КНИГА «ГИМЕЛ»
Глава 1
Атмосфера в одной из рекреаций дома президента Римской империи напоминала предгрозовую обстановку – воздух казался до такой степени напряжённым, что, казалось, ещё минута, и полетят электрические искры на предметы и на находящихся в помещении людей.
Сидя за письменным столом Диокл с увлечением читал книгу стихотворений, переданную с нарочным из посольства в России. Перед ним, с показным равнодушием от окна к двери измеряла комнату мелкими шагами Приска, жена и советчица по некоторым вопросам.
Наконец она остановилась возле стола.
- Ты не можешь игнорировать тот факт, что старшая дочь… - привлекла она внимание мужа.
Диокл поправил, подняв указательный палец:
- Твоя любимая старшая дочь…
Приска сказала с нажимом, делая ударение на первом слове:
- Наша любимая старшая дочь Галерия не занимается со сверстницами обычными девичьими делами, положенными как девушке, так и по статусу, а увлеклась военным делом!
Диокл спокойно закрыл книгу, вложив меж страниц тонкую алую ляссе.
- Не вижу поводов для беспокойства.
- Неужели?
- Представь себе – да! если она осознанно выбрала вместо пустых сплетен и досужих томных бесед с подругами занятия стрельбой в тире, то я могу только приветствовать это решение!
Приска закатила глаза, приложив ко лбу ладонь тыльной стороной.
- Не могу представить женщину в наших доблестных имперских военных силах! Ни в пехоте, ни в морском деле, ни в кавалерии!
- А если спецназ?
- Тем более! Боги святой Римской империи! Да не могут наши женщины, - прошу тебя услышать и понять меня, - служить в армии, какими бы отважными и бесстрашными амазонками они ни были.
Высказавшись, Приска отошла от стола.
Диокл раскрыл, было, книгу, но Приска снова вернулась к теме, и он с неохотой закрыл том.
- Не могут, и всё!
- Позволь с тобой не согласиться, любезная супруга!
Приска встала в позу богини Ники.
- Будь так любезен! Место женщины в Римском обществе определено раз и навсегда старыми правилами, направленными на…
Диокл встал из-за стола и остановился в отдалении от супруги.
- К вопросу о роли женщины в Римской империи спорить с тобой не буду. На недавнем форуме ваш комитет по вопросу свобод и независимости «Фемина современности: взгляд, устремлённый в будущее» решил проблему. Досталось и нам, вашим скромным слугам. Когда же дело заходит о военном ведомстве, я буду голосовать двумя руками за то, чтобы женщина имела равные права с мужчинами-военными. Никто не отменял право личного выбора.
Диокл остановился и посмотрел на супругу. Она внимала каждому его слову с таким видом, который говорил, мол, витийствуй, милый, витийствуй, всё равно спагетти всех рестораций Рима и империи на уши не навешаешь. И её взгляд это подтверждал. Взгляд, не уничтожающе-надменный и не предвзято-игнорирующий, а взгляд человека, уверенного в собственной правоте не меньше, чем стоящий перед нею человек, убеждённый в твёрдости её намерений. За годы супружества, он научился читать свою супругу как книгу, но написанную родным языком на неизвестном наречии. Да, Приска всем видом являла верх своего торжества и непобедимости убеждений.
- В самом страшном сне не приснится такой ужас – наша Галерия, скромная и начитанная девушка, руководит, о великий Юпитер, призри на меня, воинским подразделением!
В глазах Диокла вспыхнул огонь.
- Сто-оп, биенье моего сердца! Ты сейчас высказала прекрасную идею, крутившуюся долгое время у меня на языке, но которую никак не мог облечь в правильную форму! Надо немедленно рассказать соратникам завтра, не откладывая дела в долгий ящик. И издать соответствующий указ!
Приска удивлённо воззрилась на мужа.
- Напомни, о чём я говорила…
- Как всегда, ты говоришь, не запоминая, что и не мудрено. Этим вы, свободолюбивые фемины отличаетесь от угнетающих ваше жаждущее независимости альтер эго многогранно думающих и многосторонне мыслящих мужчин.
- Ну-ка, ну-ка! – надвинулась на Диокла супруга. – Покажи-ка мне выпуклую многогранность твоей плоской натуры! Разъясни мне, ущербной, в чём мои критические заблуждения.
Диокл скривился.
- Не гиперболизируй…
Приска перебила:
- Это ты у нас натура многогранно-думающая и многосторонне-мыслящая, ворочающая символами и мерами гигантизма…
Диокл скрестил руки на груди.
- Ну, ну, ну!
Приска уловила скрытый сарказм в словах мужа и умолкла, прищурила красивые серые глаза. Она знала свой следующий ход и не замедлила с ним.
- Ты правильно говоришь, пора женщинам выходить на новые рубежи службы в империи и посему, им можно доверить службу в армии, но, драгоценный супруг, забываешь один немаловажный аспект, как к твоему нововведению отнесутся мужчины. Те из них, из которых состоит элита вооружённых сил, которые из поколения в поколение служат империи. В некоторых семьях вошло в традицию, что сыновья идут служить отечеству и считают это честью. И вдруг узнают, что на равных правах с ними, исконно мужским от природы занятием, будут заниматься женщины. Не уронит ли это престиж военной службы?
Диокл зааплодировал.
- Браво, Приска! Престиж службы уронит наплевательское отношение к проблемам армии, к ветеранам, потерявшим здоровье во время боевых операций, отсутствие новинок военной техники, но никак не стоящая рядом на параде с мужчиной-генералом женщина-генерал.
Приска закатила глаза.
- Боги на Олимпе покатываются со смеху! Диокл, ты себя слышишь – женщина-генерал.
Диокл подвёл супругу к стене, украшенной фресками с видами Пьяцца Навона.
