Непрочитанные книги. Сказки Гофмана
На портрете в энциклопедии Гофман похож на кота. Себе на уме, с лукавыми глазами, смотрящими на мир как на мышь, что предназначена для его забавы. Человек с такой внешностью книжки наверняка писал интересные. Так подумал Стасик, захлопывая энциклопедию.
Гофман… Интригующая фамилия и не менее интригующее имя, даже три имени – Эрнст Теодор Амадей. А каким именем его называли в детстве? И каким он был вообще в эту беззаботную пору жизни, этот загадочный Гофман? Возможно, ответы на вопросы Стасик найдет, прочитав его сказки. Скорее бы уже настал тот миг, когда он откроет Гофмана – и книгу, и, как знать, человека!
А настать сей миг был должен дней через десять. Как сказала мама, примерно столько будет идти посылка из Сибири в их городок в предкавказской степи. Сейчас она только в начале пути. А в посылке, вместе с кедровыми орешками, сгущенным молоком и красной икрой, вместе со всеми этими вкусными вещами, вместе с этим всем богатством, путешествует, едет-мчится к Стасику томик Гофмана!
Все-таки зря мама говорит, будто папа их не любит.
Любит, иначе не стал бы слать такие подарки! Хотя уж лучше бы вместо подарков сам приехал. Да так чтобы навсегда!
Но мама твердит, что такого не случится: у него другая семья и даже другой ребенок есть – девочка пяти лет.
Ну и пусть! Зато мама и Стасик остались в его сердце, он думает о них каждую минуту. Нет-нет, Стасик не выдает желаемое за действительное, папа сам так сказал ему по телефону.
Ну, и про посылку, про то, что в нее положил, тоже сказал. На другой день после этого телефонного разговора Стасик и заглянул в энциклопедию, до того момента пылившуюся дома на полке, – узнать о Гофмане. В статье про него было много непонятных слов, однако Стасик уяснил, что Гофман жил в Германии, писал сказки, и это мальчика, как всякого ребенка, естественно, порадовало. А еще одно слово – «мистицизм» – и вовсе взбудоражило ум. Стасик не знал толком, что именно оно означает, но догадывался, что что-то очень манящее и таинственное. В общем, судя по всему, Гофман в самом деле сочинял складно. И Стасик его прочитает! Спасибо папе!
Папа… Он его совсем не помнил. Мама рассказывала, что он ушел, а точнее – уехал от них в Сибирь, когда Стасику было два годика.
С тех пор они жили с мамой вдвоем. Раз, правда, нарисовался некий дядя Валера. Поселился у них в квартире; спал с мамой в одной кровати; подбрасывал, веселясь, Стасика к потолку. Стасику нравилось, он радостно хохотал, но мама терпела дядю Валеру всего полгода: уж очень он любил, как она говаривала, «залить за воротник». Стасик как-то тоже попробовал – набрал в стакан воды из-под крана и плеснул себе за шиворот. Сразу стало очень мокро, зябко и неприятно, и он подумал: если дяде Валере по вкусу такое ощущение, то он человек по меньшей мере странный и даже опасный, так что права, права была мама, выставив его чемоданы за порог.
Больше она попыток устроить личную жизнь не предпринимала. «Ну и правильно, нам ведь хорошо и так?» – искала она поддержки у маленького сына. И неизменно ее находила: «Конечно, мамочка», – соглашался Стасик и крепко ее обнимал.
В детском саду он не был единственным ребенком из неполной семьи. Матерей-одиночек всегда хватало, в конце восьмидесятых – тоже. Так что Стасик себя обделенным не чувствовал, полагал, что раз они живут без папы, то так и надо.
Другое дело в школе. Там ему все время что-то напоминало, что надо – не так, к тому же в своем классе он оказался один такой «безотцовщина». Уже во второй месяц учебы прошли веселые старты «Папа, мама, я – спортивная семья». Стасик, из-за отсутствия папы, был только зрителем. Его одноклассники бегали, прыгали, кричали, хлопали в ладоши, а он чувствовал огромный ком в горле. Дома этот ком лопнул, и Стасик расплакался. Мама на веселые старты не приходила (была ее смена в больнице) и слез сына понять не могла, он же не мог их объяснить.
Потом еще этот плакат на входе в школу: розовощекий, пышущий здоровьем отличник показывает родителям дневник с пятерками, а отец с матерью, с широченными белозубыми улыбками, его хвалят. При взгляде на эту идиллию у Стасика внутри слегка щемило, поэтому он старался вбегать в здание глядя в пол.
