…Болезни и мороз косили солдат в Сталинграде наравне с пулями, гранатами и снарядами. Увидела Тома в свои пятнадцать лет смерть в самом безобразном виде – труп на трупе, смешанные со снегом, землей, застывшей кровью… Ад, ужас, сумасшествие. И одновременно до странности обыденное сосуществование с врагом, яростное противостояние с которым сменялось никем не обусловленным временным перемирием, когда надо было подобрать своих, выковырять из воронок и кирпичных груд тела, разжечь костерок под прикрытием оставшихся стен, погреться, погрызть припасенный в кармане сухарик, отдышаться…
Бойцы откуда-то доставали специальные химические пакеты. Засунешь себе такой пакет за пазуху, он и греет. Да так, что случались у солдат ожоги, которые приводили молоденькую санинструкторшу Тамару в состояние жалости и злости одновременно. Сколько раз говорила, чтобы с пакетами этими были поосторожнее! А тут – руки обморожены, а подмышкой кожа от ожога сходит.
Иногда, когда выпадала свободная минутка, она грезила о своем родном районе Мехацхакая в Тбилиси, вспоминала о дворовых мальчишках, с которыми носилась днями напролет. Отчаянная Томка была. О таких как она говорили: «Вот ведь шкура на нем горит!». Тамара рано осталась без матери – в четыре года. Отец военный. Видела его раз или два в году. Воспитывалась у дедушки, бывшего грузинского князя Георгия Георгиевича Капанадзе. А вообще можно было сказать, что деда в этом процессе сильно потеснила улица. Тома росла настоящим сорванцом. Родители запрещали своим девочкам водиться с хулиганистой внучкой Георгия Георгиевича, потому что та лазила по деревьям, заборам, крышам не хуже мальчишек, и дралась с ними наравне, не считаясь ни с кем.
В феврале 1942 года Тамара закончила по ускоренной программе обучение в медицинском училище. И тут же подговорила ребят пойти вместе с ней в военкомат и попроситься на фронт. Там, осмотрев честную компанию во главе с настырной соплячкой, естественно, сказали: «Подрастите сначала. Два вершка от горошка, а туда же!»
Успокоилась ли на этом Тамара? Ничего подобного! Снова собрала вокруг себя этакую решительно настроенную «банду» пацанов. Реквизировав у родителей съестные припасы, немедленно двинулись в дорогу.
Тома ничего не сказала деду. Догадывалась, что будет отговаривать, удерживать… Не любила она этого. Уже потом узнала, что дедушка в мае того же года, не выдержав неизвестности относительно судьбы внучки, умер. Много лет спустя настигли и сожаления, и раскаяние, но тогда Тамара летела вперед, да и война не давала задумываться ни о чем таком. Все умирали. Что тут поделаешь?
Громить фашистов отправилось с ней семь ребят. Где в тамбуре проедут, где в вагонах с лошадьми. Огромной воюющей стране дела до них не было. Куда едут, зачем – никто не спрашивал. Питались щедростью добрых людей.
Ростов-на-Дону уже бомбили, когда беглецы туда прибыли. И на вокзале вся компания, наконец, попалась военному патрулю. Сняли их с эшелона, отвели в какой-то подвал и некоторое время там держали. Хорошо еще, что два раза в день кормили.
Тамара оказалась самой сообразительной в своей «банде». Она захватила из дома документы, свидетельствовавшие о том, что она закончила медицинское училище. Бездокументных и явно несовершеннолетних мальчишек отправили обратно домой, а ее определили в воинскую часть вольнонаемной. Часть же следовала в Сталинград…
Раскаиваться, жалеть о чем-то времени не было. Бои не прекращались, а медработников не хватало. Шестнадцатилетнюю Тамару оберегали так, что ей иногда самой становилось неловко. Особенно бородатые сибиряки старались. Они разве что не молились на нее. Говорили с суровой ласковостью:
– Ты, дево, мотри, помаленьку, однако, не рыскуй зазря.
Сами ползали за ранеными, лишь бы она была в безопасности. Притащили к ней однажды офицера. Рука его держалась на лоскуте кожи, сухожилиях и остатках кости. На практике в училище перевязывать веселых и совершено здоровых добровольцев не составляло труда. А тут кровища, скользкие и жутковатые, как пиявки, сосуды, острые костные обломки, собственный страх… Руку надо отнимать, а чем? Нашли ребята финский нож, сунули в костер, облили чем-то – вот вам, дорогой товарищ санинструктор, и хирургический инструмент. Сделала Тома все, что могла, перевязала, перетянула, а ночью потащила офицера к Волге, чтобы переправили его на другой берег. И хотя там тоже бомбили, но помощь могли оказать получше, чем на передовой.