- Абстрагируйся на мгновение и представь себе следующую картину: проводим очередной всеармейский смотр и на трибуне среди военных специалистов наравне со всеми стоит наша Галерия в военной форме, кстати, видела б ты, военная форма её к лицу, и принимает парад.
Приска удручённо усмехнулась.
- Помнишь, фантазёр – я тебя называла?
- Ну!
- Вот ты им и остался.
- Не последнее из хороших качеств.
- И не первое из плохих, хочешь добавить.
- Несомненно!
Приска обняла мужа и поцеловала.
- Я постараюсь абстрагироваться, как ты просишь. В армию не пойдут служить женщины знаменитых родов. Сочтут за оскорбление, находиться в одной казарме с мужчинами, ведь для женщин не будет предусмотрено отдельное помещение, так ведь?
Диокл счёл разумным выслушать жену до конца.
- Итак, - продолжала она, вдохновлённая молчанием мужа. – Знатные семейства посмотрят на это, как на забаву. Допустим, некоторые дочери и пойдут служить. Кем? Мыть полы, готовить и стирать бельё?
Диокл продолжал слушать, не перебивая, при этом покачивая медленно головой.
- Велик престиж для женщины! Не так ли?!
Он развёл руками, изобразив на лице недоумение.
- То-то! А от простых женщин толку мало. Им сразу же найдут несколько иное применение, и вскоре вместо высокоорганизованной армии, верь не верь, самоорганизуется высококачественный бордель «пять звёзд»! Со всеми вытекающими последствиями!
Глубоко вздохнув, Диокл потёр ладонями.
- Вот, выслушал твои речи и, позволь, выскажусь сам. Во-первых, не вижу криминала в том, что в армии будут служить женщины из простых семей. Не забывай, я сам выходец из бедного квартала и всего, чего я добился, нынешнего президентства и успеху в жизни, обязан упорству в достижении выполнения поставленной перед собой задачи. Сейчас я лидер страны, а мог бы быть главарём преступной шайки или мои косточки давным-давно спокойные воды Тибра унесли в море. Повторюсь, это, во-первых. Во-вторых: прачки-стряпухи… Нет, есть военные специальности, где женский взгляд и женская логика более необходимы, чем мужские. Связь, авиация, штабные должности. В-третьих: если кто и пожелает испытать свои силы в других видах военного искусства, как говорят наши ветераны, вымпел в руки. Пусть постигают азы армейской разведки. Пусть идут в спецназ. И, наконец, казармы. Вот над этим вопросом ещё и не думал. И зацикливаться на этом не собираюсь. Армия никогда не была борделем и не будет.
Пришёл черёд Приски усмехнуться.
- А вот до меня доходят слухи, что горячо любимые тобою военные иногда шалят. Никогда уставы не читала, но не думаю, что там прописаны такие вот инсинуации.
Диокл вернулся за стол. Уселся удобно в кресле. Положил руки на подлокотники.
- Хочешь сказать, уела? А? полноте, супруга президента, мне вот недавно докладывали тоже о некоторых шалостях…
Приска мгновенно напряглась.
Диокл рассмеялся.
- Нет, не о ваших. То есть, не о наших. О шалостях ваших подруг и их благочестивых доченек написали донесение. Хочу заметить, весьма пикантное и увлекательное чтеньице, - Диокл вынул из ящика тонкую папочку. – Пожалуйста, почитай, на досуге. Да, там и фотографии есть. Вовсе уж безнравственные я приказал отдать в архив, негативы уничтожить.
Несколько нервной походкой Приска подошла и взяла папку.
- Ты следишь за нами?
- Повторюсь, не за нами. За подчинёнными. Я должен знать, чем дышит знать. Видишь, заговорил стихами.
- Да, в тебе, оказывается, скрыта уйма талантов. Руководство страной, шпионаж, реформы…
- Ну, - Диокл, усмехаясь, потупился. – Как есть.
- Удели ещё своё президентское внимание сельскому хозяйству.
- А что, идея! – хлопнул в ладоши Диокл. – Уйду в отставку. Уеду в деревню и буду выращивать капусту. На сегодня диспутов достаточно! Вопрос о службе женщин в армии мною решён положительно; думаю, не будут сильно противиться воле президента и сенаторы.
Приска сменила тему. Подошла к мужу и села на колени.
- Конечно, хватит на сегодня пылких споров. Ты, кажется, читал, когда мы затеяли спор. Что-то интересное?
- Сборник стихотворений русских поэтов.
- И как?
- Замечательно. Прочитать?
- Я не понимаю по-русски.
- С текстом оригинала на соседней странице перевод на итальянский.
Приска взяла книгу, раскрыла наугад, указала пальцем.
- Вот это.
Диокл посмотрел.
- Мне и самому понравилось это стихотворение, - с тихим трепетом в голосе сказал он; попросил встать супругу, усадил на кресло, сам вышел на середину комнаты.
Опять, как в годы золотые,
Три стёртых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слёзы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -
Не пропадёшь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой боле -
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснёт в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
Несколько минут и Диокл и Приска провели в молчании.
- Какие прекрасные строки! – задумчиво, с нотками грусти, произнесла Приска. – Так просто и проникновенно сказать о Родине!.. – чувства её переполнили, и она вытерла набежавшие слёзы. – Скажи мне, кто-нибудь из наших поэтов напишет когда-нибудь вот так, без выспренней и лишней патетики? Чтобы у слушателя непроизвольно на глаза набежали слёзы? Кстати, как его имя?
- Аллесандро Блок.
Стук в дверь прервал минуту задушевности. Вошёл слуга и поставил на стол разнос с кофейником и чашками.
- Будут просьбы? – наклонил он голову.
- Спасибо! – ответила Приска. – Можете идти.
