5. Никола Григорич.
Коля Григорич один из немногих кто от гагаузской бригады, к Пете работать перешёл, по согласию бригадиров, конечно. Гагаузы построили катровожский кондитерский цех, и уже отделывают плиткой стены. Петины хлопцы отопление монтируют, трубы в цехе пустом - как струны звенят. Обедают за длинным столом совместно, гагаузы перец жгучий, стручковый, замоченный в винном солёном уксусе – достают из баночек; хрустят-едят, словно огурчиками маринованными смакуют.
Петя попробовал краешек малого зелёного перца, и обжёг полость неподготовленную, взревел, словно никогда спирт не пил; своим шустрикам предлагает: кто съест целый стручок перца – бутылку шампанского ставит. Никто не берётся спор выигрывать, горький перец не северная приправа.
Коля Григорич серьёзно предлагает: - Петя давай со мной спорь.
- С тобой поспорить, ты на два ящика накусаешь.
Наступил революционный праздник, а гагаузы такие праздники больше жгучего перца ценят. На аккордеоне, Витя Калаяшкин играет, гармошку растягивает Микки Гиржу; надыгрывают один другого, каждый свои инструмент хвалит, а совместная музыка далёкой весны льётся как одна чересчур весёлая песня; татарин Равиль на барабане ритм отбивает, - тысячу копыт землю бьют.
Коля напротив играющих инструментов сел и в упор слушает все мелодий, до последней ноты звуки ловит.
- Скажи Коля, какой аппарат лучше?..
- Конечно гармошка, ещё бы, ты что, ни один оркестр не переиграет стон души, я лично, тебе отвечаю…
Коля осмотрел всех вокруг, остановился на Пете: - Вот он тоже знает, спроси, и ответит тебе. Это всё равно, что спрашивать, что интереснее летает: самолёт или вертолёт? - конечно вертолёт.
- Почему?
- А потому что у меня отец директором недраразведывательной станций был, он добрался до таких ископаемых, каких на Луне нет, про какие никто не слышал. Наш геологический посёлок на три тысячи километров от самого близкого города стоял, а я заболел для операций, он вертолёт и самолёт вызвал, вертолёт первым прилетел, через полчаса я уже в больнице на роковом операционном столе лежал, главный хирург сказал: если бы на пять минут опоздали, было бы уже поздно.
- Не верится, что вертолёт быстрее самолёта летит?
Коля смотрел, смотрел…
- Я один в тишине, а тут в скомканном необлицованном зале всяких много и каждый сомнения в себе запрятал, - он всем в глаза посмотрел, на Петю указал, - вот он знает! Вы вертолёт только из земли видели, когда мы опоры железобетонные монтировали, если взглянуть выше, до бредового полёта уже рядом, а незрячим всегда далеко. Разные приходят времена от обилия желаний, и судьба она как стон монеты при полёте мечты.
Красоту Северного сияния все знают, а то, что я один знаю, откуда оно, никто не подтвердит.
В той больнице в меня одна медсестра хантыйка влюбилась. Она была любовницей начальника всей милиций Тюмени. Снял я в гостинице номер и там живём. А вся милиция её по всему округу ищет, не может найти. Вышли мы в гастроном пройтись, её агенты заметили - выследили псы. Врываются минтоши в номер, и прямо из постели откалывают хантыйку. Она кричит:
- Коляня не отдавай меня!
Крик был неистовый, и не понятно громко ли прозвучал или мне показалось. Подождал, подождал – он не повторился, одна тишина стонала в номере, после операций попробуй, подерись с «барсуками» - швы разойдутся. И я снова уснул.
Где ты: голубка сияющего неба, царица край Света, любовь скользящей волны солнца, – это с одной стороны; а не отправить ли мне свой гнев вслед тебя беспутной. Лежу, и думаю, переворачиваю умом весь мир, и ещё десять человек заодно со мной додумывают. Чувствую, кто-то меня толкает, эти самые люди толпятся вокруг, я, как запрыгну – хантыйка снова в моём объятий, стараюсь, чтобы никто её не отнял. Давай, давай… – потом тишина какая-то, мы себе лежим, и я снова глажу её рыжие волосы…
И Колюня тут же про жаркий день на уборке абрикос рассказывает, он у бабушки и тёти гостил: тару постоянно не хватающую столбил, и ещё мальчик старше возрастом тоже ящики в сторону утаскивал, когда машина привозила сбитые новые дощечки, своей маме помогал, чем не интерес для восьми лет. Абрикосы собирали неспелыми, их на Север слали, пока доедут, созревают безвкусицей, Колюня только краснобокие ел, а потом разбрасывали пахучую мякоть, били с тем мальчиком камнями косточки, выколупывали орешки, счищали кожуру и мололи зубами, извлекали нежную пользу из дремоты дерева. Тот старший мальчик бойким бегал, имени не помнит – Гузо звали его. Говорит он Коле:
- Там к широкому дереву агрономский конь привязан, я заметил, давай покатаемся, возьмём его, я ездить умею, в одном большом селе собор должен быть скоро, в прошлом году я там был, вокруг борцовского ковра, когда пехлеваны ломают шеи, гармошка играет, мы смотреть будем, сам тоже любит со всеми бороться. Конь гладкий - абрикосы подряд спелыми и зелёными глотает, из кроны вырывает; конь сытого наездника - голодным не бывает.
