Летний полдень. Солнце прямыми лучами бьет прямо в глаза. Осталось прополоть еще две борозды. Мама уже заканчивает. Папа наливает в бак воду для полива. Павлик дразнит сучковатой палкой Звонка.
Неожиданно прямо перед глазами на картофельный цветок садится бабочка. Таких крупных Нина еще не видела. Бабочка не ощущает ее присутствия. Грациозно взмахивает крыльями и шевелит усиками. Крылья ее – бледно-желтые с окантовкой. Каждое из них разделено на восемь пластинок с черными спичечными головками на концах. Все восемь пластинок как будто вырастают из крыла поменьше, тоже черного, будто птичьего, берущего начало сразу из туловища. В хвостовой части на каждом крыле три синих и одно красное пятнышко. Именно эти пятна и придают бабочке ту неповторимую оригинальность, которая отличает ее от заурядной капустницы.
Папа негромко мурлыкает песенку из старого кинофильма. Он всегда так делает, когда занимается любимым делом или когда у него просто хорошее настроение. Мама заразительно смеется, глядя на то, как недоумевающий Звонок в очередной раз пролетает мимо Павлика и чуть не врезается в молоденькую яблоньку, которую папа только в прошлом году высадил и сейчас готовил к прививке.
Пока Нина отвлеклась, чтобы полюбоваться мамой и посмотреть на Павлика со Звонком, бабочка улетает. Раздается гулкий протяжный звук, похожий на гудок теплохода. Нина удивленно оглядывается вокруг и, наконец, просыпается.
Узкая полоска света, пробиваясь сквозь щель между шторами, рисует на стене желтую линию. На электронном будильнике - «17:30». Пора собираться на работу. Сегодня – ночная смена. Ноги сами находят тапочки в привычном месте под кроватью. Обыденная процедура сборов не занимает у нее много времени. Каждый цикл из четырех рабочих дней подряд практически по минутам повторяет предыдущий. И так уже почти тридцать лет.
В автобусе Нина садится на любимое одиночное место слева и всю дорогу до проходной смотрит в окно. За окном ничего не меняется.
Вот Нина и на месте. Поднимается на второй этаж АБК, переодевается и выходит на улицу, где ее уже ждет дежурный УАЗик – «буханка». Водитель – Николай Михалыч – приветливо здоровается с Ниной и заводит автомобиль.
Минут двадцать они едут по пригородной трассе вдоль плотного строя деревьев, нависающих с обеих сторон дороги. Впереди выплывают из темноты фосфоресцирующие дорожные знаки, предупреждающие о приближении к железнодорожному переезду. Через минуту в поле зрения объявляется небольшой домик – будка, в котором Нине и предстоит провести ближайшие двенадцать часов.
У двери ее уже нетерпеливо поджидает Тамара – ее сменщица.
- Петровна, привет! Что-то вы сегодня припозднились!
- Здравствуй, Тома! Да что ты говоришь! Прибыли как всегда – точно вовремя. Это ты, видать, куда-то торопишься. Вот и время подгоняешь. Ну-ка давай признавайся – что за кавалер тебя поджидает?
- Кавалер у меня уже лет семь как один – Васек мой пучеглазый. Да ему сейчас не до меня. Март все-таки. Он хоть кошак и пожилой по их меркам, но до сих пор ни одну юбку не пропускает. Домой приползает только пожрать да отоспаться. И снова в бой. А так-то тороплюсь – на передачу хочу успеть. Вчера там семью показывали одну, которой в двадцать лет назад в роддоме дочку подменили. Генетическую экспертизу сегодня будут проводить.
- Ну, если так, то тебе точно задерживаться ни на минуту нельзя. – Нинины глаза весело заблестели. – Пойдем, распишемся в журнале и поедешь.
Нина с Тамарой зашли в сторожку. Внутри все как обычно: вешалка, рабочий стол, стул, табурет в углу, небольшой холодильник, отдельно стоящая тумбочка. На тумбочке – микроволновка и электрический чайник, на столе – рация, телефон и сменный журнал.
Нина ознакомилась с содержанием Тамариных записей, расписалась за передачу смены. Пока сообщала диспетчеру по телефону о заступлении на дежурство, Тамары уже и след простыл. Нина накинула оранжевый жилет со светоотражающими элементами и пошла осматривать владения.