Когда за слугой закрылась дверь, прииска разлила по чашкам горячий напиток. Одну чашечку поднесла мужу.
- Ты наверно хотел поработать, а тут я со своими глупостями…
Диокл взял чашечку. Сделал маленький глоток. Минуту помедлив, ответил:
- Есть моменты, когда во главу угла ставишь интересы семьи, но, не забывая о порученном тебе государстве.
Приска поставила пустую чашечку на разнос.
- Я вот ещё что хотела сказать, - взвешивая каждое слово, промолвила жена. – Не нравится мне твой начальник тайной канцелярии.
- Он не букет роз.
- Дело не в том, - продолжила жена. – Тёмный он какой-то. Мутный. Смотрит на тебя и складывается впечатление, раздевает донага. Взглядом пронизывает насквозь.
- Работа накладывает свой отпечаток. Профессиональные издержки. Он отличный специалист.
Приска покачала головой.
- Не знаю, не знаю… Сердцем чувствую, исходит от него угроза…
Глава 2
Сотворись самым волшебным образом из воздуха старинная медная лампа или сквозь толстое половое покрытие забил гейзер, Павел удивился бы меньше, чем сейчас. Всё дело в том, что он с удивлённым восхищением следил за манипуляциями друзей, которые в условиях строжайшей конспирации в больничных условиях засекреченного военного госпиталя накрывали маленький праздничный стол на соединённых табуретах. Несуетливо, точными уверенными движениями на импровизированный столик выставлялись в фаянсовой посуде закуски и горячие блюда.
- Гефилте-фиш, Павел, как ты любишь! – Беня поднял прозрачный стеклянный судок с рыбным блюдом (Павел скрыл эмоции и мгновенный порыв возразить, мол, с каких это пор я люблю, как его, гефилте?), - готовила мама, когда узнала, кому оно предназначается. Ты теперь герой всех её рассказов!
Воодушевлённое лицо друга так и светилось неземным огнём небесного счастья.
- За гефилте скажешь огромное спасибо уважаемой тёте Маре, - неожиданно для себя произнёс Павел, имя мамы Бени – Мара – само всплыло в памяти, будто кто-то ненавязчиво его подсказал. И добавил, поцеловав щепоть, чего раньше тоже никогда не делал: - Я просто без ума от её стряпни!
Пока друзья копошились, Павел настойчиво старался вспомнить все перипетии, заведшие его, в сей блаженный уголок земного рая. Он ненароком оглянулся, стараясь осмотреться и изучить скромное убранство больничной палаты. «Так, - подумал он. – Таблички над светильником, розетками, выключателями, как и дома. Только буквы странные, как изломанные ревматизмом человечки». Павел поймал взгляд Матвея, тот весело подмигнул ему, выкладывая из плоской баночки светло-коричнево-красную ароматно пахнущую пасту, спрашивая немо, как дела. Павел в ответ улыбнулся и показал большой палец, мол, всё в порядке. В голове вертелась мысль, как ковш в лунке, он силился вспомнить, где и при каких обстоятельствах видел текст из этих перекрещенных палочек. Друзья подсказали сами.
- Израиль тебя не забудет! – Беня увлечённо говорил и говорил и Матвей ему постоянно поддакивал. – Сделать такое!.. Ого!..
- Что такого я сделал? – спросил Павел, уловив паузу в словах друга.
Как горнист, сражённый вражеской пулей, прервавшую прекрасную песню победы на полу-ноте, Беня свернул разговор и растерянно посмотрел на Павла, затем на Матвея, но уже многозначительно. Матвей ответил тем же, что не укрылось от Павла.
- Колитесь, ребята, или я чего-то недопонимаю зная или знаю, но не догадываюсь?
Беня пожал плечами.
- Повторюсь в сотый раз, Мати, - не обращая внимания на застывшего в позе мраморной статуи работы древнего мастера, чьё имя забыло время, друга Павла. - Из своей поездки в Дамаск наш друг вернулся другим, не таким, каким его привыкли видеть.
Матвей неопределённо помахал в воздухе вилкой.
- Из Дамаска ещё никто не возвращался прежним.
Матвей замер, что-то обдумывая.
- Как узнать, что таит в себе этот город, каким воздухом пропитаны узкие пыльные выжженные солнцем улочки и огромные площади, какое волшебство несёт в себе его загадочная сущность?
Матвей снова отвлёкся на непродолжительное внутреннее созерцание.
- Ты прав, Беня. Этот город изменил Павла. Он вложил в его уши некую тайну, обладание которой сотворило с ним сию метаморфозу. Поначалу он показался мне прежним, но теперь убеждаюсь в правоте твоей.
Павел защёлкал пальцами в воздухе, привлекая к себе внимание.
- Эй, это ничего, что говорите обо мне, будто меня с вами нет? Если вы не заметили, я здесь. Или вы не в себе?
Беньямин и Матвей повернулись к другу.
- Мы-то, как раз в полном здравии, - в унисон ответили друзья. – А вот твоё состояние внушает опасение.
Павел уселся на кровати, приняв асану лотоса. Выпрямился. Слегка запрокинул голову. Прикрыл глаза.
- Ом-м-м-м! – произнёс он протяжно, не выпуская звук из закрытого рта. – Ом-м-м-м!
Он старался успокоиться, но гнев и раздражение распирали его изнутри.
- Стоп, друзья! – Павел понял, что от кратковременной медитации проку ноль. – Мне это отчего-то очень не нравится. Не люблю, понимаете ли, непонятности, какого бы рода и свойства они ни были.
Его друзья тоже чувствовали себя сидящими на бочке пороха с раскуренными сигарами.
Молчание, как прерванный полёт, затягивалось. Кому-то надо первому начать разговор.
