КНИГА «БЕТ»
Глава 1
Всяко бывало в жизни Федула. Уж как она его била-корёжила, но ни разу не сжалилась и не приласкала. Потому и рос он волком с того момента, когда научился понимать разницу между ползунками и штанишками.
Родителей он не знал. Когда подрос, сообщили, что нашли его у дверей роддома поздним февральским вечером. От переохлаждения спасла простенькая застиранная фланелевая пелёнка и такая же ветхая рубашонка с ажурными канителями по краю подола и рукавов. Ничего необычного не было в подкидыше. Но нянечек, сестёр и дежурного врача смутил на прочной серой бечеве серебряный медальон. На аверсе вычеканена латинская «F», лавровые веночки обхватывают литеру, и кружок над верхней палочкой буквы. Не меньшее смятение произвело рассматривание реверса: гладкая поверхность густо испещрена хаотичными линиями, но при тщательном изучении просматривался женский приятный профиль. Ручонка спящего младенца сжимала кусочек жёлтого пергамента. Когда ладошку разжали, разгладили пергамент, прочитали слово «Федул». Неизвестная мать подсказывала имя мальчика.
В графе новорожденного имя так и записали, Федул, исполняя волю неизвестной родительницы. Фамилию новорожденному дали по названию месяца на старославянский манер. Консультантом выступила санитарка-хохлушка, она пояснила, что на древнеславянском, что по-украински месяц февраль звучит одинаково – лютый. Так у малыша появилась фамилия. Отчество – Аполлонович - дал заведующий отделением Аполлон Аркадьевич Перваков.
Шесть месяцев спустя из роддома в дом малютки передали на воспитание очередную партию отказников и подкидышей. В личной карточке одного значилось: Федул Аполлонович Лютый, день, месяц и год рождения.
Добра и ласки Федул не знал.
Сколько себя ни помнил, обидеть и унизить худенького и щупленького мальчика старались многие. От воспитателей, испытывавших почти звериную жестокость по отношению к воспитуемым, до старших товарищей по детдомовскому «счастью».
Его били, щипали, пинали, кололи исподтишка иголками. Неделями не сходили чёрно-синие синяки и кровоподтёки. От частых подзатыльников перед глазами шли круги, и сильно болела голова. Боль вызывала тошноту; он терял сознание, падал в обмороки, но всегда старался запомнить лица обидчиков. Будь то хоть воспитатель или глумящийся над ним такой же воспитанник, чтобы отомстить. Однажды, шестилетним, по детской наивности так и сказал очередному обидчику: - Заруби на носу, придёт время, обязательно с тобою поквитаюсь. За что был тут же сильно, жестоко повторно избит.
С сотрясением мозга и последующими болезнями, вызванными побоями пролежал в лазарете детдома более полугода. После выздоровления на пошатывающихся ногах его вывели за руки из больничной палаты. Тогда он, слишком рано повзрослевший, уяснил для себя раз и навсегда, врага никогда нельзя предупреждать о расправе. Пусть живёт, не ведая, что карающий меч расплаты висит над его головой.
Днём начала первой расплаты послужил восьмой день рождения.
Толстый, неповоротливый увалень тринадцати лет Генка, по кличке Худой, держал в страхе всю мелюзгу. Перед ним заискивали, старались всячески задобрить, приносили сладости, от которых он просто млел, и сигареты. И всё равно, от тычков и ударов это не спасало. Особенно Худой невзлюбил Федула. Ему не нравилось имя, не нравилась привычка смотреть сквозь прищуренные глаза, не нравилась худенькая фигурка Федула. Худой не просто издевался, унижал всячески, давая обидчивые клички и прозвища, он старался добить физически, делая всё это принародно.
Федул стоически терпел дни, терпел недели и месяцы, ждал случая. Что такое дни и недели для взрослого человека? Сущий пустяк. Для маленького человека это целые тысячелетия.
Дождался-таки Федул своего часа. Заприметил, когда Худой зашёл в туалет, и незаметно проскользнул следом. Кабинки с утопленными в пол унитазами система слежки за воспитанниками, чтобы детишки ненароком не шалили. Худой прошёл в дальнюю, считавшуюся привилегированной, кабинку возле окна, снял штаны и сел над унитазом. Федул, нарочно ступая еле слышно, прошёл к писсуару возле кабинки, занятой Худым, и сделал вид, что желает облегчиться. Острый окрик Федула вроде бы испугал. Он обернулся к Худому с бледно-синим лицом и трясущимися руками на замке ширинки. «Ч-что надо?» - жалобно проблеял Федул. «Быстро притащил бумагу! – оскалился Худой, выглядывая в помещение, убедившись, что никого нет, добавил: - Твоя худая задница так и просится, чтобы я её кое-чем исследовал». Худой взялся за член и начал его массировать. Ходили устойчивые слухи, что Худой использует малолеток по полной программе.
