Глава седьмая
Антон и Валентина
Единственным "поверенным сердца" Стаса был его друг Антон Пономарев. Лишь ему Стас открыл секрет своего романа с Олей, будучи не в состоянии противиться распирающему желанию поделиться счастьем если не с целым миром, так хотя бы с кем-нибудь.
Антон и Стас дружили с детства, еще с той беззаботной поры, когда звались Антошей и Стасиком. Они ходили в один класс и жили по соседству. Антоша верховодил в их отношениях, поскольку был бойчее и – счастливее. У него был отец, и Стас завидовал ему и предоставлял право лидерства, полагая, что Антоша более его достоин, раз уж оказался достоин иметь отца. Во всем Стасик слушал более удачливого в жизни товарища, потакал ему и старался любить то, что любит он. К примеру, Антоша обожал рисовать и мечтал стать великим художником, и за компанию с ним Стасик записался в художественную школу, хотя к изобразительным искусствам теплых чувств не питал, да и способностями никакими не обладал. Однако старательно убеждал себя в обратном. И убедил бы, пожалуй, но, к счастью, педагоги распознали его бесталанность и слепоту к живописи и посоветовали найти другое занятие. "Про лишенных слуха говорят: медведь на ухо наступил, – сказала преподавательница художки Инна Александровна, пожилая, но жизнерадостная женщина. – А тебе медведь на глаза наступил. И потоптался, основательно так потоптался".
И Стасик с головой погрузился в чтение, которое было ему куда более по вкусу. Затем у Антоши появлялись еще увлечения футболом, шахматами, и Стасик опять разделял их с другом; но, правда, быстро и теперь уже без посторонней помощи, а собственным умом понимал, что это не его, и отходил в сторону. Однако же все равно всегда находился рядом с Антошей. Один раз только меж ними просквозило отчуждение – когда Стасик в тринадцать лет подружился с Коляном Малюковым, парнем намного старше его, лет девятнадцати отроду, подружился и позабыл про старого друга. Но потом Колян погиб, Стас раскаялся перед Антошей в предательстве, и все вернулось на круги своя.
После школы Антон пошел в художественное училище, догадываясь уже, впрочем, что великим живописцем ему не быть: размер таланта, размах крыльев не тот; Стас же поступил на филологический факультет. Вместе они переехали в большой город, устроились жить на одной квартире. Вместе постигали и прелести взрослой жизни, как то алкоголь и женщины. Причем Антон преуспел и там, и там больше Стаса: он же был бойчее.
Когда они учились на втором курсе, случилось несчастье. В автокатастрофе погибли мать и отец Антона. Стас скорбел вместе с другом. Свойство их товарищества поменялось: теперь уже Стас чувствовал, что должен покровительствовать Антону как несчастному; тот не противился, ибо все ему было безразлично, горе на время лишило его жизненных сил. Потом Антон оправился, а еще чуть позже у Стаса умерла мать. И друзья оказались на одной ступени. Дружба их опять обрела новый характер – она наконец-то стала дружбой равных. И оставалась таковою.
Антон работал художником в районном Доме культуры, ни в какую не хотел жениться и любил выпить. Все вышеперечисленное как нельзя лучше соответствовало образу творческой личности, каковой он себя именовал не без гордости. Вместе с тем, к его чести, Антон не считал себя непризнанным гением, в отличие от многих из его среды, и прекрасно осознавал, что выше себя нынешнего не вырастет. Потому и пил довольно умеренно и не для того чтобы заглушить тоску, а чтобы разбудить радость. Сообщив об этом однажды Стасу, он услышал удивленное: "Да русский ли ты, если знаешь предел и не знаешь тоски?" Антон ответствовал: "Чему ты поражаешься? Русские бывают разные – не только такие, каких в книжках твоих описывают".
Стас был уверен, что Антон никому не разболтает насчет него и Оли. Антон и не разболтал. Святость товарищеских уз, воспетая еще лицеистами начала девятнадцатого века, была порукой его молчанию. Вдобавок не хотелось делать больно – не столько Стасу, сколько еще одному человеку – маме Ольги. Ведь новость о том, что пятнадцатилетняя дочь спит с учителем, наверняка ее ранила бы.
Звали эту женщину сорока лет от роду Валентиной – Валентиной Васильевной Ливневой. Она работала в библиотеке, располагавшейся в одном здании с Домом культуры. Поэтому Антон был с Валентиной, разумеется, хорошо знаком. Однако отчего его так волновало ее душевное спокойствие? Ответ прост: он был в нее тайно влюблен.
То, что она перед ним имела превосходство в возрасте на пятнадцать годков, Антона отнюдь не смущало, а наоборот – странным образом возвышало над самим собой. Дескать, не малолетку и не ровесницу полюбил, как все обыватели, а женщину постарше, на что не каждое сердце решится, под пятою ложных предубеждений.
А впрочем, это наедине с собой Антон мыслил смело и свободно, в настоящей же действительности открыться предмету чувств ни за что не посмел бы. Не одна пресловутая разница в годах выступала тому помехой, а еще природная робость Антона, прятавшаяся за внешней энергичностью, а иногда и развязностью поведения.