- Ну, что ж, - начал Павел. – Начинать, а priori, придётся мне. И слова тащить из вас плоскогубцами.
Павел увидел на лицах друзей возникшее недоумение и пояснил, что слова из них будет выуживать, как рыбу из Иордана. Друзья тотчас рассмеялись и напомнили ему про последнюю рыбалку как раз на Иордане, когда у Павла три раза подряд сорвался с крючка один и тот же крупный карп.
- Помнится, - сказал Беня, когда все успокоились, - мы договорились никогда ничего не скрывать друг от друга. Ну, кроме сугубо личного.
И Павел, и Матвей согласно закивали головами.
- Ты же сейчас преподносишь, прости, коли, что не так, сюрприз за сюрпризом. Пример? – спросил, устремив взгляд на Павла, спросил Беня. – Пожалуйста: взять хотя бы твою поездку в Сирию, в Дамаск…
Павел не сдержался.
- Дался вам этот Дамаск! – он резко, друзья подпрыгнули на стульях, хлопнул ладонью о ладонь, широко разведя руки. - Какая Сирия, к е… ё… к лешему?! Какой Дамаск?! Я, бляха муха, дальше Москвы и московской области… - рассмотрев неподдельный ужас в глазах друзей, Павел осёкся, быстренько сообразив, что сказал лишнее. – Кх-м! ну, это, последствия травмы, - и непроизвольно дотронулся ладонью правой руки к затылку. Через плотную бинтовую повязку, наложенную вокруг головы, он почувствовал пальцами пульсирующую, пронзающую череп острой иглой, боль и моментально скривился.
Друзья тотчас расслабились, отошли душой и с сочувствием посмотрели на друга.
- Ты и в самом деле ничего не помнишь? – спросил Беня.
- Нет.
- Совсем-совсем? – справился Матвей.
- Не то чтобы… как-то… всё больше отрывками…
Матвей наклонился вперёд и горячо зашептал:
- Ничего, посттравматическая потеря памяти. Доктора говорят, бывает и не такое. Некоторые, придя в себя, начинают говорить на иностранных языках или разговаривать с ангелами, как пророки.
Внёс лепту и Беня.
- Одни начинают ходить по воде, другие – левитировать, аки птицы небесные.
- Вы меня утешаете?
- Ну что ты!..
- Жалеете?
- Напротив!.. Хотим помочь…
- Каким же образом?
Матвей не меняя позы, произнёс:
- Это не причинит боли. Нечто сродни аутотренингу. Расслабься, постарайся вспомнить. Начни с самого малого, с того, что запало в память. Найди нить, потянув которую, распутаешь клубок. Ты вот вспомнил Москву, а у нас с русскими дел общих нет. Последствия травмы?
- Травмы, - вступился за Павла Беня. – Читал, разное бывает. Забывают напрочь родной язык и говорят на неизвестном.
Павел повертел головой, расслабляя мышцы шеи, затем повертел плечами.
Допустим, ему было что вспомнить, но это не имеет никакого отношения к сидящим перед ним мужчинам, которые искренне считают его своим другом и которых он никогда не знал и не мог помнить в силу не знания. Он мог рассказать своим нынешним друзьям про задержание опасного, умного и хитрого преступника, за которым вёл охоту долгие шесть месяцев. Он мог много чего интересного рассказать из своей прошлой – увы, увы! – жизни, ему было чем поделиться с новыми друзьями, с которыми ему придётся съесть не один пуд соли. Да вот только как воспримут его откровения они, новые друзья, принимая его за своего старого. Ведь как он понимал одной частью мозга, да и второй, собственно, тоже, с ним случилась заковыристая штука – провал во времени; что-то подобное читал в одном литературно-художественном журнале, рассказ так и назывался «Провал» и статью в серьёзном научном альманахе. В ней один известный российский учёный доказывал возможность физического перемещения человеческого тела в прошлое или в будущее. Вот Павла и заботило, куда он переместился. Прошлое или будущее? Или, всё же, настоящее, но в параллельном измерении? Скажи он это друзьям, как знать, не ждёт ли его аналог местной психиатрической лечебницы для страдающих особыми нервно-памятными расстройствами. Он знал, от чего придётся танцевать, и понимал, что надо настроиться на жизнь в этом новом мире, где он тоже, судя по некоторым обмолвкам друзей, служит в государственном силовом учреждении. Безусловно, ему до чесотки в пятках хотелось, чтобы это был сон, и, проснувшись, вновь говорить на родном языке весенних берёзок и осенних осин. Хотя, здешний вариант идиш тоже стал, как бы, родным языком.
- Получается? – звеня, как туго натянутая струна, живо поинтересовался Беньямин.
- Получается? – на пике эмоционального срыва эхом отозвался Матвей.
Павел свёл брови к переносице.
- Думаю, да, - чуть погодя ответил он.
Друзья радостно улыбнулись и расслабленно расположились на стульях, до этого строго выпрямившись, как студенты на экзамене, сидели в напряжённом ожидании откровений друга.
Беня вынул из сумки штопор, ввинтил в пробку и, приложив немного усилий, вынул её с резким звуком «чпок!» из узкого горлышка бутылки матового тёмно-зелёного стекла, которое казалось припорошенным пылью винных подвалов.
Как заученное, Беня произнёс снова:
- Твоё любимое, выдержанное Ромейское Императорское красное полусладкое. Купаж пяти видов винограда, выращенного на виноградниках…
Матвей похлопал Беню по плечу.
- Думаю, интенсивность солнечного света, способствующая созреванию винограда не так важна, как само вино, маняще плещущееся в бокале красно-бардовым нектаром.
Беня, артистично, с горестным выражением, мол, не дали высказаться, споро разлил по серебряным стаканчикам вино. Мужчины взяли в руки серебряные сосуды. Павел приблизил свой к лицу и начал рассматривать.
