Часть 1, Онуфрий.
Почившего старца Онуфрия завернули в чистую пелену и аккуратно положили в простенький самодельный гроб. Смастерил нехитрую гробинушку (или, как раньше говорили «домовину») он сам два года назад. Время тогда лихое было. Грабили монастыри, на монахов, как на зайцев, охотились бесы-картузники. Беда! Вот и решил Онуфрий приготовиться к смерти. Бежать в лес? – Ну уж нет. Намоленное место грех оставлять. «Как служил, таки и буду служить у престола Божия. Да хоть стреляй с порога – не обернусь!»
Натерпелся Онуфрий от тех картузников сполна. Он им пирожков вынесет (глядишь, подобреют), а они его по спине кнутом - где, мол, золото прячешь, гнида поповская!
Пошло по милости Божьей дело лихое на убыль. Стали черноризцы в монастырь возвращаться. Онуфрий их встречал, не корил, беглецов молочком отпаивал да приговаривал: «И почто бегали, как зайцы? Вона, исхудали боле всякого худа».
Подошёл срок Онуфрию смертушке в глаза взглянуть. С вечера простился он с братией. А на утро замерли паутинки морщин в уголках его глаз. И отлетела к Богу птицей шестокрылой его добросердечная душа.
Отпела братия Онуфриев остаток по чину и земелькой присыпала. Любил он земельку-то. Как весна придёт, с раннего утра Онуфрий в огороде , покуда большой монастырский колокол на службу не позовёт.
Что ж, получай теперь, старчик любезный, келейку полутораметровую да братскую щепотку земли в придачу. Почивай от трудов, ни о чём не тужи и радуйся, Господь с тобою!
А Серёженька, мальчик юродивый, любимец и служка Онуфрия не плакал по деде, а только мычал да улыбался. Сбегал он в сад, выкопал крохотную яблоньку-одногодку, да как присыпали Онуфрия, на свежую могилку и прикопал. До ночи лежал Серёженька, обняв холмик, а вокруг монахи стояли, будто притягивал их Онуфрий из-под земли. Когда ж разошлись все, заревел Серёженька белугой и яблоньку ту слезами полил.
Вернулся мальчик в монастырь под утро. Стоит у ворот, не входит. Шажок сделает - обратно отбежит. Вратарник вышел к нему и говорит: «Входи, Серёженька, тут тебя старушка какая-то с вечера поджидает, нужен ты ей больно. Да вот она!» Из-за прикрытой створки монастырских ворот выглядывала опрятная благообразная старушка и пальчиком этак Серёженьку подманивала. А Серёжа глянул на старочку, побледнел, руками перед собой замахал и пустился бежать от монастыря в лес, только его и видели. Вратарник поглядел вслед, обернулся к старушке, хотел было сказать: «Уж такой он у нас дурачок, ты, мать, не обижайся», а старочки-то нет, пропала, как сквозь землю провалилась...
Часть 2, Яблонька.
История эта случилась в Н-ской области на самой окраине Российской федерации. Прошёл в области слух о некоей целебной яблоне. Дескать, растёт чудо-яблонька одна-одинёшенька за городом на пустыре, возле городской свалки. Каким образом сортовое садовое дерево оказалось посреди пыльного, прямо скажем, отхожего места, кто вырастил и когда – не могли ответить даже старики. В краеведческом архиве подняли губернские планы. Оказалось, что яблоня-то растёт на месте старого монастырского погоста. А рядом по плану значится церковный собор. Ну правильно, за алтарём кладбище. Так, поди, на всякой церковной земле и было заведено.
В пятидесятые хрущёвские годы собор и невысокую монастырскую стену разобрали на кирпич. Кой ляд, решила сходка, они тут вид на речку заслоняют? Одного материалу - тьма поповская! Решено – сделано. «А с кладбищем что делать будем?» - спрашивали колхозники председателя. «А чё, бульдозером сровняем для общего, так сказать, социалистического торжества и буржуазного беспамятства!» - таков был его ответ. «Да как же можно? Могилки вроде…» - возражали старухи. «Гнильё это старое, вот что!» - орали вернувшиеся из "фронтовой" эвакуации комсомольские крепыши. На том и порешили.
От того разгрома каким-то чудом уцелела одна яблонька. Может, бульдозерист пожалел - подумал, пусть себе растёт, детишек радует. А может, не подсекла её стальная лопата оттого, что Онуфрий под корнями лежал. Тот самый Онуфрий, что в лихие тридцатые годы не двинулся с места и остался там, где наказал ему перст Божий присутствовать и молитву у престола не прерывать. Кто знает.