Днем обильно шел снег - зима традиционно не хотела отступать. Поэтому Нина критически осмотрела переезд и шлагбаум – в этом плане она не очень доверяла беспечной и подчас рассеянной Тамаре. На удивление, и шлагбаум, и переезд были тщательно очищены от снега. Нина уже хотела порадоваться, но зайдя за сторожку со стороны леса, увидела, что тропинка, ведущая к дощатой будке туалета, осталась заметенной. Нина укоризненно покачала головой, взяла лопату и принялась чистить снег. На все про все у Нины ушло не более пятнадцати минут. Она вернула лопату на место и направилась в сторожку.
Тут ее словно током ударило – в сторожку вели еще одни свежие следы от обуви, которые были не похожи на те, что оставляют их с Тамарой ботинки. Заканчивались они прямо перед входом, а начинались у самого железнодорожного полотна. «По рельсам пришел». – Промелькнуло у Нины в голове. – «Надо что-то делать. Не стой как дура!». Она схватила с противопожарного стенда багор и осторожно потянула свободной рукой на себя входную дверь.
Нина увидела съежившегося в дальнем углу на табурете человека, одетого в потрепанное демисезонное пальто, тонкие темно-серые брюки, черные туфли, которые несколько лет назад по-видимому стоили вполне приличных денег, и непонятного цвета вязаную шапочку.
Увидев Нину с багром, мужчина вздрогнул и выставил вперед ладони с тонкими, покрытыми грязью пальцами.
- Не надо. Я ничего вам не сделаю. – прохрипел он осипшим баритоном.
- Ты кто такой? А ну выметайся живо отсюда!
- Я просто мимо шел. Долго шел. Замерз очень. А укрыться негде. Разрешите мне полчаса посидеть тут, и я уйду. Руки окоченели и ноги не слушаются. Я ничего плохого вам не сделаю.
- Не положено! Кто знает – что у тебя на уме. Может ты – террорист?! Уходи давай! И побыстрее. Не дай бог проверка нагрянет – выгонят с работы за милую душу.
- Я обязательно уйду. Полчаса мне только дайте. Я ничего не трону. Да мне и не нужно ничего. Согреться только.
Как ни странно, перегаром от него не тянуло. Была масса других неприятных запахов, трудно различимых по своей природе. Но бродяга был трезв, и это настораживало Нину еще больше.
- Поймите вы, что если бы я хотел напасть, то давно уже это сделал. Брать тут все равно нечего, а маньяки, так те вообще предпочитают нападать на заведомо более слабого противника. Никто из них не станет вкладывать в руки своей жертве оружие перед нападением.
- Откуда же ты про все это знаешь, если сам не такой?
- Мне по работе приходилось исследовать причины и особенности такого поведения. Оттуда и знаю.
-Ты мне зубы-то не заговаривай! Больно уж ученый для обычного бомжа.
- А я и есть ученый. Бывший. Вы же знаете наверняка, что неподалеку отсюда расположен закрытый город?
- Да конечно – кто же не знает!
- Так вот я оттуда. Возглавлял кафедру в университете, пока не пришлось его оставить по определенным обстоятельствам. В другой профессии, как вы уже, наверное, заметили, реализовать себя я не смог. Вот и пугаю теперь людей своим внешним видом.
- Что-то мне не верится, что профессор, пусть даже и отставной, может без вина дойти до такого состояния.
- Да мне нечего скрывать. Алкоголь, несомненно, этому очень сильно поспособствовал. На поверку я оказался слабаком – не смог самостоятельно справиться с трудностями. Однако завязал. Вот уже полгода не пью. Репутацию правда себе успел так сильно подмочить, что теперь даже ассистентом в лабораторию даже не берут. Причем те, у кого буквально вчера сам экзамены принимал.
- Да что же это такое с тобой стряслось? – Нина поставила багор в ближний угол и присела на стул – что ни говори, но не чувствовала она от этого доходяги опасности.
- Заключил в свое время сделку с совестью. А потом и поплатился за это по полной. Если у вас есть время, - расскажу. Никогда никому не рассказывал, а Вам – готов. Сам не знаю почему.
