Лоре-Ли с Рейна-1 Из цикла Воплощения Лилит http://www.proza.ru/2017/05/19/1463
---------------------------------------------
Тосковала Лоре-Ли в замке супруга, как птица, у которой всей свободы – от одной золоченной решетки до другой. Но догадывался ли барон фон Веттин о тоске, что свила гнездо в ее сердце? Внешне Лоре-Ли очень переменилась. Она прилежно училась светским манерам и правилам поведения в обществе. И барон фон Веттин давно уже не опасался, что жена-простолюдинка поставит его в неловкое положение на званом обеде или приеме. Разумеется, он знал, что свет морщил нос и осуждал его выбор. И барон не мог отказать себе в торжестве, когда видел, КАК все эти чванливые, высокородные господа смотрят на женщину, что принадлежит одному ему! И торжествовал, когда аристократки по крови не в силах были найти изъяна ни в поведении, ни во внешности Лоре-Ли, им оставалось только исходить желчью от зависти к красоте, юности, безупречности баронессы фон Веттин.
Простодушная, чистая душой, она не умела читать за гладкими комплиментами, которые ей говорили окружающие, но особого впечатления на Лоре-Ли они тоже не производили и не кружили ей голову. И в сотый раз барон радовался своему выбору, и восхищался юной супругой.
Четыре года минуло, как рыбацкая дочка стала баронессой Веттин, но если б знал барон, как мало переменилась она в душе! В душе Лоре-Ли оставалась все той же рыбацкой дочерью. Тосковала о Рейнском просторе, о вольной и своенравной реке. Мечтала посидеть на скале Лорелеи, даже по сумраку мохнатых елей скучала. А как хотелось ей побежать по лужайке так, чтоб свистела трава и ромашки били по коленями… Но здесь это было невозможно. На чинных лужайках с ровно постриженной, не настоящей травой не росли ни ромашки, ни васильки-колокольчики… Только белели на куцых стебельках лупоглазые маргаритки, лежали на безликой траве истертыми монетами… Не было воли даже в огромном парке среди цветов и деревьев. И здесь тень золотой решетки на всем лежала.
Здесь был иной мир, не тот, в котором Лоре-Ли жила среди эльфов, гномов и фей, где сами собой рождались сказки. Она придумывала их, но в том мире выдумка была столь яркой, что Лоре-Ли почти знала: вон те ветки ивы скрывают домик феи. А вон там – только присмотрись хорошенько – на песчаной тропинке разглядишь следы от башмачков гномов. Они на толстой подошве, с большими квадратными пряжками, сияющими ослепительно. С них спрыгивают солнечные зайчики и играют в пятнашки в кленовой листве! В том, привольном мире.
А здесь… даже солнечные зайчики не в силах пробраться в густые, будто в войлок сбитые колючие, упругие кроны. Садовник с утра до вечера щелкает ножницами, выстригает из кустов и деревьев шары, пирамиды, конусы, чтобы барон де Брийер мог гордиться своим «английским садом», где деревья и кусты имеют «правильный» вид – причудливых, но неестественных фигур. И плоскими огромными «газонами» бахвалиться», зимним садом и оранжереей с диковинными растениями. Хозяин любит сам водить по усадьбе гостей. Иногда Лоре-Ли кажется, что в одну из минут он не удержится и приглашающим жестом укажет на супругу: «Теперь прошу взглянуть сюда, господа…»
Нет, он любит свою красавицу-жену, это несомненно. Осыпает подарками, не знает, чем порадовать, любое желание тот же час исполняется, как и обещал когда-то... Только нет у Лоре-Ли желаний в ее золотой клетке, кроме одного – подышать воздухом былой свободы...
Просилась она к матушке с отцом, хотя бы денек побыть в родительском доме!.. Да барон наотрез отказал. Не ждала Лоре-Ли, что супруг окажется таким бесчувственным. Восприняла, как урок: она – собственность барона, и он считает себя вправе распоряжаться личной собственностью согласно своим желаниям.
Об этом матушка предупреждала… Нет, не отговаривала. Наоборот, Лоре-Ли видела, как гордились они, что такой знатный, такой богатый человек просит руки их дочери. «Может быть то удача твоя, дочка, счастье твое. Упустишь… второго раза не будет. А только и с другой стороны поглядеть надо… Это ведь как в иноземщину тебя отдать! Все не твое, другое, чужое… И каков он, барон-то? Разве сразу нрав разглядишь? Ой, сама думай детонька, решай»…
Соседи к ним переменились, снизу вверх глядеть стали, и это льстило, новое положение так нравилось вечным трудягам, а Лоре-Ли понимала, что одно лишь ее слово может все разрушить, скинуть их с неба на землю. Так могла ли она это слово сказать? Увы, нет...
Она всегда была послушной дочерью. И выбрала, и решила. Так, как матушке и отцу хотелось. Жалела ли потом об этом решении? Не жалела. Барон Веттин был добр с нею, неименно терпелив и щедр. Но нет-нет, да проскальзывало, что Лоре-Ли для него более игрушка любимая, у которой одно назначение – забавлять того, кто владеет ею, ублажать всячески, а про свою волю забыть раз и навсегда. Не бывает вольности у игрушки. Вот это Лоре-Ли было больнее всего.
