Как-то ноябрьским вечером у нас в квартире раздался звонок, и на пороге возник неожиданный гость.
- Пашка, - только и смогла выдохнуть мать, всплеснув руками. Ты откуда?
- Известно откуда, - подмигнул ей, вошедший Пашка. Из санатория.
Это был младший брат моей матери и, соответственно – мой дядька, вернувшийся в очередной раз из мест заключения в «родные пенаты». Одет бывший зека с иголочки, «упаковка» сплошь фирменная – «дутая» спортивная куртка, чёрная с белой отделкой, шикарный костюм, модельные туфли. Обветренное дублёное лицо его сияло как у именинника.
- А это кто, - повернулся он ко мне, - неужели, Русланчик? Вот вымахал, ну, здорово, щегол!..
Пашка протянул свою, хранящую даже сейчас следы загара, руку, и обнажил в широкой ухмылке зубы, тёмные от чифиря и никотина.
- Спрячь зубы, - посоветовал я ему, - вырву!
Потом стиснул в стальном рукопожатии протянутую ладонь, проверяя, много ли силёнок осталось у этого «узника совести» после тяжкой каторги. Что ж, кое-какая сила наличествовала – видать, пошли на пользу казённые харчи. Да и вообще – дядька мало изменился за последние пять лет, что мы не виделись. Как будто законсервировался, только в аккуратно расчёсанных на пробор волосах блестит седина. Укатали сявку да крутые горки.
- Вислоносый, - обратилась моя мать к Пашке, - а ты чего встал-то в коридоре, в комнату не проходишь? Раздевайся-ка, никто твою шикарную куртку не тронет. Ты посмотри – одет как фраер заграничный! Где же такую «робу» сейчас выдают, в колонии что ли?
Тут необходимо отметить, что у многочисленных братьев и сестёр моей матери были в ходу прозвища, полученные ещё в детстве, когда они все проживали в деревне. У Пашки, например – имелся достаточно внушительный нос с горбинкой или «шнобель», напоминающий скорее баклажан – тут уж кому как больше нравится. А потому в кругу родственников маленького Павлика прозвали Вислоносым, а если совсем кратко, то – Вислым. Но, несмотря на это, а может и благодаря тому, мой дядька имел определённый успех у женского пола.
Пашка, продолжая улыбаться, и переминаясь с ноги на ногу, наконец, проговорил:
- Да я не один пришёл. Там на лестнице меня Алевтина ждёт. Я сейчас у неё обитаю. Можно мне её позвать?
Дядька, прекрасно зная суровый нрав своей старшей сестры, не рискнул заявиться к ней в гости с «незнакомой бабой», а дипломатично выждал нужного момента. Мать только хмыкнула и Пашка, приоткрыв дверь на лестничную площадку, позвал «свою» женщину. Мы с матерью понимающе переглянулись – теперь ясно, откуда такая роскошная «экипировка». Презенты любящей женщины! «Паштет» вообще, в те редкие моменты, когда бывал на воле, катался как сыр в масле. Одна сударушка его кормила, другая – поила, третья – спать укладывала, но все без исключения влюблены были в него как кошки. Была тут какая-то загадка. Словно в песне Вилли Токарева – «он бабам нравился за то, за что не должен знать никто». Правда, с женщинами Пашка «хороводился», в основном, не то чтобы с чересчур пожилыми, но вполне попадающими под категорию состоятельных и солидных дам бальзаковского возраста. Те, сколько бы лет не прошло, помнили про него, по возможности – приезжали на «общие» свидания и баловали «своего» мужчину продуктовыми передачами. А что в зоне человеку нужно? Чай и «курево» в первую очередь, колбаса, сало, грохоталки-монпансье в жестяной коробке, да вещи тёплые зимой. А ещё, и это главное – любящая женщина, к которой можно вернуться после «курорта», та, что сможет отогреть и душу и тело!..
Меж тем, новая возлюбленная Вислоносого, предстала перед нами в последней фазе своего цветения, которая так присуща всем страстным натурам, имеющим молодого сожителя, ибо Пашке на тот период времени было тридцать пять лет.
- Здравствуйте, - несколько высокомерно поприветствовала нас эта пятидесятилетняя дама, очевидно, что она чувствовала некоторую неловкость, которую тщетно пыталась завуалировать. Меня зовут Алевтина Павловна.
