Донецкие дети, родившиеся весной 2014 года, уже начали ходить, говорить, думать и спрашивать родителей:
— А когда украинские дяди перестанут стрелять в наш садик?
Это спрашивают ещё не убитые донецкие дети, а убитые – молчат и не задают неудобных вопросов…
Что – за последние четыре года! – сказал о нашей войне донецкий театр? Какие ответы на неудобные вопросы подсказал нам? Как сыграл свою познавательную роль?
Театр – это не только развлечение, игра, отвлечение, но и раздумья. Зритель в театре видит себя на сцене, видит своих близких в окопе, своих соседей в километровых очередях на блокпостах; видит дончан бегающих по городу в поисках работы; видит, как ругают донецких в Киеве, как отворачиваются от них в Москве; видит на сцене всё, что происходит на Донбассе – и думает, думает, думает…
До театра он спотыкался об это, но не видел себя со стороны, а сейчас увидел, сравнил и – ужаснулся…
Если зритель – осознал, то театр – сыграл свою познавательную роль. Театр показал жизнь дончан во всей её трагической красоте, показал изломанную жизнь простых людей, преданных государством, брошенных под коммерческий молот на геополитическую наковальню, – и в сжатой художественной форме передал их мысли, чувства другим людям, другим поколениям, странам, народам. Театр зафиксировал трагедию не признанных миллионов, подвешенных за ребро на крюк гуманного, демократического мира, четвёртый год – под аплодисменты и брань – в корчах выживающих.
Увы! На донецкой сцене скачет Проня Прокоповна, плывут Юнона и Авось. Эти позапрошловековые, чужие страсти берут за душу, пока не вспомнишь о том, что в пятнадцати километрах от сцены, по которой скачет Проня, гибнут люди и разорванные тела их (в эту же минуту), на другом берегу Кальмуиса (в километре от театра) – складируют в морге. Как вспомнишь, то образы, капризное эхо судеб известных – меркнут, а житьё, которое у дончан, тошней недуга – сдавливает горло. Человек нравственный чувствует себя на таком спектакле – мерзко.
Игровая, развлекательная роль театра важна, но Бертольд Брехт, пережив Вторую мировую, говорил, что публике надо рассказывать истории со смыслом, с общественной сутью. А где они – истории со смыслом, истории, помогающие жителям Донбасса понять военное лихолетье и пережить его?
— Я от войны устала, – говорит жена. – Я лучше посмотрю «Юнону и Авось» и хоть на пару часов забуду весь этот ужас и маразм, в котором мы живём.
— А я хочу в нём разобраться. Я хочу, чтобы не только я видел, как ты бежишь в подвал с трёхлетним ребёнком. Пусть все видят, как перепуганные обстрелами дети рыдают. Пусть они, суки, увидят свою политику на большой сцене.
— Не ругайся – и так тошно.
Я отвечаю, что у меня зла не хватает на всех, что я бы разогнал донецкий театр за профнепригодность, что это не театр, а придворный балаган, которому до народного театра как до Москвы раком.
— Ты слишком категоричен.
— Пацанам нашим на Промке расскажи о любви Резанова к Кончите. Особенно, когда их кроют артой, а отвечать запрещают. Нам осмыслить эту маразматическую войну надо. Поднимались мы против украинских фашистов, а теперь сидим в нищете и воюем за что? Их-то, фашистов, Эрэфия – признала, а нас…
— Я ужас нашей жизни видеть в театре не-е ха-ачу, – зло закричала жена.
— Тебе бы только о любви, – пошутил некстати я. – Как ты думаешь, развлекательную мочалку донецкий театр жуёт на всякий украинский или ему её минские клоуны в рот всунули?
В общем, поругались мы с женой из-за театра, как театралы. Она говорит – нормально, а я говорю – отстой. С отсутствием познавательной роли она не спорила, с тем, что репертуар «исключительно бабский» – тоже, но слово «инфантильный» не приняла. Я сказал:
— Году к 2020, когда Света наша в школу пойдёт, может, и балаган твой театром станет. Главное, чтобы дети наши (пху-пху-пху!), дожили. Думаю, они этот сброд, четвёртый год предающий Донбасс молчанием, разгонят. Скажут: «А почему вы молчали, когда нас, маленьких, убивали? Вам страдания Кончиты ближе наших?»
— Злой ты.
— А каким должен быть мужик, когда в доме его война?
— Мне билет твой на «Юнону» сдавать?
— В буфете посижу, с коньячком. Прошлый раз Проню чуть телефоном не навернул.
— Дома оставайся, от греха подальше. Только я тебя прошу: будут прилёты – лезьте со Светой в подвал.