***
Когда дитя ждала, так надеялась, что придет в мою жизнь новое, радостное! Ведь матерью я буду настоящей, не игрушкой. Сынок мой был ангелом, подаренным мне небесами. Мне дня не хватало, чтоб нарадоваться на него вволю. Кормилицу, нянек его не любила, хотела каждую минуту с ним быть. Но возражать не могла, заведено у благородных, чтоб дитё с няньками да мамками росло. Но… видать, слишком сильно любили его все. Позавидовал создатель… Двух лет не исполнилось дитю, забрал он мальчика моего, как ни бились доктора… Барон печалился об утрате первенца, любимого и желанного. И ругала себя Лоре-Ли, когда чудилось ей, будто супругу облегчает печаль то, что теперь ему опять не надо ни с кем делить её. А сердце Логе-ли до сих пор печет как каленым углем. И еще пуще домой хочется, хоть денек в родительском доме погостить бы. Кому кроме матушки пожалуешься, кому поплачешь? Она как никто умеет утешить, слова найти, да по голове погладит теплой рукой своей, оно и легше уже… но нет, нельзя мне этого утешения.
А вот замке гости наоборот, редкостью не были, жили подолгу, по несколько месяцев. То кто-то из многочисленных родственников супруга, то пилигримы-богомольцы, то старый товарищ просил оказать гостеприимство его отпрыску, проходившему обучение в вотчине барона… Потому, когда однажды к завтраку вышел незнакомый человек, я не удивилась. Супруг познакомил: «Дорогая, это мой друг, граф Кристиан фон Каролинг. Мы служили в одном полку и, доложу я тебе, попадали в такие переделки! Граф и теперь на службе у кайзера. Но сейчас он после ранения. Здешний климат, тишина и покой для него целебны».
Оказалось, приехал граф ночью, без шуму и помпезности. В остальном же господин Кристиан фон Каролинг ничем особо примечателен не был – чужой человек, о котором мне известно только имя и не более. Супруг мой был ревнив, я старалась не давать ему повода для упреков. Потому я почти не уделяла внимания появлявшимся в замке мужчинам. Вот и с этим была обходительна ровно настолько, что меньше уже было нельзя, неприлично.
Новый обитатель замка никакого неудобства не причинял. Я встречалась с ним только за столом. Здесь он был молчалив, не стремился поддерживать беседу. А я и рада была, что от меня, как от радушной хозяйки требуется лишь поприветствовать его с улыбкой, учтиво справиться о здоровье, да заботливо спросить, всем ли доволен гость. Все это формальности, не более. Вроде утреннего привета. Он друг барона, вот пусть барон о нем и заботится. А мне этот гость нравился именно тем, что от меня ничего не требовалось для его опеки, и он не навязывал своего общества. Его, судя по всему, такое положение вполне устраивало. Если и перемолвился он со мной несколькими словами, так их было не больше, чем требовали того правила этикета. И взгляд его касался меня лишь вскользь. Доведись нам встретиться вне стен замка, граф Каролинг, пожалуй, меня и не узнал бы.
Время он проводил в обществе барона или читал в библиотеке, или велел седлать жеребца и уезжал на долгую верховую прогулку.
В общем, граф Кристиан Каролинг был замечательным гостем, и можно было лишь пожелать, чтоб подобными же были все другие, кто появлялся в замке. Разве что выглядел он несколько сумрачным. Как будто беспокойные мысли мешали ему безмятежно раствориться в здешнем покое и радушии. О чем они были, эти мысли, я конечно, не знала. Но вот если бы ни эта его сумрачность, он был бы совсем безликий. А так… становился мне чем-то близок из-за моей все более сильной тоски по прошлой жизни.
А в одну из ночей, уже будучи в постели, супруг вдруг увлекся воспоминаниями, рассказал, каким верным боевым товарищем был ему граф Каролинг. Что делили они на двоих и последний кусок хлеба, и смертельные опасности. Барон даже поведал мне несколько случаев, произведших на меня большое впечатление. Людвиг рассказал, что они не раз спасали друг другу жизнь, и кто кому обязан до смертного одра, теперь уж не сочтешь. Увлеченно рассказывал барон Людвиг, что бывал граф отчаянно смел.
Из того разговора я поняла, что графа фон Каролинг и моего супруга связывало многое в прошлом, и что они и теперь испытывают друг к другу самые теплые и крепкие дружеские чувства.
Когда я узнала такие подробности из жизни графа фон Каролинг и о его личных, столь достойных качествах, это просто не могло не изменить что-то в моем отношении к нему. Внешне все обстояло как раньше, я старалась никак не показать, что переменилась к гостю. Но волей-неволей, даже когда я глядела на него вскользь, всё ж была пристальнее, внимательнее, ловила такие моменты, про какие прежде думать не думала… И тогда я вдруг сделала неожиданное открытие: граф Кристиан фон Каролинг избегает дарить меня вниманием точно так же, как это делала я…
В той скуке и бездеятельности, когда ни руки, ни голова не были заняты, я не могла избавиться от навязчивых размышлений по поводу странного поведения графа Кристиана. "Неужто супруг мой сделал своему другу выговор за излишне пристальный интерес ко мне? – думала я. – Но никакого интереса не было! Разве я не заметила бы? Впрочем, ревнивцу причин не надобно… Ревность - порождение не ума, а безумия." Мне стало неловко за супруга и стыдно. А напрасно. Ничего такого между мужчинами не произошло. А то, что случилось, никогда не могло бы прийти мне на ум.
------------------------------------------------------
Лоре-Ли с Рейна-3 http://www.proza.ru/2017/05/23/2094