- Давай верхом, в то село поедем - предлагает Гузо.
Никого поблизости нет, отвязали коня, Гузо вожжи держит по-взрослому, и на коня тоже прикрикивает как старик. Едем, забрались в седле вдвоём, с высоты на землю смотреть – весело и страшно.
- Со мной не потеряешь, никогда не сгубишь, - заверяет Гузу, и понукает коня меж тем уверенно. – Давай поменяемся, подержи тесьму управления, не гони только сильно, нас выбросить может из седла, я буду наблюдение вести, нет ли за нами погони, а ты рулюй.
- Какой дорогой ехать, их тут много…
- Эх ты, тебе коня доверяют, а ты дорогу не знаешь, так и едь прямо, как положено скотину понукай.
Село то тридцать километров от нашего сада, кое-как доехали, побили мякоти тела, ягодицы краснобокими сделались, собора никакого нет – церковь давно разрушили, хотя «Петра и Павла» празднуют все христиане; сграя собак на нас накинулась, и мы обратно повернули, за двадцать минут домой прискакали. Нас уже ищут…
- Что, лошадь скорость сто километров бежит?
Никола морщинами лба, и вислыми губами изобразил недоумение, в упор на рыжего татарина Равиля смотрит, вставные зубы из стали не мешают ему уверенно возмущаться.
- Ты не знаешь, что такое лошадь, - снова на Петю кивает, - ты его спроси, он тебе скажет.
Петя только издалека лошадь видел, бег не испытывал, но знает что сто километров не барьер для сказаний Григорича, он абрикосы только однажды в жизни пробовал, они были морщинистыми и вязко-тягучими как устаревшая обида.
Когда Коля только перешёл в Петину бригаду, он по крайней надобности поручил новичку глушитель старой грузовой машины обварить. Коля взялся основательно восстанавливать трубу выхлопа.
Гнутыми пальцами, пропитанные мазутом под самые ногти, начал Коля болты ржавые обновлять. Подержал в солярке, смазал солидолом, прокрутил вхолостую гайки по всей длине двумя ключами, отложил в сторону, латать глушитель принялся.
Это тот слесарь, которого я искал! - подумал Петя. И уехал. К обеду вернулся, Коля постелил под машину кошму, фуфайку старую - лежит, руки утянуты, - ремонт делает.
Пусть заканчивает, решил Петя; снова уехал без нужной перевозки оборудования, гонит пикапом от одного объекта к другому. Ждёт окончания ремонта пробитого глушителя.
Через два часа вернулся, и Колю также видит под кузовом пустым, руки к днищу устремлены, видно уже болты стягивает…
Потом пообедает, к вечеру успеем перевезти – успокаивает сам себя бригадир, напрягает текущее терпение.
Подъезжает в тёплый ангар к концу шабашного всего дня, а новичок всё занят под кузовом.
- Что там у него не получается?..
Петя заглянул под машину: Коля ухватился двумя руками за кардан, и спит, похрапывал в удобстве положения, глушитель висел незакреплённым, перегар играл под кузовом. Разбудил нерадивого слесаря без злости, - Коля не в состоянии вылезти, руки онемели, ладони окоченели в объятиях кардана, застыли от бескровия, не получается разжать одеревенелые пальцы. Еле отверткой выковырял закостеневший ухват бригадир, старался пальцы не поранить, и всё укорял себя, как это он не догадался с утра расшевелить убежавшие выхлопы рваного глушителя.
А Коля рассказывает: Точно такой же тягач перегонял с напарником своим, когда водителем работал. Расстояние небольшое - тысячу километров, попробуй не устать, потому запаслись бормотухой креплённой. Коля водил - напарник пил, потом напарник водит - он пьёт. Ночь звёздная, нечего мешать небу каждому своё суеверие иметь. Запели вместе, едут и поют душевно, из ослабленного мотора выжимают полу-отработанные газы, машина тягловая в такт песне, зигзагами по бетонке катится, грохочет крыльями. Редкие машины обгоняют, навстречу ещё меньше попадаются, - дорога чистая. Светает, осень дышит утром дня. По обочинам, сосны леса зеленеют, берёзы красочными переливами наполнены. Видят трёхколяска на обочине перекрёстка, и форменный гаишник возле, колом на дороге встал. Палочку вытягивает заблаговременно. Напарник от волнения протрезвел, спрашивает: чьи права отдавать будем. Ничьи говорю, прячем права под сиденьем. Выхожу, иду окоченелыми ногами к нему, смотрю – заросший и помятый, взгляд дымчатый, не может определиться какую строгость нам предъявить. Я вплотную подошёл, сообщаю ему:
- Товарищ старшина от вас как-то прёт.
Он оглядывается по сторонам, никого кроме меня и него, крякнул в кулак, спрашивает:
- Что, здорово слышно?
- Не очень-то, но чувствуется. У меня бутылочка крепляка осталась...
Старшина оглядел трассу, - пусто; вид у него прицельный, как ствол отстрелявшего орудия, - видно артиллеристом войну мерил.
- Неси. - Протирает глаза. - Езжай, мне показалось, что вы виляете. Уезжайте быстрее.
Какие права?! – говорю напарнику. - Фамилию даже не спросил.