http://www.proza.ru/2009/12/28/437
Первая перемена после первого урока в новой для меня школе…
Чтобы я когда-нибудь такое видел в Касимове!... Не успела классная руководительница нашего пятого «второго» (я не знал ещё её имени) дойти до двери, как на меня обрушился шквал, самум, торнадо! Крики, вопли, неистовство юродивых... Кто-то скакал через парты, других запихивали под них, вокруг третьего под дружный хор мелькали руки:
Баламут, баламут!
Собирайся на суд!
Кто на суд не придёт,
тому хуже попадёт!...
Неожиданно в эту какофонию врезался истошный выкрик:
- Атас!!!... Батон!!!...
В дверях стоял невысокого роста человек в поношенном флотском кителе; это был, как оказалось, завуч школы Ватон Яковлевич Матиниан… И тут же - почти мгновенно! - наступила полная тишина. Свирепый колючий цепкий взгляд скользил по лицам, седые усы слегка подёргивались, а над всем этим топорщились коротко остриженные седые волосы. Батон!
Батон никогда не кричал, не останавливал нас. Постояв некоторое время, он уходил, и несколько минут после его ухода было относительно тихо. Потом шум, конечно, возобновлялся, но тут же звенел звонок. Наша, вошедшая, классная иногда обращалась к только что особенно шумевшему, например, Болотинскому (по прозвищу Армян):
- На следующей перемене, Лёня, зайдёшь к Ватону Яковлевичу. Снова буянил? Никак не уймёшься?
Мы не сразу поняли, что Батон наверняка знал и помнил имя и фамилию любого из нас - не только известных всем старшеклассников, вроде двухметроворостого нелепого Горба или лучшего (по слухам!) шахматиста района Корчного. Для нас Батон был, в чём-то, подобен большой синей туче на горизонте - там иногда погромыхивало, но было неизвестно, доползёт ли до нас эта проблескивающая угроза, и все мы, боровички и опята (даже и мухоморы) купались в лучах солнца мальчишеской свободы, лишь изредка остужаемые грибным дождичком педагогского (не «педагогического» – там другой оттенок!) неудовольствия.
Почему Батона боялись? Не понимал и не понимаю: ведь страшного, кроме всегда испепеляющего тебя взгляда, в нём не было ничего! Неизменно одетый во флотский китель – выцветший бумажный или тёмный габардиновый – он никогда не носил орденских планок. Мельтешат в памяти глухие слухи о том, что во время войны Батон служил на катерах, но где и на каком флоте, для меня осталось тайной. Я не знал - да не знаю и теперь - в чём заключаются должностные обязанности завуча школы, но дисциплина в школе была в железных руках (шум на переменах не в счёт).
И ещё мы отметили, но уже значительно позже – для него не существовало так называемого, "национального вопроса", такого проблесково-тревожного в наше время.
.
Ближе к весне 49-го стало известно, что в Ленинграде начинается эксперимент – в четырёх школах города, в нашей в том числе, вводится изучение второго языка. Латинского! Возник смешной спор - с целью ли это повышения культурного уровня, или углубления уровня знаний? А, может быть, повышения уровня знаний, или углубления культурного уровня учащихся? Или, скажем, усугубления знаний? Или уровня? Мы с интересом ждали нового учителя и вскоре новенькие учебники были получены.
Батон вошёл в класс в своём обычном и давно вылинявшем отутюженном бумажном морском кителе и, как-то буднично, объявил, что вести латынь у нас будет он. Это было необычно: мы привыкли, что туча бродит где-то там, на горизонте, и вдруг увидели её за учительским столом прямо пред собой!....
Грамматика, лексика, произношение… Он предупредил, что произношение такое же в точности, как в русском языке, и не надо «англичанничать». А грамматика тоже похожа на русскую. С неё мы и начали. Как всегда строгий, даже суровый, он говорил про склонения (их, помнится, было четыре) и спряжения. И про падежи - генетивус, аккузативус, аблятивус... Оказалось, что вроде бы, действительно, всё похоже на русскую грамматику. У англичан-то всё иначе, и падежей таких нет!