Федул играл роль исправно. Вынул из кармана припасённый лист газеты и спросил, хватит ли. Худой вырвал бумагу и скомандовал, чтобы Федул снимал штаны. Повинуясь приказу Худого, расстегнул ширинку штанов и слегка их приспустил. Худой весело заржал, видя манипуляции Федула, и уже предвкушал очередное удовольствие.
На Федула нашло, и он почувствовал себя в той стадии психического состояния, когда реальность ускользает из-под ног зыбкой почвой и мир переворачивается с ног на голову.
Со спущенными штанами Федул подошёл к Худому, вынул из кармана рубашки отточенный карандаш и со всей силы вогнал в левую щёку. Когда Худой раскрыл в немом крике рот, схватил его за густой чуб, развернул к себе и …
Прибежавшие на дикие крики из туалета воспитатели и воспитанники детдома увидели Федула, вгоняющего обломок карандаша в анус Худого с загадочной улыбочкой на лице.
Худой остался инвалидом.
До четырнадцати лет Федул провёл время в психиатрической лечебнице закрытого типа с очень жёстким режимом.
Глава 2
Единственное окно больничной палаты госпиталя МВД Римской империи по Израильскому протекторату плотно занавешено вертикальными жалюзи кремового цвета в тон стен помещения. Потолочные лампы выключены. Мягкий матовый свет настенного светильника окрашивает в восково-янтарный цвет лицо мужчины с марлевой повязкой на голове. Двое посетителей, мужчины приблизительно одного возраста в белых больничных халатах сидят на складных металлических стульях рядом с койкой и шёпотом беседуют.
Первый мужчина, крупного телосложения с коротким ёжиком чёрных волос, про таких говорят косая сажень в плечах, сутулясь тихо говорит:
- Не знаю, Матвей, как тебе, а по мне Павел сильно изменился после последнего посещения Дамаска. Что-то с ним случилось в дороге. Что-то, что заставило резко переменить взгляд на жизнь. Как ни пытался поговорить с ним откровенно, бесполезно…
Матвей, второй мужчина, полная противоположность товарищу, сухощав, острые грани лица обтягивает пергамент кожи, приложил палец к губам и прислушался.
- Тс-с! Спит… Значит, Беня, утверждаешь, Павел изменился?
- Да.
- Я-то думал, это одному мне бросилось в глаза.
Лежащий на койке Павел застонал, и пошевелили плечами.
- Оказывается, - погодя продолжил Матвей, - нет ничего тайного, чтобы оно не открылось внезапно Orbi et Urbi, не будучи неожиданностью для скрывающего некие секреты человека.
Павел снова пошевелился. Пришли в движение губы. Нервный тик исказил короткой судорогой лицо: смешно дёрнулся нос, и левая бровь выгнулась дугой.
Матвей поднял руку и приподнялся со стула.
- Да не бойся, - успокоил Беня, - естественное явление. Организм живёт, мышцы сокращаются.
- Думаю, надо позвать доктора, - обеспокоенно заявил Матвей. – Мало ли, что…
- Мало ли что чего?
- Не придирайся к словам.
Тихую перепалку друзей прервал визит медсестры.
Она осторожно вошла в палату и укоризненным взором посмотрела на мужчин.
- Я же просила, - ядовито процедила она сквозь зубы, - вести себя тихо. А вы тут балаган на всё отделение устроили.
Друзья в полном молчании устремили взоры на девушку, мол, прости нас. Сдержав улыбку, медсестра погрозила изящным пальчиком.
- Не беспокоить больного, мальчики, - сменила гнев на милость девушка и обратилась к Беньямину. – А с тобой поговорим вечером.
Матвей сложил руки перед собой.
- Адиночка, роза пустыни, мы и так сидим тише мышей в амбаре.
Адина окинула Матвея и Беньямина ироничным взглядом.
- Если вы мыши, то я – гора.
Не успела за Адиной закрыться дверь, Матвей облегчённо выдохнул.
- Пусть кто-то после этого скажет мне, что она нежная… Бр-р!.. Не женщина, сплошной устав запретов. Как ты с ней живёшь, Бен?
Беня помахал вокруг себя руками, будто прогоняя невидимых мух, при этом выдувая воздух из сложенных трубочкой губ.
- Вот так и живу, любя и мучаясь.
