Предыдущая страница http://www.proza.ru/2017/05/28/1887
Мои обрывочные записки не претендуют на полноту описания севастопольской жизни первые десять лет после войны. Упоминаю лишь о том, что врезалось в память. Например, посещение города английскими моряками. В 1947 году в Севастопольскую бухту с визитом вежливости прибыл английский крейсер «Ливерпуль».
Он запомнился мне тем, что в бане (воду давали только на короткое время, поэтому все мылись в бане) я нашёл английскую пуговицу. Видимо, приходили мыться англичане. Пуговицу у меня отобрала и выбросила бдительная мама. Уже тогда шла полным ходом пропаганда о происках империалистов и поджигателей войны.
Сейчас, когда я вспоминаю те годы, то думаю о том, как московские архитекторы, составлявшие план города, сумели сохранить его особенный стиль. Они восстановили все значимые здания, например, уже упомянутый ранее собор Петра и Павла, построенный в 1844 году в стиле Парфенона.
Традиция идёт от сохранившихся греческих руин Херсонеса. Хорошо, что строили здания от трёх до пяти этажей, не выше, благодаря этому центральная часть города уютная. В школе мы изучали в разделе «История древнего мира» дорический, ионический и коринфский ордера. Их широко использовали при восстановлении исторической части города.
Многоэтажные дома не строили также и учитывая сейсмоопасность в Крыму. Мне довелось пережить в Севастополе маленькое трёхбалльное землетрясение. Их в истории Севастополя было немало.
Одним из первых зданий восстановили музей Черноморского флота. Мы были его частыми посетителями. Но сейчас я понимаю и другое. Упор был сделан на оборону Севастополя в Крымскую войну и на героев того времени.
Памятники героям обороны Севастополя в Великой Отечественной войне начали ставить гораздо позже, после смерти Сталина. В стране при его жизни был один герой – он сам. В учебнике истории главы так и назывались: «Десять сталинских ударов», все остальные были только исполнителями замыслов этой личности.
9 мая отмечали после войны очень спокойно, не как праздник, а в первую очередь, как день памяти павших. На предприятиях давали грузовики, в кузовах которых ставили скамейки, везли на Сапун-гору, многие шли туда пешком. Вся гора была покрыта красными маками, девочки собирали их букеты.
Был короткий митинг, потом расстилали на земле скатерти, поминали и отмечали праздник. Просто и сердечно. Вся эти нынешние «спасибо деду за победу», каша в полевой кухне, младенцы в пилотках и прочее, у меня умиления не вызывает. Моё поколение последнее, которое помнит, по крайней мере, последствия войны, и для нас это, прежде всего, трагедия.
Но спорить по этому вопросу я ни с кем не собираюсь, тем более, что во всём этом действии уже не участвую.
Запомнилось, как однажды утром шёл по Матросскому бульвару, и вдруг, в ряду портретов тогдашних вождей, увидел портрет Берии с выколотыми глазами и пририсованными рогами. Я помчался домой, сообщил это известие маме.
Она перепугалась, сказала, чтобы никому не рассказывал. Но уже к обеду все узнали, что этого, внушавшего страх человека, арестовали, потом пели частушку: «Берия, Берия вышел из доверия». Мне всегда его физиономия казалась омерзительной.
Мы все очень ждали, когда завершат восстановление севастопольской Панорамы. Её открытие в 1954 году было радостным для горожан и предметом гордости.
Во дворе я подружился с Валерием Брунштейном. Отцы были знакомы по службе, оканчивали одно училище. У Валерия были два старших брата, Веня, курсант военно-морского училища им. Нахимова, и Юра, в старшем классе.
Валерий отличался тем, что у него, как говорится, были золотые руки, он умел всё. Прекрасно рисовал, имел разряд по гимнастике, и при этом обладал авантюрным характером. Он тоже внёс свой вклад в восстановление Панорамы.
С разрешения Павла Петровича Соколова-Скаля, Валерий помогал художникам, а самое главное – добыл, одному только ему известно где, самовар, в котором сейчас вечно греют кипяток около землянки в Панораме те первые защитники Севастополя.