О, сколько раз он собирался заговорить с Валентиной, сколько раз выстраивал в воображении целые с ней диалоги, в ходе коих остроумно и как бы исподволь признавался в любви, и Валентина в его мечтах, конечно, оказывалась покорена чистотой и глубиной его чувства и отвечала взаимностью; о, сколько раз! А на деле – стоило ему на пороге Дома культуры ее увидеть, как у него подкашивались ноги, а в животе холодело. Ни слова не мог он из себя выдавить, только кивал в знак приветствия. Она же улыбалась ему, говорила:
– Здравствуйте, Антон!
Эти нехитрые слова звучали для Антона лучше всякой музыки, ради них он и стоял каждое утро у входа в ДК, якобы куря. Но услышав их, сам молчал будто истукан. После того как за Валентиной закрывалась дверь, скрип которой раздирал сердце, он еще некоторое время не двигался с места. Втягивал в себя аромат ее духов, что невидимым облачком оставался после нее. Это был всегда один и тот же сладкий ванильный запах; Валентина уже несколько лет отдавала предпочтение этим духам, названия их Антон, естественно не знал, потому как не осмеливался спросить.
Когда облачко рассеивалось, он запирался в своем кабинете и тихим шепотом, чтобы за стеной не услышали распевавшиеся участники народного ансамбля, ругал себя матом за нерешительность. Чуть поостыв, рисовал образ любимой – когда в душе, а когда на бумаге. Гладкие черные волосы, собранные в пучок на макушке, правильный овал лица, карие глаза, тонкий носик, пухлые алые губы, точеная фигурка. Да, и в сорок лет Валентина была чудо как хороша!
Ее красоту замечали и другие мужчины. Особливо, что называется, жадные до женщин подбивали к ней клинья и – неизменно наталкивались на вежливый, однако твердый отказ. В сердце Валентины, в жизни Валентины было место для одного-единственного – мужа. Звали его, кажется, Виктором; Антон видел его несколько раз: ничем не примечательный мужик, высокий и на вид физически сильный, но уже отрастивший порядочное брюшко; еще в глаза бросалась неприятная бородавка под носом.
Соотнося свой безмолвный трепет перед Валентиной с ее семейной жизнью, Антон вновь возвышался над собой. Он объяснял для себя собственное молчание не робостью, а благородством любви. По его логике, если б он признался Валентине в любви, то тем самым дал бы понять, что питает надежду, а сама возможность такого предположения для верной и любящей жены – обида, а то и оскорбление. Безмолвие же тайного воздыхателя подчеркивает чистоту женщины. Так что Антон и Валентину возвышал, ни слова ей не говоря.
А что до Оли, ее дочери, то Антон считал ее ребенком. и для него было странно, что его друг Стас, всегда такой благоразумный и благонамеренный, закрутил с ней роман. Как и Виктора, Антон встречал Олю пару раз и также не нашел в ней ничего выдающегося: да, похожая на Валентину, но обычная, едва вошедшая в пору взросления девочка. А вот мама ее...
Вполне объяснимо рассказ Стаса о делах своих любовных стал для Антона еще одним поводом подумать о Валентине. Для него все в мире могло оказаться таким поводом – от утреннего пробуждения ("Она сейчас тоже, наверно, встает") до телевизионного репортажа о забастовках во Франции ("Франция... В библиотеке есть книги французских писателей... И она касается их своими милыми пальчиками, когда выдает читателям. Почему я не книга – скажем, Мопассана?" – при своем полном равнодушии к литературе он заучил несколько писательских фамилий, чтобы блеснуть образованностью в возможной – увы, только в фантазиях возможной! – беседе с Валентиной).
Однако и таким уж одержимым ею Антон не был. Его любовь за несколько лет своего горемычного существования научилась таиться не только от окружающих, но зачастую и от него самого. Иногда он по несколько недель не вспоминал, что влюблен. Потом опять приходило это озарение, эта мука. Терзаемый чувством вины за "забывчивость", Антон хватал бумагу и, в знак раскаяния, сочинял для Валентины миниатюры в прозе – до стихов, столь обычных для влюбленных, все же дело не дошло. Были эти миниатюры полны заветным "ты", которое в настоящей жизни никогда бы не произнесли его уста, обращаясь к Валентине.
Например: "Если ты будешь думать обо мне хотя бы десять секунд в день, за месяц набежит пять минут. За год – час. А за четверть века – целые сутки! Такая вот математика. Но увы, всякая математика, как стеклянная, разбивается о камень твоего сердца. Ты не думаешь обо мне даже секунды в день".
Или: "В мире нет счастья, потому что есть ты. Считаешь, звучит обидно? Вовсе нет; позволь, я объясню. Если человек ни разу не встретил тебя, разве может быть он счастлив? Как можно быть счастливым, не зная такой красоты? А если человек увидал тебя – он тем более не может быть счастлив! Ведь он потеряет покой и сон от мысли, что есть такая красота, такой недосягаемый идеал, а что ж это за счастье без покоя и сна?! В общем, нет на свете счастья, и в этом виновата ты, Валентина! Хотя, пожалуй, есть все-таки счастье, но только для одного человека – твоего мужа".
Так любил Антон.