Молва о чудесных яблоках пошла вот по какому случаю. В дождливый осенний вечер в дом тяжело больного сельского учителя какой-то паренёк принёс лукошко яблок и сказал, картавя и как-то по-чудному выговаривая слова: «Дайте хворому. Онуфрий сказывал». Тётка Алина, она в тот вечер пришла прибрать у учителя, приняла лукошко и только обернулась, рублик какой для парня найти, поворачивается, а его нет, пропал парень, как сквозь землю провалился. «Зачем это? – подумала она, - яблок полоны сени». Однако, желая отвлечь больного от грустных мыслей, поднесла ему лукошко. Учитель в это время читал. Одной рукой он держал книгу за корешок, а другой стал машинально брать из лукошка яблоки и есть. На третьем яблоке он отложил книгу и вышел в сени. Проходя, плечом задел бочку для воды. Та ухнула и гулко пошатнулась. «Э, бочка-то совсем обмелела!» - подумал учитель, взял в углу два пустых ведра и пошёл на колодец. Вернулся, перелил воду из вёдер в бочку и снова пошёл за водой. В это время тётка Алина закончила стирку и вышла в сени. Тут и столкнулась она лоб в лоб с учителем. «Ой, Петрович, ты же, поди, помирать собрался!» - только и смогла выговорить Алина. «Я те накликаю назлошницу смерть! Ишь чего выдумала» - прикрикнул на неё учитель и опрокинул по очереди оба ведра в бочку.
Чудесное выздоровление учителя так и осталась бы приятным эпизодом местного значения, если бы не тётка Алина. На другой день она оповестила о таинственном факте исцеления всю «широкую хуторскую общественность». Под вечер к дому учителя пришла толпа селян. Алина вынесла им два оставшихся в лукошке яблока. Все собравшиеся вертели яблоки по очереди в руках, нюхали, постукивали по кожуре и передавали дальше со словами «Не, не моё». Общее недоумение прервала маленькая девочка. Она взяла яблочко в свои худенькие ручки и сказала: «Это от яблоньки на пустыре, там такие же».
Наутро селяне потянулись на пустырь. Привезли в коляске расслабленного тридцатилетнего Иннокентия. Действительно, яблоки, исцелившие учителя, точь-в-точь походили на плоды, обильно украшавшие это забытое людьми дерево.
- Дай ему! – дед Прон крикнул высокому рябому парню, указывая на Иннокентия. Парень ухватил крупную ветку, да так, что чуть не отломил её от ствола, сорвал пару яблок и поднёс к губам расслабленного.
- На, пробуй, гундос!
Гундосом звали беднягу Иннокентия за его гнусавое нечленораздельное мычание, расшифровать которое могли только самые близкие люди, мать и сестра. Отец, почитай, лет пятнадцать, как в бега подался. Помнится, стоял он в дверях с чемоданчиком, ладный такой, выхоленный матерью. И с порога заявил: «Верка, перестанешь дураков рожать – зови!» Захохотал и вышел.
Тётя Вера приняла яблоко из рук парня, осторожно коснулась наливным бочком пересохших губ Иннокентия и вдруг заплакала. Все знали, Верка выплакала всё до дна. Нет, стало быть, припрятала она последнюю слезинку на главный день.
Иннокентий откусил яблоко и стал жевать его спелую мякоть. Жевал он долго, сосредоточенно. В глубоком молчании все следили за движениями его широких слюнявых губ. Проглотив кашицу, Кеша потянул голову вперёд. Тётя Вера помогла ему ещё раз надкусить яблоко. Опять Иннокентий долго и сосредоточенно жевал, как-то странно при этом пошевеливая плечами.
- Ой, он задвигался!.. – пролепетала в испуге тётя Вера. Окружающие плотнее сомкнули кольцо вокруг коляски, а детишки сквозь плотный лабиринт ног таращили на Кешу свои испуганные глазёнки.
Тётя Вера собралась было поднести сыну яблоко в третий раз, но тут совершилось настоящее чудо: на правой руке Иннокентия дрогнули пальцы. Неуверенно, будто вслепую, он оторвал локоть от поручей коляски, коснулся руки матери и потянул на себя яблоко. Вокруг коляски прокатился многоголосый вздох изумления. А счастливая мать, рухнула на колени, обняла ноги сына и, не сдерживая нахлынувших чувств, зарыдала…
Через год весть о яблоне-целительнице разлетелась далеко округ. Из города пустили специальный автобусный маршрут «Автовокзал – Яблоневая пустошь». Увечные всеми мыслимыми недугами, просто любопытные, знахари, учёные и жадные до впечатлений туристы валом валили поглядеть на чудо яблоню.
Яблоки оборвали уже в первую неделю. Потом стали отламывать и уносить с собой веточки. Так античные памятники тают в потоке праздных любителей старины. Через месяц дошло дело и до ствола. Вгрызались перочинными ножами, стамесками, тесали ствол топориками и скабёлками. Оскоплённое дерево возвышалось над землёй молчаливым укором человеческой жадности и агрессивному себялюбию. В конце концов как-то поутру пассажиры первого рейса обнаружили на месте яблоньки небольшого размера пенёк и ни следочка вокруг. За ночь спилили и подмели всё.