Мне не очень приятно об этом писать, тяжёлая тема, но из песни слова не выкинешь. Антисемитизм был государственной политикой в Российской империи, и стал государственной политикой в СССР, достигнув своего пика в период с 1948 по 1953 годы.
Вот тогда я понял, насколько была права мама, когда велела мне положить найденный клад на место и забыть о нём навсегда. Бог знает, что могли приписать. Мама пережила допрос в Большом Доме в Ленинграде, когда ей было всего семнадцать лет.
Отчим устроил её на работу секретарём в бухгалтерию ГОМЗа (государственного оптико-механического завода). Арестовали главного бухгалтера и половину сотрудников, обвинив в шпионаже в пользу ни то Японии, ни то Германии. Остальных допрашивали.
Страх, что власть может сделать всё, что угодно, погубить, и остаться безнаказанной, навсегда поселился в её душе. Она боялась за отца, вспыльчивого и смелого. Когда началось «дело врачей», одного полковника, еврея, который жил в нашем доме, разжаловали, исключили из партии и уволили. Ему разрешили работать только грузчиком в порту.
После смерти Сталина его восстановили в воинском звании, на службе, но не в партии, и отправили служить на Дальний Восток. Мама каждый день ожидала, что подобное может случиться и с отцом.
К счастью, тирана настигла смерть, и эта компания прекратилась. Интересно, что все друзья отца в то время остались друзьями, а сколько в жизни примеров, когда в подобной ситуации вдруг перестают звонить и узнавать. Что касается меня, то я никогда не сталкивался в школе с антисемитизмом. Со мной учились несколько ребят, евреев, они тоже на это не жаловались.
Я глубоко убеждён, что главную роль в том, что антисемитской компании не дали разгуляться на Черноморском флоте, сыграл волевой командующий флотом Сергей Георгиевич Горшков. Он защитил всех людей, которых изучал и подбирал на руководящие должности.
В этом отношении адмирал Горшков повторил то, что до него сделал в девятнадцатом веке другой адмирал, Михаил Петрович Лазарев. Лазарев не побоялся выступить против всесильного шефа корпуса жандармов графа Орлова.
Орлов считал, что на флоте очень много матросов поляков и евреев, которые ходят в дальние плавания. Он предлагал запретить им службу на кораблях, либо разрешить плавать только в своих водах. Лазарев выступил резко против, а также потребовал прекратить слежку за морскими врачами-поляками.
Император согласился с Лазаревым, слежку за врачами отменили, но «под ответственность Лазарева». С антисемитами я впервые столкнулся в Ленинграде и потом в ракетных войсках. Ими были, как правило, политработники и выходцы из деревень, что очень часто совпадало.
Первый троллейбус в Севастополе пустили накануне праздника Октября в 1950 году. Для нас это было огромное событие, и мы катались на троллейбусе из конца в конец. Фактически. Севастополь восстановили за десять лет. Это всё прошло у меня на глазах, когда я учился, с первого по десятый класс.
Я не стал писать об амнистии, когда даже Севастополь пополнили уголовники, родственники некоторых жителей, и о передаче Крыма и Севастополя УССР, иначе мой рассказ станет бесконечным.
В 1955 году мы окончили школу. После выпускного вечера пошли гулять на Приморский бульвар, вернулся домой утром. Начиналась новая взрослая жизнь. Пути всех одноклассников разошлись.
Мои замечательные школьные друзья, Лена и Володя, живут сейчас в Москве, Инесса – в Севастополе, Валерий – в Кёльне. Мы поддерживаем связь. Нина Омельяненко ушла из жизни в 1995 году.
Из "Одноклассников" мне стало известно, что Толя Каушанский живёт в США, его брат Валерий – в Канаде.
Я долго разыскивал Милю Когана. Отозвался в интернете Эмиль Коган из Израиля, но это оказался однофамилец и тёзка нашего Мили.
С огорчением узнал в интернете, что Оля Друкер скончалась в 2011 году, она жила в США.
Саквояж я навестил в 2004 году, об этом расскажу в следующей заключительной главе.
Окончание http://www.proza.ru/2017/05/30/1644