Манечка 5

               
В маленькое окошко над дверью слегка подсвечивала луна,  и он, через две минуты попривыкнув к темноте, начал смутно различать, что рядом с ним происходит.
Он заметил три пары молодых  людей, которые стояли вплотную друг к другу.
Просто они стояли, обнимались, целовались или что-то ещё происходило, в таком мраке трудно было разобрать. Да он особенно и не приглядывался, его больше беспокоило, примет Манечка его приглашение  выйти в сени или нет.
Вдруг дверь в избу внезапно отворилась на полсекунды, озарив сенное пространство,  где в обнимку стояли уже три пары.
Это кто-то их парней, накурившись, возвращался в избу.
Останавливаться в сенях без пары,  вообще-то было не принято.
Митяй подождал ещё немного. Дверь потихоньку начала опять отворяться, и в проёме осторожно показалась девичья фигура. Девчонка, просунув голову, похоже, пыталась разглядеть, что происходит в темноте.
– Закрой же ты дверь,– послышался недовольный голос, рослой девицы, стоявшей в обнимку с парнем к двери ближе всех. Им пришлось прервать свой поцелуй, и это, видно, её весьма раздосадовало.
Митяй, увидев, что это Манечка, схватил девушку за руку и втащил её в сени, прикрыв за ней дверь.
– Пришла всё-таки, – едва сдерживая волнение, выдохнул он, пробираясь с девушкой, чтобы не мешать остальным,  в дальний угол сеней.
– Пришла вот.
– Я уж  и не чаял.
– Чего ж так?
– А вспомни, кадриль, когда танцевали, я, сколь разов заговорить пытался, а ты всё молчком.
- Думала, насмешничаете надо мной.
- Да, ты что, Манечка? Ты красивая такая, худого мне ничего не сделала, как же я мог над тобой насмешничать? Как ты и подумать-то могла?
– А когда я вино Вам поднесла, а вы выпили, что ж мне не говорили ничего, пока Вам другие не сказали? Я уж не знала, что и делать, хоть плачь. Вот я и подумала – видно, не глянулась я Вам.
– Господь с тобой. Это я, как твою красу увидел, оглупел совсем.  Я же ведь здесь на посиделках первый раз. Всех обычаев и премудростей я  не знаю, так  если  и  сделал что не так, прости уж меня.
– Бог простит, я ведь ещё с порога Вас заметила. Вот парень видный, думаю, одет так хорошо, взгляд смелый. Ну, думаю, о таком и мечтать глупо. Есть и другие девчата, меня получше. Я про себя Мать Христову-Деву Богородицу молила, чтоб мне хоть раз танцевать с Вами пришлось. Она и помогла, наверное. Довелось мне Вам вино подать, – шептала Манечка в темноте, пока Митяй всё сильнее прижимал её к себе.    
– Да ты дрожишь вся.
– Зябко что-то.
– Дай я тебя укрою, – прошептал он, скидывая со своих плеч тулупчик. Ему хотелось, несмотря на темноту, прикрыть ею от всех, защитить от всех бед и напастей. Манечка, почувствовав, как бережно он закрывает ей плечи тулупом, доверчиво прильнула к его груди.
– Господи, – молился про себя Дмитрий,– пусть она меня полюбит, всю жизнь буду на руках носить, пусть меня не боится, ведь я хорошего ей хочу.
Он осторожно взял голову Манечки, прильнувшей к его груди,  в свои ладони и слегка отодвинул ею от себя. Она не сопротивлялась. Тогда он неумело ткнулся своими губами в её губы и замер.
 Это было  и переживание нового чувства, нового ощущения, и ожидание того, как девушка отнесётся к его действиям. Однако она, как ему показалось, только слабо шевельнула губами в ответ. Переведя дух и осмелев, он  уже более настойчиво прильнул к её губам, Ах, как это было сладко, целоваться с красавицей. От неё пахло какой-то свежестью и туалетной водой или одеколоном, Митяй не больно-то в этом понимал, но нравилось ему до головокружения.
