Люблю с восходом осязать свежую летнюю влагу.
Сырая трава щекочет нос, губы и мешает сморгнуть. Хочется повернуться на спину и, раскинув лапы, растаять в её духмяном бархате.
Но с возрастом, пришедшим так неожиданно болями в лапах, колотьем в боках и тяжестью костяка, не выкинуть эдакое коленце.
Немощен я братцы. С пуза на бок с трудом, а уж на спину… Видать доживаю свой век недолгий, собачий.
Помню, четверо нас было. Бегали друг за дружкой, катались пушистыми шарами по гладкому полу, а то, уткнувшись в теплое мамкино брюхо, питались нежной влагой и, отвалившись ленно, засыпали сладко.
А как-то, оставили одних нас.
Неведомый запах и страх до сих пор помнится. Побежал я к двери, откуда голос мамкин слышался, а достичь её и не смог. Вроде и лапами перебирал скоро, но вдруг оказался в чужих руках. И теплые они и гладили, а дрожал я, и в мамкиной пушистости спрятаться хотелось.
Замер, глаза сомкнул до боли, а как открыл - кругом мир другой.
Терзался долго. Ароматами незнамыми голову кружило, знобило, слезы место новое разглядеть мешали, и просыпался я в кромешной тьме, и скулил пискляво, уткнувшись в холодный угол.
Нынче так желается близких почуять. Говорят детишек у меня много, а не видел их никогда. К девкам по молодости часто водили, да не ведал, что с того родня множится. Вот бы меж визгливых родичей оказаться. Ощутить их влажные носы и приятную тяжесть на загривке.
Думаю мамкой моей благоухать будут, а глазенками, да статью в меня молодого. Эх-х, не сбыться эдакому чуду…
Хозяевам моим с детишками свезло. Взрослым я был, когда девчонка у них появилась.
***
- Мусик, не забудь, в полдень тебе Люсеньку из детдома забирать, – стройная, в прозрачном пеньюаре женщина, осторожно надкусывала бутерброд, стараясь не задеть его ярко-красными губами.
Немолодой очкарик суетился у стола в зале, заглядывал в сервант, наконец, развел беспомощно руки и недовольно спросил: «Лёлик, где мои очки?»
Лёлик, надевая роскошную белую юбку, показалась из-за двери и сердито проворчала:
"Как всегда на месте. На твоём носу" - и исчезла сквозистой тенью.
Мужчина поправил толстые линзы на влажной переносице, потрепал за уши сенбернара.
- Старость, Вадик. Она нечаянно нагрянет.
Пёс кареглазо глянул на хозяина, зевнул, обнажив малиново-черную пасть, и молча присел на краешек кресла, смешно подвигая задом.
- Вот, нынче у нас с Лёлей дочка появится. Я надеюсь ты с ней поладишь. Третий брак, понимаешь, а не дал Бог счастья иметь детей, - Мусик вздохнул, - а Люсенька девочка спокойная, добрая. Мы её на следующий год в школу отдадим, - и пожал псу лапу.
***
А и верно, хороша девочка в доме появилась. Молчаливая, рыженькая.
Веснушки брызгами по щекам румяным, косички ушками на затылке, глазенки голубые. Нет, не в мою породу детёнок, да и тощая.
Ножки былинками и если из окна её на улице смотреть, пальчиков на ручонках и не видно.
Прижилась быстро. Хозяев моих папой-мамой кликать стала. Ко мне не подходила, да и я не жаловал чужого духа, хотя, детеныш не кричал, что мне и в спокойствие. Бывало встанет в дверном проеме, замрет и далё-ё-ёко голубоглазо смотрит, будто белый свет без краю.
Хозяйка её и два и три раза кликнет, а той вроде и в теле нет. Ругала тогда девчонку, не громко, но нудно. Я бы не стерпел.
А ребетенок молчал, в пол смотрелся и ни слова. К вечеру хозяин лишь в дверь, жена к нему с жалобой.
Тот девчушку посередь залы выставит, сам в кресло, и вот монотонить - хоть вой. Я тогда в коридор, к двери; соседей, да проходящих мимо выслушивать. Так семь лет и прожили, как они её воспитывать возьмутся – я и в прихожую.
***
- Лелик, Люсенька просит на день рождения друзей пригласить, - пожилой мужчина полировал бархоткой четырехствольную «Осу», и слепо разглядывал дула.
- Не знаю, Мусик, стоит ли? – еще красивая женщина щурилась под щеточкой для ресниц.