Едва он произнёс, как дверь приоткрылась и в узкую щель просунулась голова Адины в белом чепчике.
- Высоко сижу, далеко гляжу, - повторно погрозила красивым холёным пальчиком Адина, давая понять, как бы вы тут ни секретничали, от меня ничего не укроется. – А с тобой, Беня, повторю, поговорим дома!
Матвей посидел несколько минут, не двигаясь, глядя в упор на друга. Беня виновато покрутил головой, пряча взгляд от друга.
- Что скажешь? – первым заговорил Матвей.
Беня пожал плечами, непроизвольно покосившись на дверь.
- Индифферентным отношением к жизни Адина никогда не отличалась. Собачки-котики соседей по дому вдосыть испытали на себе её небезразличное отношение к своей судьбе.
Со стороны койки послышалось кряхтенье. Матвей и Беня резко повернулись к лежащему другу. Павел привстал на руках, опёршись локтями на матрас.
- Я бы выразился точнее, но не хочу обижать товарища.
Беня расплылся в умилительной улыбке.
- Павел, - растроганно проговорил он, - да от тебя, мой милый друг, готов не только сладкую ложь услышать, но и горькую правду.
Друзья дружно рассмеялись.
- Хорошо, Бен, - успокоился Павел. – Вот тебе горькая правда.
Бен чуточку напрягся, что не ушло от внимания Павла и Матвея.
- Нет, - Павел откинулся на подушку, - промолчу.
Беня запротестовал, махая руками.
- Извини, друг, - яро возразил он. – Сказал «алеф», говори и «бет». Не высказанная мысль теряет актуальность.
Павел и Матвей удивлённо воззрились на друга.
- Что? – несколько смутился он под их взглядами.
Друзья ответили почти в унисон:
- Не ожидали от тебя философских умозаключений.
Беня скромно потупился, пунцовая краска залила щёки.
- Скажете тоже! – нерешительно ответил он.
Павел подмигнул Матвею.
- Зря ты так, Беня, - сказал Павел. – Вдруг в твоём лице перед нами сидит новый Экклезиаст или… - он повернулся к Матвею за помощью, щёлкая пальцами.
- Евгений Беркович, - подсказал Матвей.
- Именно! – захлопал в ладоши Павел. – Трудно, но представляю, через несколько лет мы с почитанием и трепетом в душе пролистываем страницы книг выдающегося философа современности Беньямина Шпейера! Но!.. – Павел поднял вверх раскрытую ладонь. – Вернёмся к нашим баранам, то бишь, к нашей Адине.
Павел поднялся с постели, но не удержал равновесия и плюхнулся на кровать. Матвей и Беньямин бросились ему на помощь.
Павел, кряхтя, выпрямился и сказал:
- Всё-таки, лучше промолчу. С твоей нежной газелью такие шуточки не проходят, - и указал на себя рукой, улыбаясь. – О ней шутить, что себе угли сыпать в …
Высказанное ёмкое словцо вызвало новый дружный приступ смеха.
- А если уж и говорить правду, Бен, то твоя Адина как новая латка на старом халате.
Матвей состроил умную мину и произнёс:
- И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвёт мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережётся и то и другое.
Бен заёрзал на стуле.
- Кстати, о вине, - тоном заговорщика промолвил он, протянул руку, взял с соседней койки сумку и выставил на столик три серебряных стаканчика и глиняную бутыль.
Глава 3
Валерий Брют остановился и прислушался.
Нет, он не ожидал сюрпризов и неожиданностей в новом парке президентской резиденции; просто он слушал тишину. Собственно, парк не был новым, как и сама резиденция. В кратчайший срок сделали качественный ремонт дворца с привлечением рабочей силы из Азии, подсобных помещений и развлекательных аттракционов. В парке убрали старые и больные деревья; высадили новые; восстановили заброшенные аллеи, разместили на постаментах скульптуры античных мастеров, также абстрактные фигурные композиции, с первого взгляда внушавшие сомнение в психическом здоровье авторов. Но это, так называемое модернистское течение в искусстве как нельзя, кстати, пришлось по душе президенту Диоклу.
Именно он дал известность всем этим десяткам и сотням мастерам кисти и резца на территории всей Римской империи.
Вчера неизвестные и нищие таланты, просыпались сегодня знаменитыми и богатыми, с твёрдой уверенностью в завтрашнем дне.
Естественно, вдохновлённые проницательным даром президента, подчинённые всех рангов по всей империи от Рима и до самых дальних до окраин выстроились в длинную очередь к художникам и скульпторам, дабы заиметь в личной домашней коллекции хотя бы одно, для начала, шедевральное творение молодого мастера.