– Хватит уже, – отстраняясь от него, выдохнула Манечка и тоже перевела дух. Сердце её так и колотилось. – Заметят ещё, насмешничать будут, –  прошептала она.
– Кто это посмеет?–  Тоже шёпотом спросил Митяй. – И не до нас им – они же сами целуются. Как  они про нас могут что-то сказать?
– Дак они уж который раз,  со своими дружками. И так все знают, что у них дело, если не к свадьбе, так к сватовству идёт. Кто тут что скажет? А у нас с вами первая вечёрка, а я уже целовать себя позволяю. Вы потом за другими приударите, а надо мной насмешки будут парни строить. Вон как Зине Передугиной ворота- то дёгтем вымазали.
– Не бойсь, тебе не вымажут, побоятся. А ты вот, меня Дмитрием Петровичем назвала, как мужика лет на десять тебя старше. Откуда вызнала?
– Слышала же, как Вы Дмитрием назвались. А как хозяйка про отца спросила,  а вы  сказали:  «Верно, его Петром зовут», так что тут уже догадываться?
– Да ты на ум быстра, и что ты всё: «Вы, да Вы…», я же не на много тебя старше. Говори мне – «Ты».
– Это у нас в дому так принято. У нас дома мужчина один – папенька. Весь дом на нем, всё хозяйство, он добытчик. А нас четверо, дочерей его. Так что мы только по имени-отчеству отца величаем: Иван Осипович. Всё только  на Вы к нему обращаемся. Видеть только его не каждый день приходится. Он хлебным извозом занимается. На Борелевскую мельницу из деревень по округе зерно возит. Иной раз по три дня его нет.  Приедет – у нас праздник. Леденцов привезёт, ситничку с изюмом, а то и платок кому, вот у нас и радость.
– Хорошая ты моя, как же ты мне нравишься.
– Митя, ну, пошли в избу, неудобно уже.
Они на цыпочках, чтобы не потревожить других,  тихонько пробрались к двери. Митяй отворил тяжёлую дверь, и они вошли в ярко освещённую избу, слегка щурясь после темноты сеней. 
– Ну, что намёрзлись?– с ласковой усмешкой встретила их хозяйка дома. - Что, Митя, ещё рюмочку выпьешь? Тогда две копейки с тебя.
 Митяй шлёпнул на стол монету, и вкусная, чуть тягучая наливочка протекла через его глотку в желудок, приятно согревая.
Потом опять были танцы, потом игры затеяли. Митяй и сам подивился: вроде взрослые уже девицы и парни, а играли в такие игры, как «жмурки» или в «ручеёк». Однако сейчас, игры эти приобретали совсем иной смысл– выбирали не пару в игре, а, порой, спутника в жизни. Часам к двенадцати ночи Комариха объявила:
– Погуляли на славу, пора и честь знать. Завтра ведь работать. Девчата, смотрите, к утренней дойке не опоздайте.
Молодёжь стала расходиться. Митяй провожал Манечку до самого плетня дома Ашниных (Чуркиных, по-уличному – вспомнил Митяй). Скрипел под ногами снежок, светила луна, смеялись где-то невдалеке парни с девчатами, попискивала гармошка.
Хотелось  идти,  вот так смотреть на любимое личико, обнимать за плечи и перед всем миром задирать от гордости нос, что у него такая красивая, такая воспитанная девчонка. Дойдя до калитки,  он уже, как само собой разумеющееся, обняв Манечку, начал целовать ею в губы, но Манечка, чмокнув его в ответ, быстро выскользнула у него из-под руки и заскочила за калитку.
– С ума сошёл,– прошептала она,– батюшка, не дай Бог, увидит, али сёстры,  всё  ему разболтают – беда будет. Прощевай, Митя.
– Придёшь ли на вечёрку снова?
– Приду. Иди уже.
 И  она скрылась, затворив за собой калитку на засов.
Митяй побежал домой счастливый. Ноги под ним, казалось, сами пританцовывали.