- Ведь сколько лет живем вместе, неужели девочка не замечала, - не жалуем гостей к себе. А здесь молодежь, шум-гам, беспорядок и в итоге бессонная ночь. Да и Вадик не выдержит.
- А может быть кафе, - Мусик уложил оружие в сейф, и сунул ключ за книги.
- Не выдумывай дорогой. Тринадцать лет не повод для застолья. Объясни девочке. У тебя это великолепно получается.
***
Мы с Люсенькой частенько вдвоем дома оставались. Она в своей комнатке, я у двери. Не припомню, когда бы она меня по имени называла – видать не любила.
Так ни разу и не погладила, и вкусного чего не дала. Прошмыгнет мимо – вроде и нет меня.
А как гулять с хозяином соберемся, так и на улицу ни ногой. Мне и не в обиду. Главное не дразнила и без пакостей каких.
А день тот хороший выдался. Хозяева на дачу собрались.
Любил я это место и жил бы там всласть средь зеленых кустов под прозрачной синевой. Бывало примощусь за кустом малины, солнце с зеленью играет, ягоды насквозь просвечивает, а как ветерок пройдется, дрожат они переливаясь радужно и от того круговертью свет зайдется и спать, как в детстве хочется. Тогда и мамка и братья вспоминались зримо.
***
- Люсенька, - Мусик сидел в кресле и смотрел на девочку поверх очков, - мы с мамой решили без гостей отметить твой день рождения. По нынешним временам затея накладной выйдет, да и тринадцать лет не к шумному застолью.
Люсенька, как всегда стояла посреди залы и перебирала пальцами рыжую косу за спиной.
Летнее солнце трепетало лучами на мохнатом ковре и легкий сквозняк, едва касаясь челки, щекотал лоб.
Она смахивала надоедливую прядь, вскидывая голову, и смотрела в потолок на другой солнечный зайчик, застрявший в хрустальной люстре. Наконец глянула на сидящего в кресле, и тихо, с надеждой произнесла: « Я обещала»
Тот привстал. Круглые, бесцветные глаза расползлись в удивлении по толстым линзам и казалось с ними увеличился и он.
- Отвратительный поступок. Я бы сказал ужасный и скверный, - прошипели тонкие губы, - как ты могла? – теперь голос обрел жесткую звучность.
За дверью послышался шорох, в комнату вошел сенбернар и присел у ног хозяина
- Мы, за прожитые вместе годы, пытались объяснить тебе: все решения принимаются нами сообща, - его морщинистая кисть утонула в густой шерсти собаки и размеренно поглаживала пса по голове.
- Такое поведение недостойно твоего присутствия… - он снял очки и бросил их на стол. Девочка вздрогнула.
- За своеволие ты будешь наказана.
Люсенька теребила пальцами кофточку, пухлые губы подрагивали и большие голубые глаза полнились влагой.
- Что обо мне подумают ребята, папа?
- Отвратительно! – взвизгнул благодетель, - тебя беспокоит мнение твоих одноклассников и совершенно не интересуют законы семьи! Семьи, дающей тебе кров и блага. И вот, она, благодарность!
Сенбернар шумно прилег на пол, зевнул на вдохе, уложил морду на лапы и уставился на девочку.
- С таким поведением, неуважаемая мной Люся, нам, с мамой придется взять другого ребенка, - и шагнул было вперед, споткнулся о собаку и смешно упал в кресло.
Что теперь более возмутило хозяина квартиры? Мнимая невоспитанность приемной дочери, или смешное дрыганье ногами в неловком падении?
- Лёлик, - «дал петуха» возмущенец, - едем же на дачу!
***
Я, видимо, заснул, а хозяева в спешке не окликнув меня, уехали к лазоревому раю в одиночестве. Настенные часы бликовали потерявшимся солнечным лучом. Красный закат застрял в раскрытом окне, и легкая штора трепетала в заоконье, будто прощалась с кем.
За мной металлически скрипнула дверца. Я обернулся.
Люсенька стояла закрыв глаза и сжимала обеим руками пистолет.
Влажные ручейки струились по веснушчатым щекам, орошали розовые губы, подбородок и убегали под мокрую кофточку.
- Ну, так и возьмите себе другую, - и приблизила оружие к лицу.
Меня подбросило пружиной, той самой, что в молодости заводилась вмиг от призывного рыка матери, или веселого верещания братьев…
Лёлик две недели напоминала Мусику о посещении Люсеньки в больнице. Но детеныш пролежал не долго.
Слышал я от хозяина - удачно пришили ей отстреленное ухо. Да и мне повезло – пуля-то, резиновая оказалась.