Шиманский Василий Иванович
Главы из автобиографического романа "Вехи и вёрсты"
(Скопировано с сайта "Свободная Интернет Газета": http://www.svob-gazeta.ru/)
Глава 236. Борис Фёдорович Неймарк
Работать за станком по восемь часов подряд, стоя на ногах, было очень тяжело. На входе в цех у дверей стояла скамейка, на которой перекуривали токаря, и можно было посидеть и передохнуть.
С некоторых пор на этой скамейке часто стал замечать человека, по внешности чем-то напоминающего Тараса Шевченко. У него была такая борода, усы, лысина и выражение лица, как на известном портрете украинского поэта. Часто ловил на себе его пристальный взгляд. Порой мне казалось, что он следит за мной. Однажды спросил у одного заключённого: «Кто этот человек?» Заключённый с пренебрежением мне через плечо про него бросил: «Болтун! Вот кто!». Больше ничего не сказал.
Как-то в июле часов в десять утра этот человек зашел в цех, где кроме меня никого не было, не стал усаживаться в «курилке», а сразу направился ко мне. Подойдя вплотную, произнёс: «Здравствуйте, молодой человек! Я давно наблюдаю за вами. Вы можете мне уделить несколько минут? Хочется доверить вам очень важное дело».
Посмотрел на него, соображая, как мне вести себя с этим человеком. Машинально ответил: «Говорите, слушаю».
Он: «Здесь нельзя! Разговор будет серьёзный. Если можно, пройдёмте в сквер. Не хочу, чтобы нас видели вместе».
Было рабочее время и моё исчезновение с рабочего места, могло быть кем-либо замечено, поэтому ему ответил: «В сквер сейчас пройти не могу. Если это вас устраивает, можем там встретиться только в обеденный перерыв, а сейчас этого сделать не могу». Он согласился со мной.
В двенадцать часов дня «Тарас Шевченко» ожидал меня в скверике на скамейке.
Когда подошел к нему, он представился: «Меня зовут Борис Фёдорович Неймарк. Не будем терять времени. Прежде, чем начать разговор, прошу прочитать эти два письма. Они не запечатаны. Не бойтесь! Посмотрите, кому они предназначены и если у вас возникнут вопросы, я на них отвечу, но прошу об этом никому не говорить. Эти письма нужно вынести из зоны и сбросить в Москве».
Я не знал что делать. После некоторых колебаний взял письма в руки и на конвертах прочитал адреса, кому они предназначены. На первом было написано: «Москва. Кремль. Георгию Максимьяновичу Маленкову». На втором: «Москва. Кремль. Клименту Ефремовичу Ворошилову».
Спросил: «Причём тут я? Отправляйте их почтой».
Он: «Вы ничего плохого не думайте. Если сбросить эти письма здесь, они не дойдут до адресата, а это плохо».
Я взял в руки эти незапечатанные конверты, достал, развернул, исписанные мелким, аккуратным подчерком листы и с каким-то непонятным чувством стал читать:
«Уважаемый, Георгий Максимьянович, события от одиннадцатого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года в семнадцатый раз заставили меня взяться за перо. Я - Борис Фёдорович Неймарк - в прошлом полковник контрразведки, семь лет находился в Германии со специальным заданием, последним из которых было - воспрепятствовать вывозу ценностей, сосредоточенный в Кенигсберге в Королевском замке. Эта работа мной была выполнена в полном объёме, а по возвращению в Союз, мной был сделан и сдан в МВД СССР отчёт по этому вопросу.
На банкете в честь Победы, мне задали провокационный вопрос: «Борис Фёдорович, как вы расцениваете творчество Леонардо да Винчи и творчество советского художника Герасимова?» Я ответил, что семь лет находился вдали от Родины, поэтому с Герасимовым не знаком, но знаю, что творчество Леонардо да Винчи признано подлинно народным.