Итак, официальная церемония знакомства состоялась. Матери моей новая дядькина «девушка» не пришлась ко двору, я же, напротив, стал регулярно захаживать к «молодожёнам» в гости. Проживали они в кирпичной «высотке», расположенной на улице Героев Труда. Во времена «сухого закона» со спиртным была «напряжёнка», а у Алевтины всегда «водилась» первосортная бражка. Разомлевший Пашка восседал во главе стола и сиял как начищенный самовар - «травил» бесчисленные байки. Это был ещё тот «врун, болтун и хохотун». Но, Боже мой, какое серьёзное лицо он делал, когда рассуждал о «высокой политике стяжательства» с кем-нибудь из своих приятелей. Послушать его, так это просто король афёр, прожжённый деляга и биржевой воротила. На самом деле никаких крупных дел за ним не водилось, да и водиться не могло, ибо у всех в природе своя ниша и свой уровень вибрации. Тюремная масть у него была «баклан», разбойник, хулиган, а талант его проявился во всём своём блеске великолепия в том, чтобы жить за счёт женщин и никогда не работать. Тем не менее, мне было интересно бывать у них, вести с «братвой» степенные застольные беседы на равных, охотно вкушал я и алкоголь, заметно подружившись с «зелёным змием». Алевтина называла Пашку на древнеримский манер – Павлентием. А он, и впрямь - император в кругу почитателей и клубах сигаретного дыма, взявши в руки гитару и, томно полузакрыв глаза, пел-приговаривал:
- "Увяли розы, умчались грёзы,
И над землёю день угрюмый встаёт,
Проходят годы, но нет исхода,
И мать-старушка слёзы горькие льёт".
Но через пару месяцев сытое благоденствие под сенью крова Алевтины Павловны закончилось. «Павлентий» был уличён в измене и связи с замужней женщиной. Вследствие этого произошла бурная ссора, и он гордо покинул уютную «гавань» на улице Героев Труда. Но война дам за породистого самца после этого, только разгорелась. Однажды утром дверь квартиры семейной дамы, назовём её для краткой выразительности – Сладкой N, была перемазана дёгтем. Так на Руси помечались ворота дворов, где проживали «гулящие» женщины, ветреного и легкомысленного поведения. Муж «невинно» оклеветанной женщины был несколько раздосадован, и выражал лёгкое недоумение по поводу произошедшего варварского нападения неизвестных злоумышленников на двери его жилища. Сладкая N предположила, что это баловались подростки. Соседи откровенно ухмылялись – скандал набирал силу. Тёмная субстанция, изображающая дёготь, конечно же, не была таковым, но разве в этом дело? Ответные действия противоборствующей стороны не заставили себя ждать – две дамы почтенной наружности, среди бела дня сцепились прямо на людной улице, и оттаскали друг друга за косы, ну или в отсутствии таковых – просто за волосы. Пашка, являясь, по сути, яблоком раздора, мог торжествовать, но он был выше этого! В тот нелёгкий момент наш «прекрасный Парис» нашёл «политическое» убежище у некой третьей стороны, сохранившей нейтралитет в «кровавой бойне» женского матриархального варварства по причине полного неведения о вспыхнувшей войне. Третья сторона – назовём её для удобства повествования Лидией, не ставила бражку, не варила самогон и была, таким образом, «слабым звеном» в снабжении нашего героя-любовника горячительными напитками первой необходимости. Но зато она находила средства и восполняла дефицит натуральным денежным эквивалентом.
Всё же просто денег было недостаточно для того, чтобы получить спиртное в разгар глобальной борьбы властей за трезвый образ жизни. Конечно, водку по тем временам можно было совершенно спокойно купить у таксистов или в тайных притонах и шалманах, но цена!.. Двадцать пять рублей за бутылку «белой», это в два с половиной раза дороже магазинной стоимости. Чтобы регулярно «тариться» по таким «убойным» расценкам, нужно было иметь собственный золотой прииск как минимум. Но – увы! А потому, средств отпускаемых Лидией хватало, чтобы вырвать с боем у ревущей и беснующейся толпы, берущей приступом магазин вино-водочных изделий, только то, что нам полагалось по праву сильного, по праву настоящих «джентльменов удачи». Клянусь скелетом Флинта, это было похлеще абордажных стычек минувших столетий. Дарби Макгроу, подай мне рому!..