Ну, и Антоша Пономарев, Стасиков однокашник, сосед и закадычный приятель… Все уши прожужжал о том, какой у него замечательный папа: возит его купаться на пруд, учит играть в футбол и шахматы, купил большую игрушечную железную дорогу и машинку на радиоуправлении… Слушая рассказы о таком благополучии, Стасик помирал от зависти, а потом фантазировал, что у него тоже есть папа – не в далекой стране Сибири, а рядом. Тоже что-нибудь покупает, куда-нибудь возит, чему-нибудь учит.
Поскольку фотографий отца не сохранилось – когда он маму бросил, та в истерике их порвала и сожгла, – то Стасик был вынужден его образ в мыслях своих рисовать самостоятельно. То он его делал походящим на мужчину с плаката на школьной двери, то на дядю Петю, папу Антоши Пономарева, а то на героя недавно просмотренного кинофильма.
Но это все был туман фантазий, грез, а жизнь шла своим чередом. Стасик закончил первые два класса, теперь ходил в третий. Учился хорошо, увлекался чтением, не шалил особо, помогал маме по дому. Давно он уже свыкся с тем, что мечты о папе с действительностью не соприкасаются.
И вот одним октябрьским вечером в квартире зазвонил телефон. Ничего сверхъестественного; наверно, опять маминой подруге тете Маше, тоже медсестре в больнице, не терпится поделиться последними слухами. Но мама, поднеся к уху трубку, изменилась в лице: появилось выражение растерянности, смешанное с явной неприязнью к звонившему. Это точно не могла быть тетя Маша. Мама говорила холодно, с нотками раздражения:
- Здравствуй… Нормально… Вот уж не думала, что вспомнишь… Зачем позвонил?.. Я же говорю, у нас все нормально… Учится… Нормально учится… Зачем тебе с ним говорить?.. Ладно…
И повернулась к Стасику, сидевшему здесь же, перед телевизором:
- Сынок, возьми трубку. Это твой папа.
Сердце у Стасика заколотилось, как безумное. Волна нежданной радости окатила его с головы до пят. Он еле выговорил в трубку:
- Алло.
Через шум и треск до него донесся далекий голос:
- Стас, сынок, здравствуй.
- Привет.
- Тебя плохо слышно. Это я, твой папа. Как твои дела?
- Хорошо.
- Как учеба идет?
- Хорошо.
Папа еще что-то спрашивал, а Стасик на все вопросы от волнения только и отвечал «Хорошо» да «Нормально». Лишь ближе к концу разговора, когда море счастья в душе вошло в свои берега, реплики его перестали быть односложными.
Отец поинтересовался:
- А читать ты любишь?
- Да, очень люблю, – сказал Стасик, чувствуя, что это папе понравится. И не ошибся. Тот похвалил:
- Молодец! Ты в этом похож на меня. Я тоже люблю. Знаешь, я вам посылку с подарками послал. Там еще будет книга для тебя. Тебе понравится: детям такое нравится.
- Какая книга?
- Сказки Гофмана. Ты ведь любишь сказки?
- Все любят сказки. А что еще в посылке?
Папа перечислил: орешки, икра, сгущенка. Мама, делавшая вид, что ей все в жизни, в том числе и беседа отца с сыном, совершенно безразлично и лишь концерт по телевизору имеет какой-то смысл, вдруг не вытерпела. Она выхватила трубку из рук мальчика и прокричала в нее:
- Зачем нам твоя посылка?
Папа что-то ответил, – Стасик не расслышал.
- Ничего нам от тебя не надо! – еще громче крикнула мама и бросила трубку на рычаг, она соскочила, упала на стол, послышались короткие гудки. Все это было так неожиданно, что Стасик вздрогнул. А еще странней и непонятней стало, когда он увидел, что мама плачет.
- Мамочка, что ты? – взволнованно произнес он, обнимая ее. – Почему ты плачешь?
- Больно, – сказала она сквозь слезы. – Вот тут. – И прикоснулась к груди.
- Сердце?
- Да, сынок, сердце…
Потом она все же утешилась, взяла себя в руки и даже разговорилась. Впервые в жизни Стасику не было нужды вытягивать из мамы клещами каждое слово о папе, – она сама рассказывала – сбивчиво и многословно. Сообщила, что больше всего из еды он уважал яичницу с помидорами, болел за футбольный клуб «Динамо», а бриться любил не утром, а по вечерам. И еще кучу подробностей о его предпочтениях и привычках выложила она. Стасик подумал, что мама по-прежнему любит папу, раз все это помнит. Любит, но и ненавидит тоже – за предательство, за бегство это в треклятую Сибирь, за то, наконец, что не может выкинуть его из головы и из души. Это стало совсем ясно ближе к финалу ее монолога: если вначале о папином пристрастии к разбрасыванию носков по комнате она сказала с уловимым в голосе умилением, то под конец снова вспомнила об этом уже с раздражением и чуть ли не гневом. И тут же осеклась, прекратила свой рассказ, не зайдя дальше вопросов быта и оставив нетронутыми тайники папиного внутреннего мира.