- Ты давай обогрейся да ступай себе куда шел, а то узнают, что ты у меня ошивался и придется мне на паперть идти зарабатывать. Давай я тебе чаю сделаю, а то вон синий уже весь. Неужели ты пешком всю сотню километров прошагал по снегу в своих тапочках?
- Пешком. Иду по важному делу. Меня сюда не повезет никто. Бывшие знакомые замараться боятся, а незнакомым платить нечем. А если с начала…
Около семи лет назад мне предложили возглавить кафедру нейропсихологии. Я стал одним из самых молодых руководителей в университете и смог себе позволить значительно улучшить жилищные условия. Мы с женой даже стали подумывать о том, чтобы второго ребенка завести. Дочери в то время уже десять лет исполнилось. Я готовил докторскую диссертацию и претендовал на получение президентского гранта для реализации масштабной исследовательской программы. В ту пору у меня было три аспиранта, из которых особенно выделялся один – своей нестандартностью мышления и по-хорошему научным безрассудством. Однажды он прислал мне на рецензию статью, с которой собирался выступать на ближайшей конференции. Прочитав статью, я обомлел – она опровергала все то, на что я опирался в своих научных разработках. Причем опровержение это было сделано с такой железной логикой и изяществом, что ни у кого из специалистов не осталось бы сомнений в том, что эта статья открывает новую эпоху в изучении человеческой психики. Мне стало страшно. За свою репутацию, за свое положение, за свой достаток. Больше всего пугала перспектива утратить уважение коллег и всего международного научного сообщества.
Я написал разгромный отзыв на эту статью. В нем, конечно, многое было притянуто за уши. Сославшись на занятость, я избежал личной встречи с ним и просто отправил отзыв по электронной почте. Как известно, неправду говорить гораздо легче, если не видишь глаза собеседника. Мой аспирант все принял за чистую монету и на какое-то время совсем опустил руки. Он написал мне о том, что ему нужно время, чтобы все переосмыслить и с головой погрузился в преподавательскую работу. Так как он преподавал в другом городе, то со временем совсем выпал из моего поля зрения. Каково же было мое удивление, когда я спустя пару лет после этого случая узнал, что он уехал работать в США по приглашению Калифорнийского технологического института.
В Америке моему бывшему аспиранту быстро помогли развить его передовые идеи. Он стал почти на всех конференциях и во всех статьях и интервью приводить яркие примеры зашоренного антинаучного мышления, опираясь на мой отзыв. Коллеги по цеху, аспиранты, студенты начали на меня косо поглядывать и за спиной активно обсуждать мой аморальный поступок. Докторская пошла под откос. Руководство университета эту ситуацию как будто не замечало, «на ковер» меня не приглашали и разборов не устраивали. На моем статусе в служебной иерархии это тоже никак не отразилось. Но все положение в целом очень сильно давило на меня.
Дома я тоже поддержки не находил, поскольку внятно не мог объяснить причины своего тревожного состояния и все больше срывался на родных по пустякам. А тут еще и Анжелика появилась. Она тоже была моей аспиранткой, с высоким интеллектом и еще более высокими амбициями. Я всецело помогал Анжелике в достижении ее карьерных целей, а она в свою очередь помогала мне, зачатую выступаю в качестве личного ассистента и секретаря. В результате между нами сложились очень доверительные отношения и некоторые вопросы я без ее участия уже решить не мог.
После волны, которую подняли высказывания моего бывшего аспиранта, я избегал участия в публичных выступлениях, но уже через несколько месяцев под нажимом ректора решился сделать доклад на крупной международной конференции в Москве. В качестве поощрения я взял туда с собой Анжелику. В Москве все пошло из рук вон плохо – после доклада меня забросали вопросами. Отвечал я сбивчиво, путался. В общем представлял очень жалкое зрелище. После этого я очень сильно напился и как многие с виду сильные мужчины в таких ситуациях приполз искать утешения своим страданиям к женщине.