Итак, место действия – вино-водочный магазин на улице Иванова. Внутрь давно уже никого не пускают – учли опыт первых «погромов» и разнесённых в щепу прилавков, причём головами или же рогами самих погромщиков. Теперь в глухой кирпичной стене магазина проделали окно. Это витрина и прилавок одновременно. Застеклённая витрина, за которой стоят образцы продукции, забрана частой решёткой, а отпуск ведётся через оконную форточку. Спиртное начинали «отпускать» в два часа дня, к этому сроку на поле предстоящего боя стягивались «полчища ордынцев» алкающих зелья, и готовых вцепиться в борьбе за него друг другу в глотки. Но особо нетерпеливые богодулы появляются на «пятаке» перед магазином уже к часу дня. То тут, то там образовываются мелкие группировки, ведётся подсчёт наличности. У кого-то не хватает на бутылку, и он старается «внедриться» в какое-нибудь временное сообщество, но дураков мало и всё решают личные связи, а потому – ведутся бесконечные «тёрки» и «базары».
Вообще, публику, которая собирается перед вино-водочным «храмом» можно поделить условно на две категории. Первая – это большая её часть, обычные неорганизованные любители выпить, но эта категория лиц разобщена, а потому – слаба. Здесь каждый сам по себе и сам за себя. Вторая категория лиц это «душманы». Это слово переводится с пушту как «враг». Так называли врагов афганской революции. Наша страна, которая немало «поучаствовала», и способствовала налаживанию мира в этом регионе в течение десяти лет, заплатив за это многими жизнями, взяла на «вооружение» этот термин и широко внедрила его по всей своей огромной территории от Бреста до Владивостока. «Душманы» составляли ничтожную часть от общей массы, но были хорошо сплочены, действовали решительно и организованно, а потому брали алкоголь в любое время, минуя очередь. Попытки мятежа пресекались весьма сурово. Недовольных «новым порядком» выхватывали из толпы и жестоко избивали. Остальные лица «первой категории» не вмешивались, ведь их лично это не касалось, их же в данный момент не трогали! Основной костяк «душманов» или как их ещё называли «духов» состоял из бывших осуждённых, а потому там существовала своя иерархия, как и в любой силовой структуре. Различные бригады «духов» не конкурировали, а наоборот – всячески содействовали друг другу. Закон - «метёлка», ведь «свой своему поневоле брат»! Некоторые «душманы» вели в этих «войнах» и коммерческую деятельность. Попадались денежные люди, не желающие самостоятельно лезть в этот «питомник лающий», и они платили «духам» за товар сверх его стоимости по установленной таксе, получая алкоголь без очереди, шума и пыли.
Когда мы с Вислоносым подходили к магазину и там орудовали «душманы», вопрос решался сам собой. Вернее – он даже не возникал, потому что среди «духов» у моего дядьки была просто целая прорва знакомых. С некоторыми он когда-то сидел в тюрьме, на «пересылке» или встречался на «этапе» или в зонах, разбросанных по великой стране то тут то там. Пашка просто «заряжал» кому-нибудь из своих корешей «филки» и спустя несколько минут получал «алкашку» без всяких «накруток» и лишних церемоний. Но когда мы подходили к магазину и обнаруживали, что у «душманов» уже закончился «рабочий день», приходилось «крутиться» и «выруливать» самим. Пашка брал тогда на себя функцию в меру безумного, но талантливого режиссёра «спектакля».
В «массовку» набирались «статисты» из числа тех, что постоянно «трутся» возле вино-водочного магазина в поисках поживы. Таких «завсегдатаев» хватало с избытком, вот их славные имена – Гона, Шустрый, Ворон, Профессор и Хоттабыч. Все они сгорели в топке «геенны огненной» алкоголизма в конце двадцатого столетия, причём последний из них – Хоттабыч, сгорел натурально – при пожаре, возникшем в подвале дома по улице Российской, где он обитал постоянно. Для этих людей, тогда еще, безусловно, живых, Пашка был непререкаемым авторитетом, и они с воодушевлением играли в его «спектакле», где главная роль доставалась мне как племяннику режиссёра.