Спасала Тамара в Сталинграде и гражданских. Нашла как-то в подвале полуразрушенного дома то ли девушку, то ли ребенка. Вначале Тома даже не разобрала, потому что увидела только кожу да кости. Спасенная назвалась Таней Лагутиной. Оказалось, что ее прислали в Сталинград из Фрунзе в составе рабочей команды рыть окопы, траншеи и делать заграждения. Прислать-то прислали, а снабдить питанием целую армию вот таких добровольцев никто не догадался. Или просто не до того начальникам было. Когда начались бои, тысячи мирных домохозяек, подростков и стариков рассеялись по городу, никому не нужные, застрявший между своими и немцами. Тихо умирали от голода, задыхались под обломками зданий, погибали от пуль. Таню выходили, откормили немножко. Податься ей было некуда, и отправилась она вместе с Тамарой по фронтовым дорогам. Пряталась в санитарной машине, старалась Томе помогать. Спустя какое-то время «тайную» попутчицу, не состоявшую на довольствии, конечно, обнаружили…
Потом был тиф, лечение и отправка летом в Астрахань, где формировалась новая часть. А там уже более-менее налаженное войсковое хозяйство, чины разные бегают, распоряжаются.
Еще в Сталинграде Тамара приняла присягу. Ей было присвоено звание «солдат». А в Астрахани получила «сержанта». Теперь даже если бы пожелала вернуться к деду в Тбилиси – нельзя! А многим начальникам, ох, как хотелось бы отпустить девицу Сорокину на все четыре стороны! Тамара обладала удивительной особенностью прибавлять им головной боли.
Как раз в этот момент прятавшуюся в санитарной машине Татьяну нашли. Томке, естественно, влетело от командира по первое число.
– Да что ты за наказание такое?! Конспираторша хренова! Куда ее, скажи на милость, деть?
Но Тома, как всегда, не отступила, добилась зачисления Татьяны медстатистом.
Своевольная Томка привычек своих гражданских не оставила. Не сломили ее ни холод, ни голод, ни кровь. А может, еще и Сталинградская мясорубка воспитала в ней желание выжить, не потеряться, не сгинуть. А для этого необходимо было обладать толикой наглости, бесстрашия, упрямства, хитрости, а кое в чем и самовольства. На войне ведь всякое бывает. Не позаботиться о себе солдат, к примеру, не раздобудет хлебушка или бумаги для самокрутки, так иной раз голодный, злой и некурящий на голой земельке и уснет.
А уж Тома за себя постоять всегда умела. И действовала по своему разумению. Приказали, к примеру, всем пришить погоны. Но многие в войсках восприняли «реставрацию белогвардейщины» с глухой обидой. Томка, игравшая с мальчишками в Чапаева и нещадно преследовавшая мнимых «беляков», изворачивалась как могла, только бы погон не носить. Но вызвал ее командир санитарной части капитан Боевский и грохнул кулаком по столу:
– Сорокина! Опять ты мне всю дисциплину подрываешь! Чтобы через час как все – в погонах! И откуда ты такая на мою голову свалилась, не пойму!
Делать нечего. Пришлось пришивать.
Под Ржевом Тамара попала таки на гауптвахту. Не в последний, кстати, раз. Забралась с бойцами на склад и стащила хлеб. Есть же все время хотелось. Командир, не долго думая, влепил трое суток. Но гауптвахты-то никакой не было. Поставили рядом с ней вооруженного солдата. Тамара, сидя на табурете, надулась и когда принесли ей в котелке суп, сказала, что объявляет голодовку.
Командир только плюнул и чертыхнулся.
В это время часть их стояла возле Ржевского аэродрома. После «гауптвахты» послали Тамару дежурить на КП. Вот тогда и появился у нее позывной Незабудка. Там же она повидала Василия Сталина… Ожидала увидеть кого-то необыкновенного, могучего, а он оказался простым, как и все. Только нарочитое подобострастие некоторых начальников указывало на то, кто он на самом деле.
В задачу сержанта Сорокиной входила выдача летчикам перед вылетом плитки шоколада, сухого концентрата и 100 грамм спирта в герметичных баночках. По прибытии с задания летчики должны были все это добро отдавать Незабудке. И если с шоколадом и концентратом проблем не возникало, то спирт возвращать никто не хотел. Как Тамара ни злилась, как ни пыталась воззвать к летчицкой совести – все бестолку! Озорные летчики подмигивали сердитой Томе и говорили проникновенно:
– Забудьте вы, дорогая Незабудка, про этот прозаический спирт! На что он вам, нежному цветку? Шампанское – еще куда ни шло… Поэзия! А вы – спирт!
В конце 1943 года немца гнали повсеместно. Шли быстро. Пересекли пол Украины. Добрались до Киева.