- Интересная ювелирная работа, - высказался он, - положительно, видна рука мастера. Антиквариат. Где купил? Цена сей вещице не маленькая.
Лицо Бени окаменело на мгновение, побледнело, и тотчас вернулся румянец к ланитам.
- Это твой подарок. Ты привёз его из Дамаска. Забыл?
Павел стукнул себя по лбу.
- Конечно же, забыл! Прости, что-то с памятью… подводит…
Матвей и Беня подняли стаканчики вверх. Только Павел поочерёдно стукнул свой со стаканами друзей.
- Так положено, - сказал он, будто оправдываясь, поймав на себе всё более удивлённые взгляды друзей. – Разве нет?!
- В Дамаске? – уточнил Матвей.
- Вообще, повсюду. Даже у нас.
- Ну, раз так, - Матвей и Беня тоже стукнулись стаканчиками, при этом послышался приятный еле слышимый тонкий звон. Затем медленно, как истинные знатоки, выпили вино, причмокивая губами.
Павел критически посмотрел на содержание своего стаканчика, прикоснулся губами.
- А водка есть?
- Что? – поперхнулся не переваренными эмоциями наслаждения от вина Беня.
- Водка, - повторил Павел.
Возникла пауза, тихая, как бой курантов, сквозь неё из коридора, через плотно закрытую дверь доносились посторонние звуки. Шаркающие шаги больных, быстрый стук каблучков медсестёр, уверенная тяжёлая поступь врачей с докторской степенью не ниже доцента.
- Обычная русская водка, - растолковал Павел. – И хлебушка желательно бы ржаного, сальца солёного свиного и лучка зелёного.
Прервать паузу, как разбудить вусмерть пьяного, Павлу не удалось. И лишь мгновение спустя, как обычно, первым прозрел Беня.
- Русской водкой тебя потчевали в Дамаске?
Павел пожал растерянно плечами.
Беня посмотрел на дно стаканчика, пытаясь что-то там рассмотреть.
- Ты вернулся из Дамаска решительно другим человеком! – пылко произнёс Матвей. – Как бы ты не старался сваливать всё на травму. Чтобы там вообще не говорили. Сложилось впечатление, тебя подменили! (А то, как же, - подумал Павел, - взяли одним, заменили другим.) Тебе не нравится гефилте тёти Мары, от него прежде млел и таял, как воск на солнце. Ты, - святые пророки Израиля! – говоришь буднично о русской водке, как репатриант Ростопович, приехавший из Могилёва, о которой слышать не слыхивал буквально месяц тому назад. И вообще, - Матвей в возбуждении сжал кулаки и мелко затряс ими, - говоришь фантастические вещи: ржаной хлеб – тебе не по вкусу пиита? Свиное сало, - кощунство над кашрутом! – мясо грязного животного. Зелёный лук, ладно, к нему претензий нет.
Не зная, как и возразить, Павел на автомате лихо – залпом, как пьют водку, - опрокинул, сказывался опыт прошлой жизни, стаканчик вина, скажем честно, довольно приятного на вкус. Отломил кусочек пииты, зачерпнул щедро загадочной тёмной ароматной пасты и отправил всё в рот. Прожевал, находясь в том же состоянии автомата, даже не распознав вкус пищи. Всё это время друзья, широко раскрыв глаза, следили за его действиями. Если Беня часто моргал глазами, то у Матвея нижняя челюсть то опускалась и, достигнув нижнего максимума, возвращалась в привычное положение.
- Что на этот раз не так?
- Ты ешь…
- Ем, и что? – Павел вилочкой подцепил кусок пастромы и отправил в рот. – Будем и дальше сидеть на сухую? Между прочим, между первой и второй перерывчик небольшой, как говорят у нас дома.
- У нас дома? – удивлённо переспросил Матвей.
Беня сноровисто наполнил стаканчики вином. На этот раз не было нужды напоминать о старой новой традиции чокаться стаканчиками. Чокнулись, выпили.
- Любимый гефилте, - произнёс Павел, в задумчивости взирая на тарелочки с едой, и положил себе кусок фаршированной рыбы, по наитию, или по интуиции. Блюдо оказалось в меру перчёным, он распознал тонкие нотки кориандра и мускатного ореха. – Действительно, очень вкусно!
После третьего стаканчика, порозовевшие от вина друзья, вели жаркий спор о политике, о переменах в жизни.
Коснулись тонкой темы супружества. Окольцованной птицей оказался один Беня. Матвей и Павел находились в стадии выбора верной спутницы жизни. Не обошлось без анекдотов на тему, о которой не принято, открыто рассуждать в обществе. Затем перешли на воспоминания.
Опустела одна бутылка, затем вторая. Беня открыл третью.
Приятное вино Павел пил как виноградный сок, изредка сожалея, что ему чертовски хочется выдуть стакан, желательно гранённый и налитый с мениском, холодной водки, но никаких компликаций при этом не чувствовал.
Ему было приятно в тёплой компании вновь обретённых друзей. И им, как ему казалось, тоже было удивительно хорошо с ним.
Когда опустели судочки с едой, и на импровизированном столике стояла лишь очередная бутылка вина и стаканчики, когда тихая и размеренная беседа перешла в новую стадию убеждённого доказывания своей правоты чрезмерным надрывом голосовых связок, в палату заглянула Адина.
- Эгей, что это вы тут за ор в больнице устроили, - она моментально запнулась на полуслове, увидев остатки пиршественного стола. – Так-так-так… И как прикажете понимать? Нарушение больничного режима? Я сейчас позову доктора Скляра, он вам мигом…
Павел не дал договорить медсестре и закончил сам:
- … фитиль вставит куда надо!
Матвею и Бене шутка понравилась и они рассмеялись. Их поддержал Павел.