Мы вонзались клином в орущее, клокочущее водоворотами «разборок», людское море настолько глубоко, насколько могли. Дальше хода не было ни пешему, ни конному. Наш «режиссёр» и «военоначальник» оставался в «партере зрительного зала», откуда иногда раздавался лишь его зычный и хриплый голос, чтобы мы не чувствовали себя одиноко в этом бушующем море страстей и порока. Тогда наши «статисты» строили из своих тщедушных тел подобие спортивной пирамиды, и я по их напружиненным спинам выбирался на «поверхность моря», упираясь руками и ногами в плечи и головы людей, стоящих в многократно закрученной очереди. Моя «группа поддержки» подбадривала меня громкими выкриками, создавая, таким образом, у окружающих иллюзию, что это работает бригада «душманов», но на Душе у меня было беспокойно. Оглянувшись, я видел Пашку, который молча взирал, словно Наполеон с холма на горящую Москву, на то, как я ползу по-пластунски по головам своих сограждан. Кто-то из них матерится при этом, а кто-то пытается «заехать в рыло» кулаком. Тут надо не зевать и бить в ответ больно, иначе – почувствовав слабину, толпа может «замесить» так, что родная мама не узнает. А если действовать жёстко, то срабатывает психология советского человека, воспитанного Системой в послушании. Если некий субъект ведёт себя нагло и даже вызывающе, значит, за ним – Сила, значит, он право имеет! «Духи» опять же закрепили эти инстинкты на уровне условных рефлексов собак Павлова. И я, пользуясь этими звериными и дремучими инстинктами толпы, пробирался к «заветному» окошку. Вся беда была только в том, что «духи» представляли собой реальную силу, а за мной был только дядя Паша, стоящий на «холме» в отдалении, да бригада «клоунов-доходяг», изображающих из себя «крутоту».
А ну как гипноз рассеется, и одураченные люди поймут, что у меня нет настоящего прикрытия? Я старался об этом не думать, и мне всегда всё «сходило с рук». Неужели так сильно хотелось выпить? - спросите вы. Ну не настолько сильно, чтобы бить по головам своих соплеменников и попирать их ногами! Тогда зачем мне всё это было нужно? Хороший вопрос. В то время, очевидно, я об этом не задумывался, меня влекла стихия острых ощущений, азарт борьбы, накал страстей и кипящий водоворот эмоций разъярённой толпы.
Вскоре Пашку опять посадили. Только он, помирившись с Алевтиной, снова стал вкушать плоды семейной и благополучной жизни, как его внезапно настигла и поразила стрела, выпущенная из прошлой жизни. Дело в том, что одиннадцать лет назад, в очередной раз, попавший на свободу, дядя Паша женился, связав себя «узами Гименея» с одной милой девушкой. Девушку звали Таня, и она работала медсестрой в Центральной клинической больнице Академгородка. Плодом этого скоропалительного и – увы! недолгого брака, стал их сын Егор. Статус папы вечного зека немногим отличается от статуса полярного лётчика или разведчика, работающего под прикрытием в глубоком вражеском тылу. Во всех трёх случаях ребёнок знает о существовании своего отца только со слов матери. Суровая романтика! К тому же, в перерывах между «отсидками», Павлентий не особо стремился компенсировать своё долгое отсутствие. По причине хронической застарелой ненависти к любому виду трудовой деятельности, и в связи с этим - отсутствием стабильных доходов, дядя Паша не помогал своей бывшей семье и материально. А тут выходит закон об ужесточении борьбы со злостными алиментщиками, и обиженная Татьяна подаёт заявление в суд о взыскании алиментов. Гуманный советский суд, понимая обстоятельства дела и то, что «взыскать» с непутёвого отца, как и «с козла молока» в обычных условиях весьма затруднительно, выдаёт Пашке «льготную путёвку в санаторий» сроком на один год. Там пенитенциарная система вручит ему «кайло в руки», заставив потрудиться во славу народа и на пользу подрастающего поколения. Какой удар судьбы, какое сокрушительное возмездие!.. Присесть на нары по ходатайству бывшей жены из-за неуплаты алиментов! Человеку, начавшему свой тюремный путь с «мокрухи» и десяти лет заключения, матёрому «баклану», анархисту и убеждённому безработному, ай-я-яй! Это просто стыд, стрём и курам на смех!..