Тамара отсидела еще сутки на «гауптвахте» за то, что без позволения командиров организовала экскурсию в Киев, благо часть стояла близко. Старшина, выставляя рядом с ней вооруженного бойца, грозил пальцем:
– Ну, Незабудка!.. Смотри у меня!
И хоть до победы еще было далеко, но у многих возникло беспечное чувство превосходства над противником – ведь мы же им на пятки наступаем! Расслабились, ощущение опасности притупилось. И за это последовала неминуемая расплата.
Случилась беда в Западной Украине, под Дубно.
Командир санитарной части майор Боевский вызвал Тамару и приказал провести санитарную обработку личного состава. Сказано – сделано! Место определили у края рощицы, среди кустарника, там, где срам и веселье, непременно сопровождавшие подобного рода мероприятия, не увидят жители близлежащего села. Притащили котел, разожгли костерок – хорошо!
Тамара следила за огромной бочкой, где прожаривалось солдатское обмундирование. Набегалась, накричалась, насмеялась так, что бока болели. Осталось помыть человек десять бойцов. Тамара наказала кому-то из них присмотреть за «хозяйством» и побежала к майору докладывать о выполнении приказа.
Незабудка была не из тех подчиненных, которые обходятся при докладе двумя-тремя лаконичными словами. Словно пулемет, принялась строчить перед Боевским. И там плохо организовано, и тут недоработки, и куда только товарищи командиры смотрят…
Майор Боевский скорбно вздыхал и мечтал только об одном – сбагрить нахальную и неуемную девицу в какое-нибудь другое подразделение, но все командиры отмахивались от такого заманчивого предложения. Он подозревал, что Незабудку эту долго не забудет.
В боевом расположении духа Тамара сбегала еще на склад за мылом и пошла обратно к своим котлам.
Ее насторожила неестественная тишина. Ни смеха, ни вскриков, ни плеска воды – ничего!
Тома выскочила на полянку и замерла от ужаса, хотя в Сталинграде, казалось, ко всему успела привыкнуть. Но там смерть была соседкой. Страшной, уродливой, мерзкой, однако ожидаемой, ощущаемой каждую минуту и оттого, как ни странно, не такой страшной. Но не здесь, среди своих, на родной земле дружного союза братских республик…
Все ребята, которых она оставила час назад, были мертвы. И смерть их, судя по выколотым глазам и вспоротым животам, оказалась мученической, недостойной воинов. Зазевавшись, потеряли бдительность, не выставили охранение, вот зверье бендеровское и показало клыки свои поганые.
Тамара рухнула на колени и завыла в голос, закричала. Потом несколько дней не могла прийти в себя.
В Польше под Жешувом Незабудку серьезно ранило. Разведгруппа, в составе которой она была, возвращалась в часть с задания. Ехали по дороге вместе с колонной боевой техники, которая подверглась бомбовой атаке немецких самолетов. Это все, что Тамара помнила. Ее серьезно ранило и контузило. Она почти потеряла речь, слух и зрение. С такими ранениями прямая дорога сначала в госпиталь, а потом и домой. Но дома Тамару уже никто не ждал. Куда ей ехать? Да и бойцы встали горой за свою сестру, мол, вылечите, а мы выходим. Майор Боевский сдался, не стал выправлять документы на комиссование, оставил Незабудку в лазарете. Хоть крови она попила достаточно, но весь личный состав прикипел к говорливой хохотушке с ямочками на румяных щеках.
Лечилась Тамара долго. Уж и 1944 год наступил. Год, когда никто не сомневался в победе.
После госпиталя Тамару определили на постой в большой дом с хозяйкой-полячкой. Та с выражением абсолютного равнодушия выделила Незабудке место на кухне, в закутке возле кур. Утром пришел проведать старшина, увидел эту картину, как-то утробно зарычал и так «ласково» поговорил с хозяйкой, что та, кудахча и суетясь, как ее курицы, быстренько предоставила гостье просторную комнату с кроватью. Льстиво улыбаясь, приволокла горячую воду для мытья и поднос с едой. «Пшечеш не ведзелишсь мы, же пани ест така важна!» – визгливо причитала полячка, бегая по дому и гремя дверьми кладовок.
Только поправилась Незабудка, как снова взялась за старое – нарушение дисциплины.
В это время часть их передислоцировалась под город Ченстохова. Говорили все о каком-то чудесном костеле, стоявшем на горе. Любопытство разобрало Тамару. Немедленно подговорила ребят, и вместе пошли смотреть. Дошли без приключений. Поротозейничали, поудивлялись блеску и богатству убранства того костела, да и пошли обратно.