Через некоторое время меня арестовали, осудили военным трибуналом на двадцать пять лет лишения свободы, и направили в лагерь «Кетой лог» под городом Иркутском. Из этого лагеря много раз обращался во многие инстанции и лично к товарищу Сталину. На мои запросы и жалобы ответов не приходило, за исключением одного случая. Однажды меня к себе вызвал начальник лагеря подполковник Росенчук и задавал мне вопросы не по моим жалобам, а по тому отчёту, который представил в МВД СССР……..» - примерно таким был смысл этих писем.
Письма были длинные. Не запомнил их полностью, а оставлять себе копии, было опасно, поэтому сейчас своими словами передал их содержание.
В то время о снятии с писем копий в моей голове не было мыслей потому, что это грозило не малым сроком заключения. Дочитав до конца письмо на имя Маленкова, приступил к чтению письма к Ворошилову. Оба письма были, примерно, одного содержания.
Посмотрев внимательно на меня, Борис Фёдорович сказал: «У нас в стране есть крупный изменник. Кто он, сейчас тебе не скажу, но в скором времени это для народа не станет тайной. Назревают крупные события. Скоро люди будут их свидетелями, только жаль, что этого уже не увижу».
«Борис Фёдорович, почему не увидите?» - задал я вопрос.
Он ответил: «Сегодня ночью меня расстреляют. Кое-кто боится того, кто много знает, поэтому ведёт планомерный их отстрел. На зонах уже расстреляно много людей, в том числе двенадцать генералов.
Сегодня ночью меня отправляют не этапом, а одиночкой. Когда человека отправляют одиночкой, это верная пуля в затылок. Убьют и скажут, что была попытка к побегу. Попробуй, докажи, что это не так! Убить человека из этапа, на глазах десятков заключённых, тяжело. Эти письма – моя последняя надежда на то, чтобы вернуть народу, награбленное у него богатство. Находясь в лагере, предлагал вести работы силами заключённых, но мои письма остались без ответа».
...
Это была моя последняя встреча с этим, как мне кажется, замечательным человеком. Его письма моим двоюродным братом Казимиром Петровичем Гулевич были сброшены в Москве в июле пятьдесят третьего года, в то время он ехал через Москву в пионерский лагерь "Артек".
Глава 237. Саня "Острый". Блатной по имени Михаил
Постепенно стал привыкать к обстановке. Улетучилось чувство страха, стало казаться, что вокруг меня только хорошие, добрые люди, а лагерь живёт по своим неписаным законам, есть там свои «боги» и свои кумиры.
Часто ко мне подходил один бандит по кличке «Острый», которого звали Сашей. На заводе он не работал, а был "шестёркой" у блатного. Сашка ко мне относился хорошо и даже подарил «консервный» нож с красивой ручкой, закрытой со всех сторон.
Сказал ему: «Зачем он мне?» Сашка обиделся: «Это не обычный нож-«консервник», а потайная финка. Он отодвинул передний лепесток, замок в задней части открылся. После этого Сеня перевернул ручку и снова защёлкнул замок. В моих руках теперь был не консервник, а финка с кровотоком и той самой ручкой, а нож для открытия консервы оказался внутри ручки. Сашка подарил мне ту финку, а я похвалил его за работу.
Однажды он показал мне тросточку, выточенную из нержавеющей стали. У основания ручки находилось три кольца с разноцветными камнями из оргстекла. Тросточка эта была изумительной красоты. Повертев в руках, передал её обратно Сане.
Он говорит: «Как ты думаешь, это что?»
Пожал плечами и сказал: «Тросточка».
Тот повернул кольца, дёрнул за ручку, и в его руках оказалась настоящая сверкающая шпага.
Удивился, а он пояснил: «Это заказ начальника лагеря». Кольца, не что иное, как кодированный замок.
В лагере на станках делали всякие безделушки. Саня был в «законе», но он был мастером на все руки. Как-то он сказал мне: «Дорогой мой, если бы мне сейчас пообещали свободу, я этими руками выточил бы настоящую пушку и сделал к ней снаряды. Этот нож и тросточка, в сравнении с тем, что я умею, сущий пустяк».
Мне общаться с Сашкой было интересно. Иногда приносил ему чай для чифира и водку. Меня, как секретаря ВЛКСМ, на проходной не проверяли. Однажды спросил «Острого»: «Саня, почему ты не попал под амнистию?»
