Санкт-Петербург
Ночь 31 декабря 1993 года
Добрый вечер, Сударыня!
Как ни странно, я рядом. С Новым годом!
От Вас два письма вместе, а еще телефонный звонок: прихожу, говорят, звонили, интересовались, почему не пишешь. И это после того, как я отправил целую стаю писем и сам не могу дождаться посылки (возвращения Д.Д.). Свои письма я отправлял из разных мест, бросаю конверты в разные ящики, чтобы не залеживались в одном. Большой конверт с моими опусами (утерянными) я получил в целости и сохранности, если судить по наличию еще и спасительных релашек (антидепрессанты). Огромное спасибо.
А я, в свою очередь, отправляю самое свежее из мною написанного (не уверен, что лучшее). Теперь я свободен для завершения «Браво, Гусар!», если, конечно, Шопен не потребует от меня еще какого-нибудь небольшого рассказа.
Очень странно, что Вы уехали, что мы почти год прожили врозь. А мы жили? Неужели?!
Да, мадам, я бываю зол. Несомненно, венок сонетов Вам будет к лицу, он по праву Ваш, хоть и напечатан на газетной бумаге. Уж простите бедного поэта. Желаю вам счастья в личной жизни, если таковое может быть без меня. После напишу другое письмо. У Вас день, а я спать лягу.
Ваш Вилл
P.S. Я жду новых глав. Так женюсь я на Асе или поступлю, как Ваш персонаж?
***
15 января 1994г.
Пуританская деревня
Приветствую Вас, сударь…
Кто тот путешественник, одевший белую рубаху из листов поэмы, однажды искренне удивившейся очаровательной и гибельной глупостью моей?! Привет-привет… Но Вы ли это? О, кабы не было хандры, то мне легко сказалось: «Чудно! О, как написано чУдно! Но не дай Бог исполнится». Не предавайте нас Харону, мы еще не жили, сочиняли нашу песню. Нельзя! Нельзя писать о нас. Конечно, я помню «снег…», Вы решили казнить меня и казнитесь сами.
- Да-да, была зима, и мы не сошли с ума, а разъехались по своим делам.
Столько лет мы думаем о нас, о том… самом. После чтений «Черной весны» я не ношу траурных шляпок с вуалью. Это был эпатаж столичной штучки, не более. У меня уже нет слез, нет заразительного смеха… Не надо вспоминать, Вы делаете мне больно. Нас еще не было на этом свете. Все наши pas встреч, расставаний бились строчками на бумаге, где не жаль чернильных катаклизмов, но зачем, понимая это, мы губим себя? Это не так изысканно, как читается. А мы еще не наигрались со словом? Опасны эти шутки. О, если бы нас устроили терпкие запахи кухонных забот этого мира! Ну, не за колбасой же я сюда уехала! Но быть ненужной невыносимо в своей стране. Ощущение, что мы сами с трудом верим в собственное существование. Милый мой, будьте осторожны в своих текстах. И, может быть, не следует дописывать гениальные вещи. Подумайте. Не навевайте скорби.
Я не сержусь, я чувствую Вас очень остро, а сердце болит все чаще. Я не была жестокой, я была осторожной, кружила, не решаясь признаться в собственном одиночестве. Аристократы пера наивны, нас перехитрили. Мы все еще живы, а всеведущие мартышки смеются нам вслед, дыша коварством победителей. Смешно, не правда ли, смешно, сударь?
Традиции возобновляются. Вы уже оповещены о рождественских встречах беглецов? Если Дюшес не врет, то он отправлял Вам личное приглашение, что по срокам пора бежать за билетом. Ничего меж нами не изменилось, только адреса. Почему Вы наотрез отказываетесь уехать, пережить эту суматоху нищеты в России? Пишется везде! – это Ваш лозунг. Знаю ответ и все-таки надеюсь лицезреть всю компанию. Не кляните мои доходы, это первая сделка сына, она уже почти провалилась, когда я пошутила с партнерами о транспортных неувязках, это ж Россия! Вот так я оказалась в барыше. Господи, как тяжко и голодно у вас. Жуть!
О деле. Спасибо за уточнения. Сама не понимаю, как перепутались даты публикаций и написания, простите. Не теряйте надежды, не оставляйте меня в одиночестве. Я жду. Целую, поговорим…
Л.Ламм