Одна Адина сохраняла на лице серьёзную мину. Минуту-другую она не знала, что предпринять, затем топнула ножной и развернулась и тотчас встретилась лицом к лицу с невысоким круглым, как мяч, мужчиной, незаметно вошедшим в палату и также тихо затворившим дверь за собой.
- Ой, господин… - прикрыла ладошкой рот Адина.
Глава 3
На арене противники, в комнате психологической и физической разгрузки они – гладиаторы – те, кто развлекает публику, жаждущую «хлеба и зрелищ», калеча друг друга и создавая видимость яростного сражения, лучшие и преданные друзья. Когда слышишь от кого-то, мол, они друзья не разлей вода, это имеет прямое отношение к ним. Все без исключения заняты решением собственных проблем, сегодня будний день и прошла очередная тренировка. Одни потирают ушибленные места и набрякшие чёрной кровью гематомы. Другие, не сдерживая эмоций, аккуратно от кожи срывают прилипшие с кровью лоскутья одежды. Третьи, наплевав на всё, завалились на голые без матраса жёсткие металлические сетки кроватей и, закрыв глаза, отрешились от происходящего вокруг.
Посредине комнаты стоит круглый стол, заставленный медными кружками. Вокруг сидят стойкие борцы со сном, бодрствующим видом подающие другим пример поведения. Их четверо. Почти одного возраста, комплекции, торсы и руки украшены многочисленными уродливыми шрамами. Говорят они негромко, но достаточно внятно, чтобы слышать друг друга и, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания.
- Нынче наша профессия лишена былой романтики, - пожаловался шепеляво один, рваный шрам косой полосой пересекал обе губы, что служило причиной дефекта речи.
- Она напрочь лишена гуманизма, Блас1, - сказал второй, с крупной нижней челюстью, похожей на ковш экскаватора.
- И всё равно, Мандибула, - прошепелявил первый. – Прежние времена остаётся только вспоминать.
- Угу, - шевельнулась челюсть-ковш Мандибулы. – И напарники были под стать себе, крепкие, рослые, сильные ребята. Одно удовольствие вспоминать, как друг дружке мяли бока на тренировках и скрещивали мечи на арене, развлекая толстые кошельки свободных граждан Рима.
Третий, левый глаз которого скрывало бельмо, крутил между ладоней кружку, мерно покачиваясь на задних ножках стула, сохраняя чудом баланс и не падая на спину.
- Циклоп, - обратился к нему Мандибула, - а ты что молчишь?
Циклоп улыбнулся, обнажив крупные щербины между зубов.
- Обдумываю вопрос.
- Какой же?
- Может ли что зависеть от нас.
- От нас многое что зависит.
- Ха! Если б от меня хоть что-то зависело, - Циклоп говорил с сильным присвистом, - я может быть, что-нибудь и изменил.
- Что мешает, одноглазый друг? – поинтересовался Блас.
- Пока существует разделение на того, кто бьёт и того, кто бит, система ценностей останется на прежнем уровне.
Четвёртый, до поры молчаливо наблюдавший за беседой, проронил слово.
- Циклоп у нас прямо Сенека, - медленно, растягивая гласные, проговорил он. – Что ни слово, то золотой динарий или серебряный сестерций. Бери и копи.
- И копи, Гладий, - предложил Циклоп.
- Для кого? – спокойно спросил Гладий. – Ни семьи, ни родни. Как продали в раннем детстве в рабство, так и перехожу из рук в руки эстафетной палочкой. Я – не человек, я – вещь!
- По поводу рабства, - страшно шевельнулась челюсть-ковш, послышался хруст желваков. – Слышал краем уха, хотят его отменить.
- Слышал от наших собратьев по ремеслу? – чуть не лопнул от смеха Блас. – Так ты их больше слушай, они тебе и не то наговорят!
- Ага! – коротко заржал Циклоп. – Наврут с три короба и монету попросят!
- Я серьёзно, - пошевелил изуродованными шрамами плечами Мандибула, сурово глядя, переел собой. – Ходят слухи среди наших и среди горожан, что император…
- Президент, - поправил Блас.
1 Блас – от латинского blaesus – шепелявый; - Мандибула – mandibula – челюсть; Гладий – gladio – меч.
Циклоп отмахнулся, как от мухи.
- Президент или император, какая разница? Те же яйца, только в профиль!
Послышался смех с кроватей, заскрипели металлические сетки. Кое-кто приподнялся на кровати.
- Так вот, - продолжил Циклоп, - ходят слухи, рабство отменят. Вопрос решается на уровне членов нового правительства.
- На уровне членов? - Мандибула опустил руку ниже пояса.
Его шутка пришлась впору – послышался дружный смех.
- Держи карман шире! – еле шевельнул губами Гладий. – Кто в своём уме от дармового работника свободно откажется?
- Будет указ – откажется!
- Но сперва прольётся кровь.
- Прольётся много крови.
- Сколько бы её ни пролилось, всё вернётся к тому, от чего танцевали: будут господа и будут рабы. А раз будут рабы, будем мы, гладиаторы, развлекающие господ мордобоем с кровопусканием между собой.
На несколько минут повисла тишина.
- Диокл сказал, что его слово можно положить в банк под проценты, если ничто не помешает ему претворить прогрессивные начинания в жизнь, - на одном духу выпалил Циклоп.
- Циклоп, - Блас свистом протрезвил обстановку, - ты, часом, не тайно-рождённый сын известной фамилии.
- А чо?
- А фаллос на плечо! Выражаешься больно мудро.
- Газеты читаю изредка.
Гладий отпил из кружки воды.
- Что ещё интересного пишут в газетах?
- Диокл наметил денежную реформу.
Шепелявый стукнул кулаком по столу.