Он посмотрел на меня колющим взглядом густых, сросшихся на переносице бровей, и сказал: «Не подлежу никаким амнистиям, потому что осуждён Военным трибуналом по четырём статьям уголовного кодекса. Судил меня в Германии Военный трибунал, как измена Родины, дезертирство из армии, за бандитизм и за самовольное присвоение воинского звания».
Я пожал плечами: «Мне это не понятно. Объясни».
Саня рассказал о себе следующее: «Воевал в передовых боевых частях, имел звание капитана и несколько орденов. Столько людского горя принесли на нашу землю фашисты, видел своими глазами, поэтому решил не гуманичать, а мстить немцам за слёзы и кровь нашего народа. Когда наши войска перешли границу Польши и вошли на территорию Германии, дезертировал из армии, создал свой отряд «Мститель», надел форму майора команды «Смерш» и со своим отрядом с передовыми частями нашей армией прошел до самого Берлина. Грабил, убивал фашистов, мстя за все их злодеяния. Вот так-то!»
Кроме секретаря комсомольской группы, я был ещё и редактором заводской газеты «Металлист». Чтобы делать снимки для газеты, у меня было специальное разрешение Парткома на проход в завод с фотоаппаратом.
***
Как-то Саня Острый подошел ко мне и сказал: «Василий, у меня к тебе есть большая просьба. Она заключается в том, чтобы ты сфотографировал блатного. Это на зоне очень большой человек. Сможешь это сделать?»
Я считал за блатных тех паршивых придирчивых людей, как Валька Казюков, которые затевали драки и плевались сквозь зубы, поэтому спросил Саню: «Разве блатной может быть хорошим человеком?»
«Острый» мне поведал такую историю: «Блатной - это хозяин лагеря. Стоит ему кивнуть головой в твою сторону и тебя не будет.
Те сроки, которые нам даёт власть – чепуха, у нас свой счёт. У Мишки-блатного триста лет за горбушкой, у других поменьше. Он был лётчиком в звании майора Красной Армии, имел много орденов, медалей и был представлен к званию Героя Советского Союза. Когда его самолёт подбили, он успел покинуть горящую машину и катапультироваться, а приземлился во вражеском тылу, где его машина сгорела, а он обожжённый, раненый и голодный две недели выбирался к своим войскам. Когда вышел, обрадовался, но его радость была недолгой.
Обвинённый в умышленной сдачи самолёта врагу и в измене Родине, вербовке его немцами, Военным трибуналом приговорён к двадцати пяти годам лишения свободы. Так он оказался в заключении. В одну из ночей в лагере убили сорок человек. Все убийства он взял на себя и стал блатным.
Согласился сфотографировать Мишку потому, что мне было интересно увидеть настоящего блатного, а не "подворотных шавок". На другой день сказал Сане, что принёс фотоаппарат и готов выполнить его просьбу.
Часов в двенадцать дня ко мне зашел Саня, и мы пошли с ним в сквер к механическому цеху. Вскоре к нам подошли пять человек – один человек был в середине, двое впереди и двое сзади. Мужчина, который шел в центре, отделился от группы и направился к нам, остальные четверо остались стоять у скверика, обеспечивая охрану и обзор на 360 градусов в окружности.
Подойдя ко мне, блатной протянул руку и представился: «Михаил». Я назвал ему своё имя, но мне в глаза сразу бросилась его внешность. Высокий, лет сорока пяти, с военной выправкой и красивыми карими глазами. Мы обменялись с ним несколькими фразами. Сфотографировал его, он на прощанье пожал мне руку и пошутил: «Надеюсь, что фотограф не подведёт?» В ответ улыбнулся и ответил: «Как получится». Михаил вышел из скверика, к нему присоединились телохранители, и они удалились.
В те минуты одно обстоятельство поразило меня – могучий Саня, на моих глазах, превратился в верного пса, который был готов в любую минуту лизать пятки своему хозяину.
(продолжение следует)