«Ничего в этом мире не даётся даром».
Валерий закрыл глаза и вспомнил тот день, когда Диокл издал указ, по строгой букве оного автор обязывается в добровольном порядке перечислять налог от каждого проданного произведения в размере десяти процентов от заявленной стоимости и двадцать процентов от стоимости изделия перечисляет покупатель; следует уточнить, все шедевры новых мастеров скупались государственными музейными службами, организованными при означенных предприятиях и реализовывались на свободном аукционе.
Кто-то из сенаторов высказался, что это грабёж. Государственный грабёж средь бела дня. Возникнет волна негодования, мол, среди художников и покупателей. И тогда Диокл выслушал всех желающих высказаться по этой злободневной теме и взял слово.
«Ничего в этом мире не даётся даром, - сказал он, пронзая взглядом и словом многочисленную аудиторию собравшихся в зале консулов и свободных граждан, а также представителей прессы. – Всему установлена цена. Решать не нам, справедливая она иль нет. Разве мы не расплачиваемся годами прожитой жизни на прекрасную возможность видеть рассветы и закаты, дарить любовь своим близким и с нежностью наблюдать, как растут наши дети и внуки? Если среди них, авторов, найдётся всё же желающий возроптать о содранных десяти шкурах с одной овцы, всегда можно легонько напомнить тому отважному храбрецу, что перед ним открывается прекрасная перспектива свободного выбора: или вернуться к прежней жизни и прозябать в нищете, или продолжать дальше шокировать очаровательные толпы многочисленных поклонников своими неестественными взглядами на геометрию окружающего пространства, когда круглое яблоко вселенной прекрасно вписывается в квадратную форму бытия. И, кстати, я тут подумал ещё вот о чём: думаю, наши творцы бессмертных полотен и скульптур согласятся отдавать каждое пятое творение в фонды музеев империи на безвозмездной основе. Что, пятое каждое это чересчур? Согласен, каждое десятое творение дарить музеям и выставочным фондам. После собрания издам соответствующий указ».
Да уж, что зря кокетничать, много талантов у Диокла.
Вот, например, всё этот же парк и президентский дворец. Сколько желающих готовы выложить деньги, чтобы побывать в здании, где вершатся судьбы государства, подышать его волнующим воздухом, пропитанным ароматами и запахами правительственных переворотов и дворцовых интриг?
И что в итоге? Две трети дворца после реставрации открыли для посетителей; то же самое и с парком. Цену назначили, исходя из тех же фантастических предположений и деловых предложений Диокла, брать за вход с одного посетителя всего один систерций. И чтобы вы думали? Публика, жители Рима и империи, а также туристы валом повалили. Всех подкупает бросающаяся в глаза дешевизна входного билета. А вот на то, что в президентском буфете во дворце или в парке цены на питание и напитки несколько дороже, чем в самых дорогих ресторациях столицы, - извините великодушно! – одно дело войти во дворец президента и ходить, затаив дыхание, ловя чутким слухом эхо шагов прошедших столетий и, совершенно другое, вкушать яства, которые удостаивают своим вниманием консулы, сенаторы и президент.
Валерий зашёл в ту часть парка, где разросшиеся, старые пинии наводили на определённые размышления.
Все эти деревья были посажены в разное время предыдущими поколениями консулов и сенаторов, также и предшественниками Диокла. Некоторые деревья повторяли судьбу своих хозяев. Вознёсшиеся в небо стройные стволы напоминали гибкий стан восточных красавиц, в то время как другие, скрученные и изогнутые ветрами, напоминали битых временем и жизнью повидавших многое на своём пути ветеранов бесконечных цепочек битв и сражений.
Валерий медленно вдохнул тягучий ароматный воздух.
Как легко дышится в этом месте, где ветер, не встречая препятствий, несётся, не зная преград, скользя по незримым тропинкам между небом и землёй. И, кажется, никуда нет необходимости спешить. А остаётся только одно, стоять в медитативной задумчивости и дышать, дышать, не имея возможности остановиться, пребывая в необъяснимой энигматической эйфории. Находясь в этом месте, сакральном не только для нынешнего поколения молодых политиков, начинаешь потихоньку забывать о грешном и земном. Закинув голову, смотришь в бесконечно высокое небо сквозь запутанную паутину ветвей густых крон пиний и осознаёшь свою скромную причастность к великим делам природы; а ветер шумит, шумит, шумит… И его неугомонный шум напоминает шёпот морского прибоя.
Живо встаёт перед глазами картина морского побережья.
