Жалостливая книга.
Их было трое, обутых в босоножки, на языке лимитчиков – лапти. Весёлых молодых людей, нагловатых и надухорённых. Не далее как вчера в промасленном цехе приключилась зарплата, под нумером тринадцать. Тогда, и только тогда, благословясь, и зачали. Самогоноподобная водка «Русская», эрзац-пиво «Ячменный колос», и, вмиг замолчите птицы, упавши с неба – «Солнцедар» Опосля его гранёные стаканы не отмывались, даже хлоркой, оставаясь девственно розовыми. Надо сказать, вышли на уровень. А шанс на это есть всегда, ещё какой шанс, как бросок в касание.
Куранты на Спасской башне показали пятнадцать часов пополудни. Отчего почётный караул, бряцая оружием, и поблескивая изумительно начищенными сапогами, поменялся возле вождя. У зрителей подрагивали коленки, и холодела кровь в шершавых пятках. В тени Исторического музея и добавили. Из-за усыпальницы тут же выглянул простоватый милиционер без фуражки и, изгибаясь, щёлкнул затвором фотоаппарата «Зенит».
- Стойте! – сказал длинный Супругин. – Сосны-то голубые у стены зацвели! Видите ли? Насквозь белые, как зефирины. Прямо чудесааа. – И пошатнувшись, выплюнул на горб брусчатки Красной площади безжалостно изгрызенную семечку.
- А мене Минин и Пожарский рукой помахал! – поперхнулся Колчедан, более короткий, чем Колян Супругин. – Зовёт в ополчение. Держите меня от искушения! За хохолок хватайте!
Внутрь Лобного места упал несовершеннолетний мальчуган, отчего публика охнула и за Москвой-рекой пыхнула в трубу стеснительная ТЭЦ. Тройня не обратила особого внимания на произошедшее событие, готовая подбоченясь, лихо пуститься в пляс и хоровод.
- Двинемся в сторону ГУМа – под подкованную чеканку почётного караула, схитрил сам-третей, молодец среднего роста. – Покамест гроши есть. - И подобострастно потряс зазвеневшей мошной солнца-клёш.
Клеша те шириной в половину метра благоговейно подметали низом штанин ущербную гладь пыльного асфальта. Отчего или не от чего ширь тротуаров выметена теперь на зависть грекам. Хотя в Греции всё есть! А этого нет. Вот и главная площадь Страны Советов отполирована до блеска по верху каменьев - булыжников. У нас ведь в Москве-реке толстоватые ротаны не как у всех народов на параллелях и меридианах, проживают. У совковых рыб голова сзади, а хвост спереди. Ухи посередине. Вода в реке зелёная, с проблесками бензиновых пятен, плывут ржавые баржи с углём, песком и пиломатериалом. Великий водный путь. И невдомёк бравым лимитчикам, что изворачивается солнце каждодневно, в порыве горячем и страстном за далью
горизонтов. Учились в школах деревенских пренебрежительно, отчего вот теперь и штамповали металл на трофейных прессах.
- В ГУМе, говорю вам, ееесть пломбирное мороженое, в вафельные стаканчики наложенное – переплюнул через нижнюю губу Колчедан.
- Ежлик потеряетесь, встречаемся у фонтана – тут как тут Колян. – На второй линии, там, где спорттовары.
- И который тип, потерявшийся, но заново у водопровода вернувшийся в обчество, без суда и следствия, в искупление проступка, должен будет выпить пол - стакана рыбьего жира – сказал тут третий, отчего его штаны сами по себе заново звякнули мошной.
- Безалкогольного! – явил миру Супругин.
- Бурду и закусывать хлебушком не надо – со знанием дела подытожил Колчедан. – Тааак, рукавом если что занюхать.
Рыба безобразная на лоне реки, схожая конструкцией с «Запорожцем, заполошно ударила впереди стоящим хвостом по зелёнке воды. Отчего оранжевые круги неспешно разошлись по рябой глади и ударили в гранит кисельных берегов. С затылка Ивана Великого взмахнув крылами, впал в голубое небо бездомный голубь, предки которого были репрессированы ещё безграмотными опричниками. На Москву надвигалась гроза.
А в зеркальном нутре главного магазина страны было прохладно. По всему второму этажу истекалась, до самого торца, очередь за олимпийками. Тройняшки, явственно видя это, замолчали и заскребли лбы. День переставал быть томным.
- Нас тут не поняли! – подал звонкий клич Колян. – И вообще мне ночью было видение, будто с меня последнюю майку сняли и с верху солью посыпали. Крупной такой, серой.
- Это к похмелью – махнул дланью третий. – Не бери в голову. Сегодня сны и приведения тока до обеда сбываются.
- Чья бы коза мычала! – тут же обиделся Николай Супругин, - а твоя в тряпочку молчала!
- Чёй-то ей молчать? – задался вопросом сам-третей.
- Слова не давали! – хихикнул Колчедан.
ГУМ жил своей жизнью, на то и поселился у самого Кремля, в частотах
боя курантов. Тут за прилавками торговых секций, остро страдали в буднях дефицитного хаоса, молодые продавщицы с отличительными бляхами на бессиликоновой груди. Говорят, видели здесь, в отделе значков, тень Ленина, зябко смотревшего в даль времени, чуть-чуть картавыми глазами. Тень эта, не стесняясь никого, боялась только полдня и голоса диктора - оповещателя гремевшего литаврами под стеклянными сводами Универмага. Многократно попадавший под бурное сквозное сокращение штат швабромокрых уборщиц, бдительно наводил чистоту в помещениях до самого рассвета. А уж как забрезжит во фрамугах утренний свет, в оплоте Социалистической торговли было чисто. Блестели и полы, и стены, и небьющееся стекло зовущих витрин. Спортивный дух витал в секции спорттоваров, а в утлом закутке с шанцевым инструментом дух трудолюбия.