Но Стасику и того хватило, чтобы из мелких и незначительных штрихов составить умозрительный портрет отца – доброго, умного, знающего, слегка забавного своими странностями. Только вот лица ему вообразить мальчик не мог, а пользоваться старыми, заезженными образами дяди Пети или человека с плаката не хотел – все-таки то было совсем другое, наивное и топорное.
Тут-то и пришла на помощь энциклопедия, точнее – помещенный в ней портрет Гофмана. Стасику почему-то пришло на ум, будто отец должен выглядеть примерно так же, как этот старинный немецкий писатель: всклокоченные волосы и взгляд с кошачьей хитринкой. Вот отчего ему так не терпелось получить посылку с книгой: при чтении можно представить, что ты не читаешь сказки Гофмана, а слушаешь, как их рассказывает тебе папа. И что никакой не Гофман эти сказки написал, а твой папа сочинил. И причем не для кого-нибудь, а только для тебя! И пусть наперед известно, что это не так, но кто запретит помечтать!
Ну, когда же он наступит, этот счастливый день! Стасик томился в ожидании, подгонял время, но оно как назло текло медленнее, нежели обычно. Но все же текло: не было еще случая, чтобы оно застыло или повернуло вспять.
Нет, время не подведет! Лишь бы почта не подвела… Стасик слышал по радио – они всегда его слушали с мамой по утрам, когда завтракали, – будто иногда почтовые отправления не доходят до адресатов. Когда он вспомнил об этом, то в нем поселилась тревога.
- А папина посылка точно дойдет? – спросил он у мамы.
- Должна по идее, – ответила она, чем, однако, не сильно его успокоила.
Но наконец все треволнения и переживания кончились: с почты пришла квитанция, что пришла посылка и чтобы пришли ее забрать. Мама была на выходном, а Стасик на осенних каникулах, и они тотчас же направились на почту. С неба лил, не переставая, противный дождь, но мальчик, понятное дело, его не замечал – внешнего мира для него не существовало, как для всякого исступленно счастливого человека.
Отделение связи располагалось неподалеку от их дома, и они добрались за несколько минут. Столько же приблизительно заняло улаживание всех формальностей. И вот почтальонша вручила им посылку! Вид работница почты имела постный и скучающий, но Стасику показалась торжественной, словно на важной церемонии. Впрочем, для него это и была важная церемония, пусть переданный им с мамой в ее процессе ящик и выглядел вполне обычно, буднично.
Дорога домой показалась Стасику мучительно долгой, но и ее преодолели. Ну же! Мама поставила посылку на кухонный стол и принялась ножом поддевать крышку. Ну же, мамочка! Готово! Коробка вскрыта. Стасик заглянул внутрь…
И застыл в полнейшем недоумении. Ни книжки Гофмана! Ни икры, ни орешков! Только сырые подсолнечные семечки да сиротливая банка сгущенки сверху. И все…
- А где же?..
Не веря, Стасик запустил руку в семечки. Увы! Ничего до самого дна не нащупал.
- Но почему?.. – все еще не верил он и шурудил-шурудил в ящике. Без толку!
С вопросом и болью Стасик посмотрел на маму. Она пожала плечами, сказала:
- На почте, наверно, почтальоны взяли себе.
- Разве так можно?
- Нельзя. Но они считают, что можно.
Он представил жирных теток, потрошащих посылку, жрущих ложками икру, щелкающих орешки. Ну, сгущенку, допустим, они не любят, вот и оставили. А Гофмана почему не оставили? А Гофман им зачем?
- А Гофман, Гофман-то им зачем?
Мама усмехнулась.
- Читать будут.
Стасик опять заглянул в ящик. Семечки…
- А семечки?.. Это они что ли подложили? Зачем?
- Для веса, наверно. А вообще – не знаю.
Они помолчали.
- Ты очень расстроился? – спросила мама.
Стасик кивнул.
- Ну, не переживай, – погладила она его по голове. – Прочитаешь ты еще своего Гофмана. И икру я тебе с зарплаты куплю. Хотя и дорогая она, но куплю обязательно!
Стасик тяжко вздохнул. То икра магазинная, а эта, слопанная почтальоншами, – папин подарок. А самое важное – Гофман. Он так жаждал эту книгу не просто из любви к чтению, а потому что она всегда бы напоминала ему о папе, говорила бы его голосом. А теперь…
Больше отец, как сын ни ждал, не звонил и не слал посылок. А Стасик за всю жизнь так и не прочитал ни одной сказки Гофмана. Какое удовольствие терзать себя? Ведь кроме воспоминаний об этой истории, полной разочарований, он в сказках этих не нашел бы ровным счетом ничего.