Ну что ж, раз такое дело, «не за падло» будет и корешками попользоваться. В них-то, небось, особая сила. Стали люди раскапывать землю. Чуть откопают корешок – рубят, чуть откопают – рубят. Дело до драки несколько раз доходило – народищу-то тьма. Всем охота от чудо-корня себе кусок отпилить. Роют люди землю, остановиться не могут. До самых кончиков докопались. Народу – полная яма…
Вдруг одна из лопат провалилась в землю, и оттуда в небо взметнулся фонтан ледяной грунтовой воды. Люди врассыпную бросились бежать из ямы. Не тут-то было. Мокрая земля на склонах ямы стала скользкой, выбраться не даёт. Ноги сводит от холода. Началась паника. А вода всё прибывает. Пяти минут не прошло, как набралась яма полным полна. Не выбрался никто…
А вода по-прежнему прибывает, не унимается! Стала она разливаться по пустырю. Подтопила хутор, снесла деревню поодаль. Плавают деревянные домишки и рассыпаются. Крыши железом вниз переворачиваются, наполняются водой и тонут. Буфеты торчат из воды, как рыбьи головы, матрасы пуховые плавают, будто рыбины дохлые брюхами верх. Люди спасались, кто как мог, а уж сколько скотины и домашней птицы в бараках да загонах перетопло - и не сосчитать.
Образовалось заместо помоечного пустыря море. Первое время шла об новом водохранилище дурная слава. Поговаривали, будто утопленники по ночам из воды выходят и сносят с берега камни на глубину, точно строить что задумали. А один краевед, человек верующий, предположил, что велено им, утопленникам, сложить под водой тот самый разрушенный монастырь. Как построят они его, так и простится им грех лихоимства. Ведь копали-то они погост. Погост - место особое. Известно с давних времён, кто потревожит владения смерти, тому долго на земле не жить.
Человек властен и самолюбив. И только когда житейские обстоятельства оказываются ему не по силам, он бежит к Богу - выручай, Кормилец! Пригласили из города священника, освятили море. Долго святили. На моторном катере бороздили водицу вдоль и поперёк. А над местом, где росла яблонька, прямо на катере молебен отслужили водосвятный. И пошла с того дня молва страшная на убыль, а вскоре и вовсе забылась.
Заметили люди: стОит священнику окропить болящего водой из нового моря, на глазах исцеление происходит. Иной скажет: не вода из моря чудеса творит, а молитва. Так-то оно так. И от другой намоленной воды благодать чувствуется, но чтобы на глазах исцеление творить – нет уж, извольте.
P.S.
Третий час заседали народные заседатели в кабинете губернатора. Никак не давались им плановые надои и фуражные показатели. Тут ещё Фёдор Смольников, городской голова, возьми и ляпни: «Люди добрые, хотите сон расскажу?» Ну какой, спрашивается, сон, когда и так голова кругом! А губернатор ему: «Валяй, Фёдор! Коли наяву не получается, давайте, братцы, сон слухать». А Фёдор Михайлович и говорит:
- Приснился мне старчик. Вроде монах, я таких на картинках видел. На вид – в чём только душа держится. Подаёт он мне блюдечко с водой и улыбается: «На,- говорит, - возьми». Я руку-то подставил, чтобы блюдце принять. И только он мне его передал, ощутил я в руке вместо фарфоровой безделушки тысячетонную гирю неподъёмную. Вдавила она мою руку в пол и держит. Смеётся старчик: «Что ж ты малую вещицу удержать не смог? Ты ж голова!». Больно, слов нет. Однако, я ему отвечаю: «Отпусти ты меня, Христа ради, или дело какое накажи!». А он: «Христа ради – это ты верно сказал. Ну так знай, зовут меня Онуфрием. Служил я людям, как мог, пока жив был, только люди не слушали меня и злобились. Тогда решил я их яблочками побаловать. Оборвали они мои яблоки и надежду по веточкам растащили. А уж когда в могилку мою полезли, осерчал я, прости Господи. Стал молить Бога вразумить человеческое неразумие. И случился потоп. Гляжу, гибнет человек. Взмолил я Бога остановить извержение! Услышал Господь меня и на этот раз, умирил воду. И стало море. Ты, Фёдор, передай своим, что я на людей зла не держу и в третий раз прошу принять моё подношение. Воду мою пейте да радуйтесь. А от вас мне ничего не надо. Ежели помянете когда добрым словом – и на том спасибо».
Фёдор перевёл дух и добавил:
- Может, неурядицы наши оттого, что любви в нас не стало, одни фуражи да клубные гармошки? О том и напомнил старчик. Как думаете?