Слова же латинские были всё какие-то смешные: «галина» – курица, «пуер, пуерис, пуери» – мальчик; и - наречие «пердите»: отчаянно, крайне дурно.
И ещё из речи Цицерона против какого-то Катилины: «квоускве тандем абутере, Катилина, потенциа ностре» - «доколе, о Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением»...
Уже на следующий день все, покатываясь со смеху, рвали друг у друга из рук рукописную поэму талантливого Юрки Страупе (по прозвищу Стряпа), сына одного из руководителей обороны блокадного Ленинграда. Начиналась она строками державинской оды:
Се хощет пламенная лира
гласить велики имена!
Достойно восхвалить кумира
Давно пытается она.
Далее развёртывался эпос:
В горах Армении цветущей
жил-был Ватон, армяшка злющий -
пшеницу сеял, сад растил
и не жалел цветущих сил...
И, как во всякой уважающей себя дразнилке, шёл рассказ о саде Ватона, о его мифических… Впрочем, зачем пересказывать то, что сохранила моя несносная память!
В саду (сказать об этом надо)
висели кисти винограда,
лимоны, персики росли
и тополя кругом цвели…
Имел Ватошка вороного
нетерпеливого коня –
нигде не видел я такого
смешенья силы и огня!
Теперь наступил срок действовать:
Вот, раз Ватошка пробудился
и на конюшню устремился –
коня он быстро оседлал.
Ещё Батон с собою брал
ружьё с насечкою черкасской
и шашку Из стАли дамасской!
И не забыл большой кинжал:
его не раз он выручал -
творенье самого Гермеса -
в сраженьях от ножа черкеса!...
И вот, Ватошка наш, джигит,
на вороном коне сидит!
Но, не везло ему сначала:
то кошка путь перебежала,
то чёрный вран, свистя крылом,
кружился долго над конём.
Ватошка нервничал, сердился,
ругался матом и кричал,
однако, чувств не удержал
и тотчас к дому устремился.
И я хочу отметить тут:
домчал туда он в пять минут!
И стал Ватон-армяшка ныне
преподавателем латыни!
Успех поэмы был потрясающим! Смех метался по классу не один день: всеобщее хихиканье, шум... Батон делал вид, что ничего не знает, хотя, наверняка ему стало известно, что нас так возбудило, однако, вопросы «прЕстижа» были от него далеки.
Зато к экзаменам - мы запоздало немало удивились - выяснилось, что каждый из нас давно уже знает дюжины по две-три латинских поговорок и стихов то ли Овидия, то ли Вергилия (да простят меня за похвальбу - я всегда их путал, но всё же кое-что помню!):
In nova fErt animUs
тра-та-та тра-та-та-та та-та-та
kOrpora dI ceptIs
nam vOs mutAstis et Illas.
A spirAte meIs
primAquam orIgine mUndi
Ad mea pErpetuUm
dedUcite tEmpora cArmen
Лесенкой Маяковского я попытался показать наличие вживлённого в нас понятия "цезура"; а ударение в словах могло быть, действительно, не одно. И плавало!
Всё же, честно говоря, как в преподавателе-латинисте, была в Батоне какая-то неуверенность, нефундаментальность что ли... Особенно это почувствовалось в начале девятого класса, когда к нам пришёл латинист Цветков, внешне на удивление похожий на копию портрета древнего римлянина, иллюстрации в конце учебника, с с мозаики из Помпеи. В десятом классе его сменил Климочкин. Оба они, возможно, и были боле маститыми, но Батон запомнился больше.
К окончанию школы стало понятно, что Батон, действительно, знал каждого из нас, примеров тому было много. И двое наших лучших отличников – Олег Комин, с его скандинавской внешностью, и очкастый Мишка Тёмкин, в котором только тупой не признал бы еврея – решили устроить «проверку на всхожесть». На выпускном вечере, подойдя к Батону и стоя рядом, они спросили, «кто есть кто»? Без малейшего колебания Батон улыбнулся (до этого почти никогда мы не видели его улыбки!) и уверенно, конечно же, «перепутал» их, доставив всем массу удовольствия! Такая же проверка была проделана через год на вечере встречи с теми же эффектом и радостью…
http://www.proza.ru/2010/02/18/973