Мы и есть война. Война это контуженный дед, который не мог смотреть фильмы о войне, который начинал истерически рыдать, когда кто-то в его присутствии о ней рассказывал. Дед, у которого практически отсутствовала нормальная человеческая речь - настолько сильно он заикался.
После контузии он страдал эпилепсией. Где-то я читал, что из призывников, рожденных в 1924-1925 годы, выжил всего один процент.
Он был танкистом и знал, что значит гореть заживо в танке. Его боевыми наградами играли дети, поэтому наград не осталось, они не сохранились. Он называл зятя-милиционера фашистом за то, что тот связывал его и избивал, когда дед напивался. Однажды дед надел его форму и поехал в магазин требовать колбасу. Работая на мясокомбинате сторожем, дед детально знал маршруты поступления колбасы, но она не доходила до прилавков, оседая в сумках продавцов и директоров магазинов.
Он умер в чужом доме. Да, за его могилой ухаживают и, возможно, внуки носят его портрет, но при жизни, кроме бабушки, до него никому не было дела, а когда она на пятьдесят пятом году ушла из жизни, дед совершенно не знал, как ему жить дальше без своей Маруси. Ему было сорок семь лет, когда это случилось, но выглядел он глубоким стариком.
На самом деле, он даже не был моим родным дедом, Бабушка вышла второй раз замуж за искалеченного войной фронтовика, когда моей маме было лет пять, не больше. Мой родной дед пропал без вести, и мать до конца жизни верила в то, что он когда-нибудь найдется и бесконечно слала в немую пустоту свои наивные запросы.
Она помнила, как ребенком воровала сахар у тетки, а когда отменили карточки, бабушка плакала от счастья, вместо того, чтобы ее наказать за очередной проступок.
Мои дети не видели своих дедов, и это тоже война, потому что наши отцы это ее дети. Дети войны, вырвавшей из жизни здоровый кусок мужского населения страны. На плечи тех, кто вернулся, упал груз восстановления нормальной жизни, о которой они имели весьма смутное представление, а поэтому женщины вынуждены были стать мужчинами, работать на заводах, поднимать и воспитывать детей, учить их выживанию.
Калеки на вокзалах, в электричках, на виадуках, попрошайки на рынках, нищие с ампутированными конечностями; фильмы о войне, рассказы о войне, песни о войне, игры в войну - все это привычные атрибуты моего детства. Война это традиция безотцовщины и социального сиротства. Круглосуточные группы в детских садах, лето в пионерских лагерях, неблагоустроенные туалеты, драки после уроков, сигареты в кармане, детские комнаты милиции - всё это тоже война. Всё это ушло, наконец. Ничто не мешает моей гордости. Я горжусь, да. Потому что мир - это война, и мы ее выиграли, чтобы вновь ее проиграть.