Гриша вернулся к Куликовым. Спокойная обстановка располагала к творческому труду. Василий Афанасьевич и Анна Ивановна были довольны и счастливы. Часто вечерами к ним приходила Мотя послушать рассказы Гриши о тёплых краях с высокими горами и синим морем, о далёких звёздах с чудными названиями, совсем непохожими, как у них. Иногда они засиживались так долго, что Грише приходилось провожать её. А это для него было трудно физически и не хотелось выслушивать насмешки хуторских парней.
Но вот прошла неделя, а Мотя не появлялась. Первые два дня он её ждал, а потом так разволновался, что работа не шла на ум. При каждом скрипе двери напрягались слух и нервы.
- Что это такое? – думал он. Неужели я влюбился? Ну да, влюбился. Она не приходит, а у меня всё валиться из рук. Вот чёрт возьми, дела. Только зачем всё это мне нужно? Она молодая, красивая, а я уже старый для неё, да ещё калека. Пройдёт у неё эта блажь, полюбит молодого, здорового парня и забудет про меня. А откуда мне знать, что она меня любит? Просто жалеет, как калеку. Надо скорее уезжать домой. Только вот там от детей не будет покоя.
Анна Ивановна видела, что тоскует Гриша, но виду не подавала.
Анна Ивановна! А что Мотя разом не захворала? – спросил он.
- Да. Кажись, нет! Я вроде бы её издали видела у керосиновой лавки. Да тут один около неё увивался.
- А она что? – испуганно спросил Гриша. Да чаво ж ей остаётся делать-то? Ты её не сватаешь, люди над ней надсмехаются, а отец поедом ест. Чудной ты Гриша! Такую девку упускаешь, а потом будешь локти грызть, да не достанешь.
- Анна Ивановна! Ведь я калека. Ну, с какими глазами я пойду за неё свататься. Там насмеются надо мной да и только.
- Вот талдонишь одно и тоже: «калека, калека!», мне обидно, что ты слепец, не видишь своего счастья и упускаешь его. Ох! Головушка ты моя горькая! Любит она тебя, дюже любит. Ту ты сам вразуми хорошенько. Ну, зачем бы ей к нам шастать, ежели бы тебя она не любила? Вот пока ты тут раздумываешь, её выдадут замуж. А может мне зараз сбегать узнать, чего там у них делается?
- Да. Узнайте.
- Анна Ивановна обрадовалась и побежала к Моте. Не успела она войти на баз, как Мотя увидев её в окно, выскочила из куреня, на ходу накидывая шубейку.
Ты чего так испужалась?- спросила её Анна Ивановна, приходи нонче вечером. истосковался он по тебе, ходит, как хворый, дела на ум ему не идут.
- Ой, тётя Нюра! Я думала, что ты хотишь меня от него отлучить раз не велела к вам приходить.
- Да чего ты, дурочка, испужалась. Я хотела этого увальня растормошить. Ой, как он перепужался, страсть! Ну, ладно. Приходи вечером, побегу его обрадую.
Гриша с нетерпением ждал Анну Ивановну. Наконец она пришла.
- Жди, ноне она придёт, - выпалила она с порога, улыбаясь, - живёхонька она, здоровёхонька, разуверилась в тебе. Он облегчённо вздохнул и ушёл в свою комнату.
- Нада сегодня же с ней поговорить. Если согласна, то буду зазывать сватов. А то эдак можно её и проворонить. Поживём пока у Куликовых, а там видно будет, - думал он. Мысли Гриши перебила залаявшая Жучка. Он поглядел в окно и узнал своих лошадей. Отец открывал ворота. Анна Ивановна всплеснула руками, наскоро оделась и побежала его встречать.
- Какой сегодня счастливый день! – подумал Григорий.
Вошёл в курень Иван Михайлович, весь заиндевелый, краснощёкий.
- Как хорошо, батяня, что ты приехал! Я чувствовал, что ты приедешь. Ты мне сегодня во сне приснился.
- Да ить, родные сердца друг дружке завсегда весть подають.
- Пришёл Василий Афанасьевич. Немного поговорили и Гриша пригласил отца в свою комнату.
- Сегодня вечером придёт к нам Мотя. Эту девушку я люблю. Она, правда, для меня слишком молода, но вот уже два года из-за меня отказывает всем женихам, любит меня. И ты вот кстати.
- Ну, чаво ж, дело гутаришь. Давно бы так. Пора к одному берегу прибиваться. Нам что, тебе нравиться, ты и бери, тебе жить. Пока поживёшь у нас, а там и курень вам рядом поставим.
- Нет, батяня! Я на хуторе жить не буду.
- А иде же ты будишь жить? Не уж то тут, у чужих?
- Нет, я хочу от всех подальше. Чтобы никто не лез в мою жизнь. Я устал жить перекати полем.
- Ладно. Давай сначала невесту сосватаем, а там и поглядим, как лучше. Сама жизня подскажить.
Вечером ждали Мотю. Давно у Гриши так сладостно не замирало сердце, как в этот вечер. Залаяла и завизжала Жучка. Скрипнула дверь и Иван Михайлович увидел у порога девушку необыкновенной красоты.
- Да! – подумал он, - у Гриши губа не дура. Только вот пойдёть ли она за него. А чего же не пойти. Он парень красивый, башковитый, почитай, на всех хуторах такого парня не сыщешь. Видать дюже она запала ему в душу. Вона, как увивается подле него. А глаза-то блестять, как у кота на сало. Да и есть на чаво поглядеть. Губы и щёки огнём горять, коса ажник из-под шали видна, а глаза-то чёрные, бархатные, так и мечут искрами из-под мохнатых ресниц, да и телом справная.