Заброшенный пустынный пляж. Подвижное волшебство изумрудных волн набегает на галечный берег. Мелкий и крупный камень, обточенный морской водой, звучит фальшивой флейтой, меж его округленных граней с тихим шипением просачивается морская вода. Пенные гребни на сине-изумрудных волнах несутся с неустанным постоянством на близкий и желанный берег.
Накатывают волны, набегают на берег, откатывают назад; шумит вода, трётся друг о друга галька, еле слышно поёт в небесной лазоревой выси давно подзабытую песню ветер, слова которой, пожалуй, помнит он один.
Ему показалось, или он, в самом деле, потерял счёт времени, слушая мерный шёпот Вечности, нашедшей приют в густых кронах пиний, перед которым отходят куда-то далеко земные мелочные желания…
Но не тем человеком был начальник тайной канцелярии Великой Римской империи, чтобы позволять эмоциям брать верх над долгом.
Разверзнись под ногами твердь земная, и тогда бы он нашёл возможность спастись и исполнить долг.
До неприметной мраморной ротонды, утонувшей в густых зарослях плюща, дикого винограда и вьюнка, где назначена встреча с сотрудником, пара минут ходу напрямик по проторенным тропкам, усыпанным опавшей хвоей и чешуйками коры пиний, или немного дольше по дорожкам, посыпанным гравием или мощёным тротуарной плиткой цветами государственного флага Империи.
Самое верное решение – спонтанное.
Валерий решил прогуляться рощицей, предоставив себе лишний шанс насладиться редкими минутами спокойствия, на полпути к цели его остановил непривычный резкий звук. Замедлив шаг, он осмотрелся и сразу же увидел белку, тёмно-рыжего зверька с чёрными кисточками на ушах и распушенным хвостом.
Она сидела на нижней ветке ближайшей пинии и грызла старую рассохшуюся шишку, что-то при этом выкрикивая, отвлекаясь от увлекательного дела. Зверёк и человек встретились взглядами. Заинтересованный беличий и ласковый – человека. Белка отбросила то, что осталось от шишки, спрыгнула на пружинящую от опавших хвоинок почву. Подбежала к человеку. Валерий непроизвольно пошевелился. Белка не убежала, только принял стойку, вытянулась тонким туловищем, подняв вверх остроносую рожицу, прижав к туловищу лапки, устремив взгляд на человека.
«Белка в президентском парке – хороший знак», - подумал Валерий, сунул руку в карман, вынул пакетик кедровых семян, купленный утром в сенатском буфете. Разорвал. Высыпал в ладонь, наклонился, предлагая лакомство белке. Зверёк взял орешек. Быстро освободил семя от скорлупы. Съела. Также поступила со вторым. Затем ударила легонько лапкой по мизинцу. Валерий усмехнулся. Ссыпал орешки на землю и пошёл прочь. Удаляясь, обернулся, и увидел, как к его щедрому подаянию и к белке присоединились три её сородича.
Проверяться, нет ли слежки, глупо.
Эта часть парка надёжно закрыта для общественных посещений и тщательно охраняется многочисленной охраной со служебными собаками.
Его ждали. Присутствующий в ротонде сотрудник встал без слов приветствия. Наклонил слегка голову и, продолжая хранить молчание, передал два небольших конверта. Самых обычных, в которых граждане империи отправляют письма и открытки родственникам. Наличествовали на конвертах и штемпели: круглые красные, треугольные синие, удлинённые зелёные.
Валерий и сотрудник обменялись взглядами. Оба слаженно кивнули друг другу. После чего подчинённый удалился.
Использовать для пересылки секретных посланий обычную имперскую почту, не привлекая суперзасекреченную фельдъегерскую службу, было не его изобретением. Он как-то наткнулся в одном романе на эпизод, крайне его заинтересовавший: герой, дабы свести до минимума разглашение секретности, посылал сообщения обычной почтой, что и служило верным способом передачи важных сведений на протяжении долгого периода. Вот он и воспользовался этим методом, считая благоразумным, что не все сотрудники из конкурирующих служб также увлекаются чтением шпионских и детективных романов.
В первом конверте находился сложенный вчетверо небольшой листок, исписанный мелким разборчивым почерком старого опытного канцеляриста. Сведения не из разряда тайных, но и не хотелось, чтобы посторонний хоть краем глаза коснулся написанных строк.
Второй конверт ощутимо тяготил ладонь.
Валерий разорвал конверт. Внутри находился второй, более меньшего размера из плотного светло-коричневого пергамента. Валерий оторвал край. Из конверта в раскрытую ладонь выскользнул…