкнул: - Доложите по службе непосредственному командиру отделения, сержанту Зимину, что я делаю вам должное замечание - болтаетесь без разрешения по территории части. Я проверю.
         - Есть, доложить товарищ сержант, - с облегчением в душе козырнул, вытянувшись Вербин. От его зоркого взгляда не ускользнула странность в походке курсанта:
         - А что это у вас с ногами, - почти их не поднимаете? "Ну, все, пропал", - похолодел от ужаса Вербин, но быстро нашелся с ответом:
        -  Натер стопы вчера на тактике, товарищ сержант, теперь хромаю.
         - Понятно, плохо вас научили портянки наматывать, советую обратиться в санчасть. В пустой казарме, кроме дневального и каптера, похоже, никого не было. Рота находилась в карауле и на хоз. работах. Пашка для отвода глаз покопался в своей тумбочке и спрятал бутылки под матрац, в изголовье. Ребята в столовой, видя по лицу, что дело увенчалось успехом, встретили чуть ли не с распростертыми объятиями.
         - Закусь на уровне: мы тут селедкой, буханкой хлеба разжились,  картохи с лучком добыли, так что живем, - сказал Сошников, потрогав свой недавно прихваченный морозом “античный” нос и посмотрел на часы: -  полтора часа тебя не было, думали, что напоролся на патруль. Хотели еще вареной баранины раздобыть, да старшина - “кусок” не дал такой возможности, - торчал у котлов неотлучно.
         - Им сегодня не светило, парни, - я везучий, - отшутился Пашка, - Новый год “на сухую” встретили, хоть теперь отыграемся: служить в Хабаровске, да местной казенки не испробовать!
           Геннадий Сошников, выпятив грудь, потребовал минуту внимания и артистично объявил:
         - За выполнение задания, проявленную в разведке находчивость, подавление "огневой точки" в лице сержанта Яценко наградить курсанта Вербина медалью "За отважный поиск". Вручение временно заменить походными ста граммами. Друзья заулыбались. Завершив через час неотложные дела по кухне и прихватив провизию, боевая троица отправилась в казарму отмечать день рождения. Не забыли и про  “фужеры” – помятые алюминиевые кружки.
           Водку перелили в две зачехленные фляжки, расстелили на полу под сдвинутыми кроватями три шинели, на чистые полотенца разложили “что бог послал” и принялись лежа пировать, поочередно поздравляя именинника. Еще выпили, бесшумно чокаясь, за родных и близких, за своих любимых и жен, у кого они имелись, (у Трофименко дома осталась молодая жена) и, конечно же, за родной Алтай. Вербин, выдохнул и проглотил обжигающую жидкость, пока не затуманенным взором, на мгновение переместив себя в пространстве, перенесся мыслями к невероятно далекой теперь Вере... Долго еще земляки на полевой тактике и полигоне принюхивались к фляжкам и вожделенно вздыхали: - “па-ахнет!”.
           На второй или третий день после именин, когда рота была в сборе, командир роты Напальченко, привыкший заглядывать во все укромные уголки казармы, обнаружил водочную тару. Она находилась в закутке, где хранился разный хозяйственный скарб: ведра, швабры, щетки и дородная “Маруся” - тяжелая чурка с шестом, обтянутая шинельным сукном и служившая для натирания полов. Подобное было делом неслыханным и не имело в полку прецедента. Негодованию его не было предела. Капитан, топая ногами, на чем свет стоит костерил и распекал старшину роты, своего бесценного помощника, грозя снять с должности и разжаловать. Бледный, как полотно, Агуреков, вытянув руки по швам, что-то нечленораздельно лепетал в свое оправдание.
           Его любимец, верный служака, правая рука, глаза и уши комроты, был сломлен и фактически низложен. “Скоты! - выходя из себя, кричал всегда подтянутый, сухопарый, с лицом аскета капитан. - Совсем берега потеряли!? Что за шалман и пьянку вы устроили в расположении?! Мало вам увольнений - скоро шлюх с Красной речки начнете сюда приводить!” - вконец разошелся он.
          “Я вам устрою скорый дембель, в город больше носа не высунете, мерзавцы!..” - обрушивал на ошеломленного старшину все новые кары капитан. "Отвечай, кто из сержантов, помимо тебя, водочкой баловался?.. Покрываешь своих? Передай собутыльникам: буду ходатайствовать об отмене присвоения очередных воинских званий и всех вас поголовно - на полигон, в обслугу!" Ему и в голову не могло прийти, что кто-то из курсантов мог распивать спиртное в его образцовом подразделении. Опрос дневальных ничего не дал - всех проходящих мимо они за давностью не могли упомнить, не видели и не слышали ничего подозрительного. 
           Писарь Плотников, носатый парень с квадратным, точно кованым лицом, оказался невольным свидетелем инцидента. Он и поведал о нем друзьям по секрету, копируя, комично изобразил эту сцену в лицах. Ребята, переглянувшись, расхохотались. Павла охватило чувство полного удовлетворения, ведь тем походом в самоволку он убил сразу двух зайцев - обеспечил друзьям праздник и отомстил за все про все ненавистнику-старшине; “клещ” опился крови и попал… в опалу.
           Плотников же, став легендой третьего взвода, был знаменит тем, что носил специально подобранные для него сапоги гигантского 47 размера. Случился курьез: найти этому “малышу” нестандартную обувку в полку долго не могли, и он становился в строй босым, вызывая коллективный хохот курсантов, нервную суету и беготню командиров. Днем, нарушая распорядок, безучастно сидел этаким Ильей Муромцем на кровати - белые завязки кальсон украшали ступни. Чтобы убрать с глаз долой и дабы сидел не зря, его, несмотря на корявый почерк, определили писарем роты. Наконец сапоги нашлись. Товарищи шутили: “Сначала в дверях появляются сапоги, а потом и сам Плотников”.         
         
          …Письма, солдатские письма и весточки-письма из родимых мест! Как много вы значите и вмещаете в себя необъяснимо дорогого сердцу любого воина, заброшенного вынужденными обстоятельствами за тысячи километров от родного дома. Курсанты, точно дети, радовались каждому приходу письмоносца и тянули к нему руки в надежде получить не одно, а два-три письма. Он произвольно выкликал фамилии, и каждый, с гулко бьющимся сердцем, ожидал, когда и его назовут. Досадно: горькое разочарование охватывало несчастливца, который уходил ни с чем. Письма шли долго - в один конец дней десять по железной дороге, и лишь изредка авиапочтой за пять-семь дней.
               


Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/719[/link]