- Проходи, Мотя! Это мой отец. Нонче, вот приехал к нам. Мотя ещё больше смутилась и покраснела.
- Садись, Мотя, за стол, будем вечерять.
- Спасибо, тётя Нюра, я повечеряла.
- Ничего, ещё повечеряешь с нами. Вот отведай, каких гостинцев привёз нам Иван Михайлович.
После ужина Гриша с Мотей пошли в горницу.
- Мотя, я намного тебя старше, нездоров. Но душе не прикажешь. Я не могу уже жить без тебя. Если ты меня любишь и согласна за меня выйти замуж, то завтра мы с отцом придём к вам.
- Ой, Гришенька, люблю ишо с первого дня, как мы свиделись.
На другой день они пошли сватать Мотю. Их уже ждали. Сватовство длилось не долго.
- Ну, значица, вы согласны отдать дочь за моего сына. О приданом не беспокойтесь. Чаво датите, то и будить ладно. А чаво не хватить им, сами наживуть. У Григория руки золотые, да и Мотя, видать, девка работящая. Мы вот тут с ним гутарили дома. В зятья он не пойдёть. У нас жить тоже не хотить, а хотить жить в станице. Ну пущай едуть. Силком на хутор тянуть не будем. Вот погутарю с женой, прикинем, чаво мы можем сделать. Я думаю, что мы купим им небольшой куренёк. Слышал есть такой на краю станицы и цена сходная. Надо съездить поглядеть. Ишо дадим им тёлку стельную, овец, ну там всякой птицы. Нехай себе живуть сами. А вот большую свадьбу, как делають все, сын не хотить делать. Да и ни к чему лишние расходы, колготня. Лучше эти деньги и вложим на покупку куреня.
Через неделю сыграли свадьбу у Куликовых. Иван Михайлович купил обещанный курень и молодые переехали в Иловлю. Жили они дружно. Гриша усовершенствовал сельскохозяйственные орудия труда, а Мотя ими работала в огороде. Многие приходили посмотреть на механические лопаты с отвалом и другие изобретённые механизмы и удивлялись всему, что сделал Гриша для облегчения труда своей жены. К ним часто приходили родные, приезжали Куликовы. Все радовались их счастливой жизни.
Только вот сосед не мог понять, как такая красивая девушка могла полюбить калеку. Гриша уже не мог ходить, был прикован к постели. Над его кроватью с потолка на толстых верёвках свисали железные кольца. Когда он уставал лежать, то брался за кольца, продевал в них руки, поднимался и отдыхал сидя. Он по-прежнему много читал и изобретал. Как-то утром Мотя взяла мотыгу и пошла окучивать картофель.
- Здорово живёшь, соседка! – услышала она из-за плетня.
- Здорово, сосед!
- Всё работаешь?
- Работаю. Не сидеть же мне, как ты, цельный день в холодке.
- Я гляжу и хозяйство у тебя справное. Баба ты ловкая. Только вот подмоги тебе нету. Всё одна, да одна. Ажник жалко тебя.
- А ты свою жену пожалей.
- Матрёна Ивановна! Мне давно с тобой хотиться погутарить.
- Ну и об чём же ты хотишь со мной погутарить?
- А то ты не знаешь об чём. Убыть ты не видешь, как я сохну по тебе. Уже в шкилет превратился.
- А ты меньше самосаду кури, да самогонки трескай, вот и сохнуть не будешь.
- Не надсмехайся над моей любовью, Матрёна Ивановна. Я с тобой хучь нонче готов бежать на край света.
- Пошто же нам бежать на край света, мы и так живём на краю станицы.
- Эх, Матрёна Ивановна, Матрёна Ивановна! Какая ты баба! Что ни есть в самом соку, а живёшь с неподвижным калекой. А жизня-то бывает один раз, ей надо наслаждаться. Кто знаить, как на том свете будить? Лучше уж на этом всласть пожить.
- Эх! Матвей Васильевич, таких женихов, как ты, у меня был косой десяток, а я на них и глядеть-то не хотела, любила только Григория Ивановича. И знала, что могеть меня и не взять, а ни за кого не шла, всё ждала. Пущай он для вас калека, а для меня самый желанный и самый любимый. А ты зовёшь бежать с тобой на край света. Да ни в жисть этого не будить.
- Видать, и взаправду ты такая малохольная. Неужели тебе, только скажи по правде, не хотится эдакого здорового казака, чтобы так обнял, ажник косточки затрещали, ажник искры из глаз посыпались, а? Брешишь, хотиться. По глазам вижу, что хотиться.
- Плохо ты видишь, слепой знать. Нет не нужен мне ни здоровый казак, ни такой обчественный бугай, как ты, какой вылупить свои зеньки и бегёть за коровой, не разумея нужен ей, аль не нужен. Вы все моему Григорию Ивановичу в подмётки не гожи. Вон ить, как извелась твоя Дарья. Ветром её качаить. А я вот от своего Григория Ивановича, сам гутаришь, в самом соку. И боле я с тобой про такие глупости гутарить не желаю. Лучше пожалей свою Дарью, работай, а то задерёшь вверх свои пятки и лежишь, а она одна, как бык в ярме тянить.
- Прощевай любезный мой сосед!
- Видать, и в самом деле ты пустым мешком пришибленная. Я к тебе возымел самые, что ни есть хорошие чувствия, душу тебе излил. А ты – «обчественный бугай». Ты эту дуру гляди не брехни бабам на прогоне. А то прилипнет ко мне эта поскудная прозвища. Так до самой смерти и будут дразнить обчественным бугаём.
- Не брехну, не боись. Ишь как перепужался, аж лица на тебе нет. В другой раз не будешь совращать чужих баб.