- Клянусь богами Олимпа, точно ему не дожить до середины президентского срока! То одна реформа, то другая!
- Ох, как пополнился лексикон нашего шепелявого друга за счёт Циклопа. Реформа, президентский срок, боги Олимпа! Следи за языком лучше и реже давай ему волю. Вот мой совет.
- Нашёлся мне советчик! – вспылил Блас, - я, в некотором роде свободен – что хочу, то и говорю!
Гладий снова отхлебнул воды.
- Становится жарко, - произнёс он.
Циклоп, шепелявый и челюсть-ковш переглянулись.
- Думается мне вот что, - продолжил Гладий неторопливо. – Реформы дело хорошее, если хоть малая доля коснётся и нас. – И снова погрузился в задумчивость.
Циклоп, Блас и Мандибула не рискнули прервать ход его мыслей.
- Свобода это очень хорошо. Да подкреплённая звонкой монетой – просто прелесть. Расскажи, Циклоп, про денежную реформу.
Циклоп начал хрипло.
- Да что рассказывать… Говорят отменят все эти монеты, что таскаем с собой в кошельках, и введут две денежные единицы – крупную и мелкую. Назовут по именам основателей Вечного города. Крупная – ромулий, мелкая – рэмий. Крупные будут печатать на бумаге, мелкие – чеканить из меди.
Блас и Мандибула внимательно внимали каждому слову Циклопа.
- Смысл? – спросил Гладий. Полез в кошелёк и вытащил серебряный сестерций. – Вот, монете два века. Сохранится ли бумага столько лет?
Блас и Мандибула перевели взгляды на Гладия, затем снова на Циклопа.
- В газетах пишут, для оптимизации экономического развития империи. Дескать, все эти мелкие монеты, ходящие при расчёте, усложняют операции и замедляют процесс… - Циклоп задумался. – Не могу вспомнить слово… Но оч-чень умное и красивое.
- Получается, все мои накопления Юпитеру под хвост… - шепелявый изобразил пальцами красноречивый жест.
- Их у тебя так много? – спросил с участием в голосе Мандибула, - поделись со мной по-братски, потратим щедро на вино и гетер!
- Чтоб тебя Фавн слопал! – отгородился рукой от него шепелявый. – Копишь, копишь, надеешься на лучшее, а тут на тебе, к Гермесу на наковальню.
- Погоди, Блас, - Гладий свёл брови к переносице. – Это на что же лучшее может надеяться раб, сражающийся на арене? Умереть молодым в расцвете лет?
- Выйти на свободу. Когда-то же я состарюсь и не смогу сражаться.
- Мечты сладки как вино на поверхности, но кислы как уксус на вкус, - резюмировал Циклоп.
- Сейчас придёт Стрела и наведёт порядок, - сказал Мандибула, глядя на пустую кружку. – Хоть бы вина дали для аппетита. Одной водой жажду только утолять – преступление!
- Не накаркай, горюшко, - произнёс Гладий. – Заявится…
В это время дверь в помещение широко распахнулась, и на пороге застыл худой мужчина в кожаном тренировочном костюме, покрытом железными чешуйками.
- Расслабились, парни? Отдохнули?
Никто не проронил голоса.
- Отлично! Молчание – знак согласия! Всем на двор, продолжать тренировку!
Глава 4
Иеремия тяжело перевернулся с боку на бок. От щедро выпитого накануне вина сильно болела голова, и ломило тело. Вчера успешно вылечил очередного бедолагу, умудрившегося упасть на ровном месте и вывернуть ступню. Благодарные родственники принесли вместе со звонкой монетой столько вина, что загорелся взор, но вот не удосужились позаботиться о провианте. Что проку, что они расщедрились на пару шекелей яблок и сушеного винограда. Ничто не может заменить жареную на вертеле баранину с ароматными травами, пииту со свежими помидорами и огурцами, жареную рыбу в томатном соусе с чесноком и кислым молоком.
Иеремия грустно вздохнул. Перевернулся. Вслед за телом в голове всколыхнулись мозги, и на мгновение он провалился в сон. Впрочем, сном это состояние можно назвать с большой натяжкой. Моментальный провал и затяжное падение в пропасть без дна и без света и без возможности на скорое спасение.
Хотя он и падал в густом мраке, но всё же смог рассмотреть картины из его детства.
Он увидел старый зиккурат1 в родном городе, украшенный к очередному празднику. Повсюду множество цветов, ярких лент, огромных матерчатых полотнищ с вышитыми золотом и серебром сакральными текстами и узорами. Вот он с отцом, старшим жрецом бога… имя бога он благополучно забыл за годы перевоплощений… вот он с отцом идёт среди горожан во главе торжественной процессии. Позади них шествуют жрецы младше чином с огромными опахалами в руках из разноцветных перьев птиц. Лица отца и остальных жрецов расписаны красными, зелёными, синими и чёрными красками. Линии переплетены в узоры. Каждый несёт определённую смысловую нагрузку. Каждый узор, каждый завиток, каждая изогнутая или волнистая линия. Ему, его тогда звали не Иеремия, тоже жрец-рисовальщик нанёс несколько линий на лоб, обвёл красной и синей красками по контуру глаза, обозначил зелёной краской рот. Линию скул и подбородка обозначил точками и кружками коричневой краской, нанеся их длинной кисточкой из меха дикого зверя, принесённого в дар божеству откуда-то с северных далёких стран, где на пиках высоких гор даже летом лежит снег и вечером вниз спускается тяжёлое туманно-морозное дыхание.
Следующую картину он узнал не сразу.
Широкая бурная река, несущая густо-коричневые воды. Иногда на поверхность всплывают деревья с корневищами, раздутые трупы коров и домашней птицы, уродливые фрагменты человеческих тел.