А в части их уже поджидал майор Боевский и старшина. Больше всех, конечно, досталось Незабудке. Все прекрасно знали, кто зачинщик самоволки.
– Господи, и когда я от тебя избавлюсь?! Я ведь не знаю, решительно не знаю, что ты через пять минут сотворишь! На гауптвахту! Трое суток!
– Да пожалуйста, – пожала она плечами.
– Что?!
– Есть трое суток, товарищ майор! – поспешила Тамара поправиться, тонко ощущая границы командирского терпения.
Видя, что разнос не произвел должного впечатления на виновницу, майор только вздохнул скорбно.
– Ну, Незабудка!.. – процедил старшина то ли грозно, то ли восхищенно, поспешая следом за командиром. Тамара украдкой показала им вслед язык.
Вечером Боевскому доложили, что Незабудка отказалась от обеда и ужина.
– Голодовка? – осведомился привычно.
– Она самая, – кивнул старшина. – Сидит, понимаете, нахмуренная вся, как воробей опосля дождю…
– Ну-ну, – усмехнулся командир, отлично знавший, что солдаты расстараются, принесут кто шоколад, кто пряник, кто леденец, не дадут Незабудке помереть с голоду.
Весну 1945 года встречали в Германии. Санитарное подразделение Незабудки остановилось на окраине Берлина возле какого-то кладбища.
С 5 на 6 мая вдруг отовсюду послышались автоматные и винтовочные выстрелы. Все приготовились к худшему. Город защищала мощная немецкая группировка и в части подумали, что враг от отчаяния предпринял контрнаступление.
Майор Боевский срочно вызвал Незабудку:
– Сорокина, идите в разведку. Выясните, что происходит. Штаб не отвечает, мы ничего не можем понять.
Незабудка автомат на плечо и поползла вдоль могил. За кладбищем обнаружила, что все солдаты и офицеры стреляют в воздух, обнимаются и целуются. В первый момент она не могла догадаться, к чему бы это. Вспышки выстрелов по-праздничному освещали скорбные памятники на чистеньком немецком погосте.
– Что такое? Вы чего? – спросила Незабудка у ребят из автомобильной базы, стоявшей рядом с санчастью.
– Эх, милая-красивая! Это ж война кончилась! Конец ей, проклятой!
Незабудка завизжала, запрыгала и выпустила в воздух весь автоматный диск. Порадовавшись, одернула гимнастерку под ремнем, хитро прищурилась и отправилась обратно в свою санчасть, замыслив кое-что…
Боевский в это время в большой спешке организовывал охрану и оборону вверенного ему объекта. Заставил всех разобрать каски и приготовиться к отражению атаки немцев.
Незабудка проползла мимо могил и прямо к командиру, словно и в самом деле побывала в разведке.
– Ну?! – нетерпеливо спросил майор Боевский. – Что?
– Все! – выдохнула со страхом Тамара, которую черт подбил на очередную пакостную выдумку. – Нас немцы окружают, товарищ майор! Надо обороняться!
Еще целый час все, кто был способен держать оружие в руках, просидели в «обороне», ожидая нападения.
А потом ожил штабной телефон…
Еще через минуту раздался истошный вопль майора Боевского:
– Сержанта Сорокину ко мне! Живо!
И влетело же тогда Незабудке! Даже хорошую оплеуху заработала. Ну, естественно, и свою любимую гауптвахту. Старшина, выставляя рядом с ней вооруженного бойца, все пенял ей:
– Ну, Незабудка!.. Получила? Ох, не моя ты дочка, а то загнул бы на колене, задрал чего надо и по чем надо всыпал, чтоб помнила, где можно шутковать, а где не следоваит. Сиди теперича, когда толковые-то люди радуются. Победа ведь! Победа!
Старшина смахнул слезу, отошел на пару шагов, да ринулся обратно, да обнял и Незабудку и солдатика, поставленного ее охранять. Сжал так, что те вздохнуть не могли. И все повторял:
– Ну, Незабудка!.. Ну, артистка!
А земля вокруг цвела и, казалось, тоже радовалась освобождению. Не было еще такой весны! Нет, не было.
Но фронтовые дороги Незабудки не закончились в Берлине. Прошла она Чехословакию, Венгрию, Австрию…
За очередную самоволку (ходила купаться без разрешения на Дунай) Незабудка снова попала на гауптвахту.
Несмотря на капитуляцию Германии, немцы продолжали драться. Зло, отчаянно, подло дрались. Ребята наши гибли и после войны, до самого 1947-го. Незабудка уже была к тому времени старшей медицинской сестрой. В Австрии вышла замуж и вернулась на Родину в 1951 году.
И ручаться можно за то, что те, кто ее знал, вряд ли забыл. Ох, вряд ли!