Анжелика меня утешила, конечно. Это оказалось именно той границей, перейдя которую, я уже не мог остановиться. Анжелика стала вить из меня веревки. Отношения с женой накалились – она начала что-то подозревать и подсознательно была настроена против меня. Коллеги без стеснения обсуждали мою личную жизнь и профессиональную непригодность. Выпивать, да собственно и напиваться я стал все чаще и чаще.
Жена подала на развод. Дочь очень сильно все это переживала. Но поддерживать с ней отношения в это трудное для нее время я уже не мог – катился по наклонной с бешенной скоростью и весь прежде окружавший меня мир стал чем-то вроде старого подзабытого кинофильма, который помнишь только по отдельным эпизодам.
Меня уволили из университета за пьянство. Анжелика сразу же после этого дала мне от ворот поворот – в таком статусе я был ей не интересен. Я опустился на самое дно. Там было тепло и уютно. Там все внимательно слушали, пытались понять, утешали, восхищались достижениями, а потом заворачивали в страницы с моими статьями копченую рыбу. Но этого я не замечал. Я уже не замечал ни грязи, ни подлости, ни грубого сарказма и откровенных издевательств моих новых знакомых. Это стало моей новой жизнью. Я так жил!
- Да сколько вас таких слабаков! Начнут и остановиться никак не могут. Сколько раз я брату своему Пашеньке твердила – вино до добра не доведет. Караулила его, по злачным местам разыскивала, домой таскала на своем горбу. Ничего не помогло. А теперь- то и помочь не смогу- нету его рядом теперь.
- А где же он сейчас?
- Где-где. В Мордовии он.
- Переехал?
- Перевезли. Там много таких как он – бесплатных тружеников. Уже четвертый раз поехал за двадцать лет. Привык. Вот и ты можешь туда попасть, если за ум не возьмешься. Сегодня-то почему такой трезвый? Пить больше не на что?
- Нет, не в этом дело. Дочь у меня в аварию попала – машина ее сбила на пешеходном переходе. Депутатский сынок водительские права обмывал. Дочка с переломанным позвоночником ходить заново учится. Когда все это произошло, я был в страшном запое. На телефонные звонки не отвечал. А где находился – даже сам не помню. Поэтому в тот момент меня найти так никто и не смог. Когда вышел из пике – узнал, что стряслось. Кричал, выл от боли, от злости на самого себя. Пытался к дочери попасть в больницу – жена не пустила. Сказала, что в таком виде я только хуже сделаю. А после выписки из больницы и вовсе увезла ее в ваш город. Она сама родом отсюда, мать с отцом еще живые – будут помогать ухаживать. Теперь вы, наверное, и сами все понимаете.
- К дочери, значит, идешь.
- К дочери.
- Я вот на тебя смотрю и думаю – откуда такая в мире несправедливость? Одним на роду написано всю жизнь лямку тянуть света белого не видя. И отдыхают они только на Пасху. И детей поднимают, отдавая на это все силы свои. А другим Бог даровал талант. Они в люди выбились, семью завели, детей. Квартир, машин напокупали, за границу ездят отдыхать каждый год. А им все интересно – где же тот край, на котором вся эта благость заканчивается. Вот и ищут его. А как найдут – удержаться не могут. Стоит только подойти к краю пропасти, а она уж в долгу не останется – вскружит голову и разобьет о камни.
Что же вас туда так тянет и чем же вы все свое благо-то заслужили? Или проверяет так людей Бог – налил в начале пути в горсть воды сполна, а дальше уже все от тебя самого зависит – донесешь ты до конца пути хоть одну каплю в этой горсти или нет.