Он вспомнил наводнение того года. Ему исполнилось пятнадцать лет. Власть в стране поменялась. Пришёл новый правитель. Упразднил старую религию, казнил всех жрецов вместе с семьями. Отца предупредили о возможном преследовании, но он был уверен в силе старых богов. Отца, мать и младших сестёр бросили в жертвенный костёр, разведённый посреди внутренней площади храма. Бросали в огонь живьём, чтобы причинить
1 многоступенчатое культовое сооружение в древней Месопотамии.
больше страданий, а ведь и могли из жалости просто лишить жизни. Но новые боги, как и старые, не отличаются человеколюбием. Им нужны жертвы. И обязательно в большом количестве. И обязательно из старых служителей, верно служивших старым богам.
Где они, те боги, которым так рьяно и верно служил отец? Почему не пришли на помощь? Почему равнодушно взирали с небес на творящееся безумство.
С тех пор рано повзрослевший, он понял, что единственный бог, кому нужно поклоняться и верно служить, это он сам. При случае можно себя и жестоко наказать, и примерно наградить.
Уж себя-то любимого никак не дашь себе в обиду!
Река эта была Евфрат. К её берегам его вывел его внутренний бог.
Затем непродолжительное падение привело к новому порогу ощущений и эмоциональному восприятию. Перед глазами предстала новая картина. Полностью погружённая в дым пожарищ огромная долина. Кое-где видны языки пламени. Нос забивает удушливый запах гари и тления.
Иеремия идёт по горячему пеплу, босые ноги по щиколотки утопают в остывающих углях. Вместо привычного длинного халата на нём причудливая одежда, тёмно-зелёные просторные брюки в чёрных и коричневых разводах, на теле из этой же ткани куртка.
Внезапно сверху на него что-то проливается. Дождь? Вино? Где это видано, чтобы с неба лился винный дождь? Почему бы и нет? Пусть из плохого вина, но дождь, чтобы снять похмелье…
Иеремия вытирает лицо руками. Капли влаги попадают на губы. Нет, это не вино. Обычная вода, пресная, холодная и вкусная! Он открывает глаза и видит перед собой в размытом свете утра расплывчатую фигуру. Иеремия пытается сфокусировать зрение, но безуспешно. Незнакомец приближается и начинает говорить на знакомом языке. О-го-го! Голос кажется удивительно знакомым.
- Как ты можешь пить эту гадость, Иеремия? – говорит незнакомец со знакомым голосом. – Неужели твои знахарские практики приносят столь низкий доход, что ты вынужден потреблять сомнительного качества алкоголь?
Иеремия с трудом сел на низком лежаке и натянул на голое тело тонкую простыню. Глаза старательно не желали восстанавливать свои природные функции.
- Это дар от благосклонных поклонников, - ответил Иеремия, икнул, протянул руку к пустому кувшину и приложил горлышко к губам, в надежде выжать хоть каплю вина. – Не могу же взять и отказаться, да и нельзя обижать этот простой и незатейливый народ, верящий во всякую чушь.
- Тем не менее, ты успешно водишь их за нос, - продолжал незнакомец, забывший преставиться, знакомым голосом. – Показываешь фокусы, являешь чудеса.
Иеремия опустил голову и беспомощно вздохнул.
- Они же наивны, как овцы, - сказал он, продолжая икать и рыскать мутным взглядом по комнате. – Уйди от них, они в беспомощности умрут от горя и скуки, а я их по простоте душевной развлекаю.
Незнакомец приблизился, и Иеремия смог, наконец, рассмотреть светло-песочный костюм из тонкой чесучи, летние туфли в тон. Он поднял глаза, но лицо так и продолжало лучиться размытостью яркого света.
- Признал? – вопрос незнакомца не поставил в тупик Иеремию.
Он ответил просто и незатейливо:
- Нет.
- Мой совет, пей меньше.
- Где-то я уже это слышал, - Иеремия попытался встать, но, охнув, резко плюхнулся на кровать, жалобно застонавшую под его весом. – Без живительной влаги мой удивительный мозг высыхает и пропадает пророческое вдохновение.
Незнакомец сел на стул рядом с кроватью.
- Выпей, - предложил он и протянул Иеремии высокую тонкую бутылку из коричневого стекла. – Станет легче. Оно лучше…
Иеремия не дал договорить гостю, взял медленно бутылку, посмотрел на свет, в ней плескалась тёмная жидкость. Скрутил сургуч, вынул штопором пробку, понюхал.
- Если бы ты меня хотел отравить, - произнёс рассудительно Иеремия, - я бы и тогда выпил сей прекрасный нектар. – Шумно и громко выдохнул в сторону и приложился воспалёнными устами к прохладному горлышку.
Приложив пустую бутылку к горячему лбу, Иеремия посидел немного и прояснившимся взором посмотрел на гостя.
- Господин… - начал он, поднимаясь с кровати.
Гость приложил к губам палец и покачал головой. Иеремия сел и посмотрел на гостя.
- Собирайся, - сказал гость. – У тебя пять… нет… три минуты.
Иеремия собрался, выпрямил спину, развернул плечи.
- Новое задание?
Гость утвердительно кивнул головой.
- В том же статусе пророка и церковного служителя?
Гость шевельнул бровями.
- Надеюсь, на этот раз будет нечто оригинальное? – Иеремия собирал нехитрый скарб.
- Нечто новое и развлекательное.
- Неужели служительницей в храм Изиды, где полно красивых и молоденьких жриц? – Иеремия шутливо указал жестом вниз живота. – Ради этого готов сделать ринопластику в этом месте, с обязательным условием обратной операции по окончании задания.
Гость покачал головой.
- Ни ринопластики, ни прочих операций на драгоценном для империи теле. Небольшая прогулка на морском лайнере в метрополию.