- А не купить бы нам двухлитровую гирю? – отмахиваясь от паров белой горячки преследовавшей их, озабоченно спросил третий.
- Двухпудовую! – ухмыльнулся тёмности товарища Николай.
И допотопно развернувшись, точно в направлении направо, они, и только они, несдержанно оказались пред светлыми очами, четырёхпудовой продавщицы, вышедшей наружу из тёмных Потьминских лесов. Довожу до вашего сведения, что сегодняшней туманной ночью, она, с применением чугунной сковородки, долго и нудно выясняла отношения с криворуким мужем. Оттого мадам была на взводе, и покрашенный рыжей хною локон независимо выбился из-под сколь суконной, столь и синей пилотки.
- Хотим купить, имея в виду физкультурные запросы, самую большую пузатую гирю – поддыхнул в пространство за витриной совсем нетрезвый Колчедан.
- Есть тридцатидвухкиллограмовая – безукоризненно чётко выговорила представительница торговли, с чёрной тоской вспоминая события бурных дебатов лунявой ночью.
- А она, какого имеется цвета – вклинился посторонний гражданин из праздношатающихся представителей прогрессивного человечества.
- Неправдоподобного – величаво ответил ему, качнувшийся вовнутрь, руководитель тройки.
- Чёрная она – зашипела речитативом продавец. – Вам чек выписывать? Последняя штука осталась! Со склада возьму.
- Выписывайте! – возрадовался Супругин. – Только разборчиво! Ато знаю я вас! И заверните, в подарочную бумагу! И ленточкой перевяжите! Что
это Вы покупателей оскорбляете, на ночь глядя? Что б шуршала.
- Кто!? – задохнулась от несправедливости мадам.
- Кто надо!
И вот она принесла её как мешок картошки, и светлая бусинка пота выкатилась из-под глаза, прямо на единственную веснушку, прилепившуюся к щеке. Была та гиря уже чуть заржавлена с одного бока и картонный ценник, болтавшийся привязанный к перекладине рукояти, скукожился от тягучего времени.
- Она же ржавая! – опешил Колян. – Впариваете неликвид рабочему классу и думаете так надо? Нет, подвиньтесь в сторонку, будем уценивать!
- В ассортименте товар – таинственно возразила девица, думая левым полушарием о родном муже и чугунной сковороде – помощнице. – Уценке не подлежит.
- Тогда предъявите жалостливую книгу! – скурвился молодец среднего роста и с достоинством, в третий раз тряхнул мошной солнца-клёш. В кармане радостно звякнули гривенники и единственный юбилейный рубль. В простонародье – бирманат. В большой монете этой продырявлена дырка, подразумевавшая возможность повешения оного на шею.
- У нас только жалобная – повращала глазными яблоками продавец. – В конторке у заведующего. Только он в отпуску.
- Надо посмотреть! – сделал строгое лицо Колчедан. – Ведите!
В полумраке закутка, на покрытом зелёном сукне рассохшегося стола лежал блокнот и к нему, как заслуженная медалька, цепко привязалась приплющенная свинцовая пломба. С целью предотвращения использования страниц в гигиенических целях. Массивный эбонитовый телефонный аппарат горделиво молчал, отвернувшись задом к двери, передом к зашторенному окну.
Жалобщик, по-хозяйски деловито сел на холодный дерматин, первенца пятилеток, толстоногий стул. Достал из кармана новомодную шариковую ручку и изготовился строчить жалобу. Продавщица вздохнув, смирилась. Было слышно, как журчат в центре второй линии струи фонтана.
«В наш век, век коллективной цивилизации и прогресса» - побежал шарик по бумаге. – «Каждый гражданин, согласно Конституции, может получить товар лицом, завёрнутый в бумагу и перевязанный лентой». «Нам в наших правах отказано и продавцом отдела Спорттоваров, гражданкой как не
отошедшей от махровой бюрократии, по фамилии…»
- Как твоя фамилия?
- Клава Очкастая – недовольно ответила та. – Детдомовская я.
- Туда и вернёшься! – сонно клюнул носом сочинитель. – Все мы дети своего народа.
«…Очкастая, совершено грубое оскорбление наших суверенных прав, выразившееся в форменной грубости» - и неразборчиво подписался.
Минут так это через семь-восемь или девять, из самозахлопывающихся дверей ГУМа вышли на свет Божий три крупноподдавших товарища. В руках одного покоился подарочный свёрток, внутри которого застыла двухпудовая гиря. Второй обмахивался потрёпанным блокнотом, на обложке которого кто-то размашисто обозвал его жалобной книгой. Третий тип, позванивая мошной мёл порог магазина, шикарным солнцем-клёш. В Александровском саду принимали в пионеры угловатых октябрят, а по реке чихала баржа, и полосатый матрос окатывал палубу водой, черпая ту из глади акватории.
Но у входа их уже ждали. Сержант и двое рядовых в синей форме…
Через месяц в профком цеха постучалась бумага из вытрезвителя…
Гири им не вернули, ещё на ногу уронят…
Москва. Май. 2017г.