С шестнадцати лет не было у меня такой минуты, чтобы я могла себе сказать: «Ну вот, Нина, можно и отдохнуть, и жизни спокойно порадоваться». Сначала мама заболела тяжело. Пять лет со своим недугом боролась. Да он как уж схватит своими клешнями, - редко когда отпустит. После того, как мамы не стало, папа с горя запил. Сколько я ночей бессонных провела, разыскивая его по притонам и по вытрезвителям. А ведь надо было еще за братом Павликом смотреть – без матери он совсем от рук отбился – связался с такими хулиганами, что хоть к батарее его привязывай, чтобы не забрили. Не было у меня никакой личной жизни. Не до этого было. Случилось тут с одним негаданно, а через месяц и новость подоспела – забеременела я. Он в отказ. Мол, чем докажешь, что я отец? Вот уж счастья-то, а? Быть матерью-одиночкой, чтоб ты знал, не такая уж великая радость. В то время-то комсомольское не то, чтобы радость, а позор позором. А я оставить решила. Родила себе, а дальше что? Знать бы заранее – каково это – из ночной смены на подработку плестись, чтобы одеть ее поприличнее, чтобы не краснела она перед своими одноклассниками – детьми вот таких как ты. Да они и не замечали ее вовсе. Как и вы сами не замечаете нас – работяг, крестьян, дворников, вахтеров, медсестер. Когда собираетесь и ведете умные разговоры про политику, про то, что нужно все менять, за свободы разные бороться, думаете ли вы про всех нас, про наши нужды и тяготы? - Нет, конечно! – Про себя вы думаете, про ваше «хорошо», про вашу «свободу»!
Включишь телевизор и видишь, что важными делами занимаются только одни политики, а восхищаются все почему-то лишь актерами, певцами и спортсменами. Будто другие люди ничего достойного не делают. Про других-то и говорят только если у них бельишко какое грязное имеется, которое на всю страну можно вывалить да перебрать прилюдно. А мы все усядемся перед ящиком, рот откроем и глотаем, глотаем. Чужие проблемы ведь легче переживать, чем свои. Все, хватит! И зачем тебя ко мне занесло? Ведь пока не думаешь о бедах своих, пока занят чем-то, работаешь, не так тяжело они и на сердце ложатся. А ты пришел тут, разбередил душу. Согрелся? Собирайся давай уже!
- Простите! Я не этого хотел. Просто надо было, чтобы меня выслушали.
- Да прощу, конечно. Ведь на то мы и люди, чтобы прощать. Иди с миром!
- Прощайте! Спасибо вам за тепло! – Незваный гость бесшумно поднялся с табурета и каким-то одним неуловимым движением выскользнул за дверь.
Нина вспомнила, что забыла сказать незнакомцу еще что-то очень важное, выскочила за ним на улицу, но его и след простыл. Она еще немного постояла, ловя на ладонь припозднившиеся снежинки, которые в медленном вальсе кружились над переездом. Потом глубоко вздохнула и отправилась на рабочее место. До конца смены оставалось еще восемь часов.
* * *
Наутро после работы Нина решила сначала зайти на рынок. Проталкиваясь между оживленными покупателями мясных продуктов, Нина случайно наткнулась на задумчивую Тамару. Та, заметив ее, начала оживленно тараторить:
- Слушай, Нина, а я рассказать-то тебе что забыла! Поторопилась домой и упустила совсем. Вчера в мою смену человека локомотивом сшибло насмерть. Где-то в километре от нашего переезда. Это было в самом начале, еще утром. Полиция быстро там все осмотрела, а наши прибрали потом. До меня он не дошел, поэтому и не коснулось.
- А что за человек – не известно?
- Говорят, бомж – грязный, небритый, в обносках. Правда, пальто и обувь на вид фирменные. Ну, может, снял с кого в подворотне. При нем еще фотокарточку нашли. На ней женщина с девочкой лет двенадцати. Это я уже сегодня у диспетчеров узнала. Вот алкаши чертовы! Сладу с них нет! Уже под поезда начали бросаться.
- Он трезвый был. – глухо произнесла Нина.
- Что? Что ты сказала? Откуда ты знаешь? Нин, тебе что-то известно?
Нина не стала отвечать Тамаре, а изобразив на лице глубокую заинтересованность ценами на прилавках, стала постепенно от нее удаляться.
- Ты прости, Тамара, - торопиться мне надо. Сегодня внуку день рождения. Хочу, вот, котлеты его любимые приготовить. Еще мяса даже не купила. Побегу. Ну, пока!
Нина выбралась из мясного павильона с его приторными запахами, отошла в сторону и прислонившись к высокому забору, начала медленно и глубоко дышать через нос. Минуть через пять она успокоилась.
- Спать надо из ночной, а не по рынку шастать. Какая только чушь не привидится – сказала она себе и отправилась домой, где ее как всегда ждала аккуратно заправленная холодная постель.